Восстание ислама шелли о чем
Анализ поэмы Восстание Ислама
Одним из наиболее значительных произведений Шелли, законченных до отъезда из Англии, является поэма «Восстание Ислама» (The Revolt of Islam, 1818), первоначально озаглавленная «Лаон и Цитна, или революция в Золотом городе. Видение XIX века». Эту поэму рассматривают обычно как аллегорическое изображение французской буржуазной революции 1789 года, но такое истолкование сужает ее исторический смысл.
В «Восстании Ислама» Шелли, действительно, уделяет большое внимание революционным событиям во Франции, но не из созерцательного интереса к прошлому. Назвав свою поэму «Видением XIX века», Шелли обращает ее целиком к настоящему. Революция 1789 года интересует поэта как важнейшее звено в современной освободительной борьбе европейских народов.
Давая в предисловии к поэме анализ и оценку французской революции, Шелли, по существу, ставит важнейшие исторические вопросы своего времени.
Несмотря на элементы пацифизма в оценке якобинского террора, Шелли, в конечном счете, оправдывает революции и плебейские методы расправы с классовым врагом. «Добро, совершенное революционерами, живет после них; зло, содеянное ими, погребено с их прахом».
Французская революция, по его словам, подтверждает историческую необходимость и неизбежное торжество высших общественных форм над низшими. Временное торжество реакции бессильно обратить вспять поступательное движение истории. «Нет никакой возможности восстановления колоссальной тирании, которую уничтожила революция».
С конца 1815 г. в Англии снова усиливается рабочее движение. Рабочие волнения происходят в Ноттингэме, в Бирмингаме, Ньюкэстле и других промышленных центрах Англии. Они были вызваны так называемыми «хлебными законами», ростом налогов, сокращением заработной платы и безработицей, обострившейся после окончания войны в 1815 г.
Шелли создавал свою поэму в 1817 г., в разгар этих событий. Он писал ее в небольшом городке Марло, где жил во время судебного разбирательства своего дела. Шелли тесно сблизился здесь с трудовым народом, входя во все его печали и нужды.
Мэри Шелли описывает в своих комментариях к «Восстанию Ислама» те резкие социальные контрасты, свидетелями которых они были, живя в Марло. При всех своих природных богатствах, представленных помещичьими парками и полями, Марло, вспоминает она, был населен беднейшим людом. «Дороговизна и плохой урожай повлекли за собой душераздирающие бедствия для бедняков. Шелли делал все, что мог, чтобы облегчить эти бедствия».
Во время работы над «Восстанием Ислама» Шелли принимает активное участие в борьбе за избирательную реформу, которая развертывается по всей стране. В 1817 г. он пишет политический памфлет «Предложение по проведению в королевстве голосования о необходимости реформы», в котором требует, в качестве программы-минимума, всеобщего и равного голосования та полного осуществления конституционных свобод.
Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим.
Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰).
СОДЕРЖАНИЕ
Задний план
Сам Шелли дал два рассказа о стихотворении. В письме к Уильяму Годвину от 11 декабря 1817 года он писал:
Поэма была произведена серией мыслей, которые наполнили мой разум безграничным и устойчивым энтузиазмом. Я чувствовал ненадежность своей жизни, и я занялся этой задачей, решив оставить какие-то записи о себе. Многое из того, что содержится в томе, было написано с тем же чувством, таким же реальным, хотя и не столь пророческим, как сообщения умирающего человека. На самом деле я никогда не предполагал, что считаю его хоть чем-нибудь близким к безупречному; но когда я рассматриваю современные постановки с такими же очевидными претензиями, я признаю, что был полон уверенности. Я чувствовал, что во многих отношениях это была подлинная картина моего собственного разума. Я чувствовал, что это правда, а не предположение. И в этом я давно считал, что моя сила состоит; в симпатии и той части воображения, которая связана с чувством и созерцанием. Я образован, если что-то не имеет общего со стадом человечества, чтобы постигать мельчайшие и отдаленные различия в чувствах, относящихся к внешней природе или к живым существам, которые нас окружают, и передавать концепции, возникающие в результате рассмотрения либо морального, либо морального. или материальная вселенная в целом. Конечно, я считаю, что эти способности, которые, возможно, охватывают все возвышенное в человеке, существуют в моем собственном уме очень несовершенно.
В письме издателю Шелли написал 13 октября 1817 года:
Вся поэма, за исключением первой песни и части последней, представляет собой простой человеческий рассказ без малейшего смешения сверхъестественного вмешательства. Первая песнь действительно в какой-то мере представляет собой отдельное стихотворение, хотя и очень необходимо для целостности произведения. Я говорю это потому, что, если бы все это было написано в манере первой песни, я бы не ожидал, что это будет интересно какому-либо большому количеству людей. В ходе своей работы я пытался говорить с общими элементарными эмоциями человеческого сердца, так что, хотя это история насилия и революции, она облегчена более мягкими картинами дружбы, любви и естественных привязанностей. Предполагается, что действие происходит в Константинополе и современной Греции, но без особых попыток детального описания манер магометан. Фактически, это рассказ, иллюстрирующий такую революцию, которая могла бы произойти в европейской нации, на которую действовали мнения того, что было названо (ошибочно, как я думаю) современной философией, и которая борется с античной философией. понятий и предполагаемых преимуществ, полученных от них для тех, кто их поддерживает. Революция такого рода, так сказать, прекрасная идея Французской революции, но порожденная влиянием индивидуального гения и основанная на общих знаниях.
Предисловие
В предисловии к произведению Шелли объяснил цель его создания:
Преданность
Поэма посвящена Мэри Шелли, состоящей из стихотворения Джорджа Чепмена и оригинального стихотворения из 14 строф.
Сюжет
В начале поэмы Лаон и Цитна живут в радостных грезах. Это спокойствие скоро нарушится. Войска Османа, тирана, приходят и захватывают Китну для гарема Османа в пищу «Гиене похоти, которая среди могил, Смеясь над своей ненавистной едой, бредит в агонии». Лаон в ответ убивает троих нападавших. Остальные войска утаскивают его в ожидании наказания в тюрьме. Лаон страдает от жажды и голода, но пытается найти Цитну. В заливе под ним стоит белый парус, и он чувствует, что судну суждено нести Кифну с берега. Мысль об этой встрече доводит его до безумия. На четвертый день он бушует на вершине своей колонны, когда приходит старик, отшельник, который слышал о причине своего несчастья, о его щедрости и высоких чаяниях. Добрый пожилой мужчина освобождает его от цепи и переносит на небольшую корку внизу, будучи совершенно нечувствительным к тому, что происходит вокруг него. Позже Лаон узнает, что красноречие старика покорило его смотрителей, которые на свой страх и риск согласились на его побег. Его переносят через море на одинокий остров, где в течение семи лет за ним ухаживает престарелый благодетель, чьей доброты и сострадательной мудрости достаточно, чтобы вернуть разум Лаона к самообладанию.
Лаон с энтузиазмом принимает предложение старика, и они на корме отправляются в революционный город. По прибытии они обнаруживают, что работа, по-видимому, почти завершена. Неисчислимое множество людей, мужчин, уставших от политического рабства, и женщин, уставших от домашнего насилия, собрались на полях за стенами. Лаон и его друг входят в лагерь, и их принимают как друзей. Хозяин уже признал лидера и руководящего духа в лице женщины, которую они почитают под именем Лаоне. Лаона и этой героини привлекает друг к другу какая-то неизвестная симпатия. Тон ее голоса будоражит всю глубину его духа, но лицо ее скрыто.
Впоследствии дворец Османа окружает толпа, и, войдя в него, Лаон находит тирана, сидящего в одиночестве в своем зале, брошенного всеми, кроме одного ребенка, чью привязанность он завоевал похвалами и ласками.
Лаон сидит рядом с ней в ее пирамиде, но странный импульс удерживает его от разговора с ней, и он уходит, чтобы провести ночь в покое вдали от того места, где она спит. На рассвете Лаоне просыпается от шума шума. Толпа, в последнее время такая стойкая и собранная, летит во все стороны. Он узнает, что причиной их беспорядка является прибытие иностранной армии, посланной некоторыми из его братьев-принцев на помощь Осману. Лаоне и некоторые из наиболее героических духов уходят на склон холма, где, плохо вооруженные и численно превосходящие их, их убивают враги. Они поселяются в уединенном уединении.
В этой темнице ей ежедневно давали гроши еды орел, обученный парить над единственной щелью, через которую воздух имел доступ к пленнице. Она погрузилась в меланхолическое безумие, и ее пробудили странные чувства, которые научили ее ожидать, что она вот-вот станет матерью. Так оно и есть, она рожает, и на время все печали ее темницы смягчаются ласками ее ребенка. Но ребенок внезапно исчезает, и сбитая с толку мать подозревает, что его существование было всего лишь сном ее безумия. Наконец землетрясение меняет положение пещеры, и несколько проходящих мимо моряков освобождают Цитну, которые переносят ее в город Осман. Ее речи во время плавания убеждают моряков принять участие в восстании, которое Кифна прибыла вовремя, чтобы возглавить.
Поэма Шелли «Восстание Ислама» (К вопросу о специфике романтического историзма)
И.Г. Гусманов
Вопрос о значении романтиков в развитии историзма обычно связывается в нашем сознании с романами Вальтера Скотта. И это в общем правильно, ибо именно эпическая, романная форма историзма, открытая Вальтером Скоттом, оказалась наиболее близкой социальному реалистическому роману XIX в. Однако при этом мы не всегда учитываем значение других форм романтического творчества, в частности, форм условно-фантастического повествования. Имея в виду, что эти формы могут служить средством выражения нового по сравнению с Просвещением, исторического подхода к изображению человека и общества, можно говорить, на наш взгляд, не только о реалистическом, но и о романтическом историзме. Отказываясь от изображения конкретных исторических лиц и событий, конкретной среды и эпохи, оперируя условным вымышленным материалом, представляющим собой поэтическое обобщение исторических и человеческих сил, романтики подчас, подобно математикам, рассматривали не сами эти силы, а их отношения, исследуя таким образом наиболее общие закономерности исторического развития. Недостаток конкретности в поэтических построениях романтиков часто искупался глубиной проникновения в сущность социально-исторических тенденций. Творчество многих романтиков пронизано ощущением диалектики исторического процесса, идеей поступательного развития человеческого общества, развития через борьбу. Ярче всего эти особенности проявились, пожалуй, в творчестве Шелли.
Содержание юношеской поэмы Шелли «Королева Маб» рационализмом общего взгляда на мир и развитие человеческого общества может быть сближено с социальной концепцией Роберта Оуэна. Как известно, Оуэн в общественной теории до конца своих дней оставался рационалистом, верным учеником просветителей XVIII века. Как и молодой Шелли, Оуэн считал, что все общественные несправедливости, страдание и горе обусловлены «заблуждениями наших предков», несовершенством не только правителей, но и подданных. Первый источник всех заблуждений Оуэн, как и Шелли, видел в религии, в суевериях. Многие выступления Оуэна против религии и религиозных предрассудков и по содержанию, и по духу очень близки страстным строкам «Королевы Маб». Вот как писал он в «Книге о новом нравственном мире» (1836): «Мир даже теперь наводнен суевериями, страхом сверхъестественного и страхом смерти. Семена этих страхов, тщательно засеваемые в детстве, постепенно дают золотую жатву в виду богатства и власти духовенства. О, люди, слепцы, не видящие ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Скоро ли наступит тот день, когда вы остановитесь в своем безумном беге и спросите самих себя, какую выгоду может извлечь бог или силы природы из религиозных войн, убийств и избиений, исходивших в прошлые времена и в современную эпоху?».
Рационалистической остается в «Королеве Маб» и критика современной поэту буржуазной действительности, которая предстает здесь как противное человеческому рассудку царство беззакония, анархии и произвола. Шелли показывает, что оно губит не только угнетенных, но и угнетателей, превращая все человечество в два враждебных лагеря — тиранов и рабов. Основу политической тирании Шелли видит в экономическом господстве. Богатство, торговля, всеобщая продажность и «железный прут нищеты» — вот что позволяет царить беззаконию. Осуждая богатство как следствие насильственного захвата продукта чужого труда, Шелли по существу выступает против буржуазной частной собственности, которую Оуэн считал одним из главных источников вражды, обмана, мошенничества, преступлений и горя. «Нет истинного богатства, кроме человеческого труда», — заявляет Шелли. «Никто не должен захватывать больше, чем он может употребить».
Шелли обнаруживает близость к Оуэну и в суждениях о свободе воли. Оуэн считал одним из самых вредных заблуждений мысль о том, что человек сам образует свой характер и потому должен нести ответственность за свои мысли, желания и привычки, что за одни из них он заслуживает награды, за другие — наказания, что хорошим или плохим человек может быть в зависимости от своей свободной воли. В действительности, говорит Оуэн, характер образуется средой, обстоятельствами. Шелли также, признав верховной руководящей силой в природе и обществе закон Необходимости, вынужден был отказать человеку в свободе воли. «Представление о свободе, — пишет он, — будучи в переносном смысле применено к воле, создалось благодаря ложному пониманию слова «сила». Учение о Необходимости стремится внести великую перемену в установившиеся нравственные понятия. В награде и наказании сторонник учения о Необходимости должен видеть лишь средства, которыми он стал бы пользоваться для того, чтобы обеспечить факт известного образа действия или достичь его уничтожения. Заслуга в современном смысле этого слова должна была бы утратить всякое значение». Из этой посылки вытекал в «Королеве Маб» вывод о ненужности какой-либо активности человека, хотя этому выводу сопротивлялась вся логика поэтического чувства. В творчестве Шелли, таким образом, как и в учении Оуэна, возникло противоречие, свойственное общественным теориям просветителей. Невежество и заблуждения они объявляли источником общественных зол, но, с другой стороны, считали, что сами заблуждения, как и человеческий характер, создаются условиями жизни и действующей через них объективной необходимостью. Чтобы изменить общественный строй, надо освободить разум человека от заблуждений, но для этого в свою очередь надо изменить общественный строй. Роберт Оуэн не мог найти, да и не искал, выхода из этого противоречия. Для Шелли же поиски такого выхода были характерны на всем протяжении его творчества. Они приводят впоследствии к тому, что в ряде моментов Шелли перерастает учение Оуэна. Важной вехой на этом пути стала поэма «Восстание Ислама».
В «Восстании Ислама» Шелли исходит из того, что было им достигнуто в «Королеве Маб». Переустройство общества, обновление мира необходимы — это положение берется поэтом как исходная предпосылка. Шелли отводит на задний план задачу обличительную и целиком посвящает себя здесь разработке положительной программы. Как свергнуть деспотизм, как построить новую жизнь, где взять необходимую силу — вот центральные вопросы этой поэмы. Из трех эпиграфов «Королевы Маб» Шелли оставляет один, последний: «Дайте мне точку опоры, и я переверну вселенную» (Архимед)». Постановка этих вопросов уже значительно конкретнее, чем в «Королеве Маб». Шелли развивает ту точку зрения, которая противоречила в «Королеве Маб» идее Необходимости и вела к пониманию важной роли простого труженика в историческом процессе. Проблемы революционного преобразования мира разрешаются им здесь не путем абстрактных умозрительных рассуждений, но на материале конкретных событий всемирно-исторического значения, на оценке опыта Великой французской буржуазной революции. Всей системой образов Шелли создает как бы собственную модель этой революции, по-своему видоизменяя ее, дополняя и развивая некоторые ее стороны. Это одновременно и оценка исторического опыта, и поэтическая картина идеальной революции. Поэтическое восприятие прошлого и образ желаемого, предчувствуемого будущего сплавляются здесь воедино.
В предисловии к поэме Шелли дает глубокую характеристику послереволюционной эпохи в Европе. Он говорит о панике, отчаянии и унынии, которые овладели человечеством после поражения французской революции. Причину этого Шелли находит в ошибочном преувеличении той исторической ограниченности и противоречивости революции, которые были порождены конкретными условиями страны и времени, в придании им абсолютного значения. «Многие из наиболее пылких и чувствительных ревнителей общественного блага, — пишет Шелли, — потерпели моральный крах, потому что в их одностороннем восприятии прискорбный ход событий, казалось, возвещал плачевную гибель всех их заветных надежд. Вот почему уныние и мизантропия стали знамением нашего времени, прибежищем разочарованных, бессознательно находящих облегчение в своенравном преувеличении собственного отчаяния. Наши романы и стихи омрачены тем же заразительным унынием».
В суждениях Шелли о французской революции мы видим стремление разобраться в реальной сложности событий, объяснить не только заслуги; но и неизбежные ошибки их участников. Главный вопрос, который занимает Шелли, это правомерность якобинского революционного террора. Несмотря на некоторые колебания, Шелли в целом приходит к его оправданию, к признанию его объективной неизбежности.
Как верно отметили Эвелинги, «Шелли видел во французской революции пример продвижения общества к переустройству». «Восстание Ислама» свидетельствует о том, что Шелли рассматривал ее как важнейший, но отнюдь не завершенный этап в истории борьбы человечества за свободу. С присущим ему историческим оптимизмом «Шелли утверждает, что «в потоке человеческих судеб есть некое течение, которое относит потерпевшие крушение людские надежды в верную гавань после того, как бури отшумели». Отмечаемая поэтом медленная перемена была, очевидно, пробуждением тех самых надежд, которые прежде связывались с французской революцией. Исследованию этого возрождающегося духа преобразований и посвящает свою поэму Шелли: «Это попытка проверить состояние умов и узнать, что уцелело после бурь, потрясших нашу эпоху, и живет ли еще среди просвещенных людей жажда более совершенного нравственного и политического устройства общества». Другими словами, Шелли берется за исследование и выражение революционного духа своей эпохи.
По сравнению с «Королевой Маб» Шелли, кажется, сужает здесь угол зрения: от рассмотрения и воспевания всеобщего Духа Природы он переходит к «общественному духу». В действительности же Шелли лишь уточняет свое прежнее представление об общих закономерностях мира, перенося центр тяжести с космических проблем на конкретные общественные вопросы.
В общей структуре «Восстания Ислама» немало сходного с «Королевой Маб». Как и там, все содержание поэмы представляет собой поэтическое видение. Только рассказ о фантастическом полете двух духов поэт вел от своего имени, а повесть о двух влюбленных, вызвавших и возглавивших революцию, вложена в уста одного из них, Лаона. Фантастичность же ситуации, в которой поэт узнает о судьбе Лаона и Цитны, нисколько не меньше, чем в «Королеве Маб». А в ходе рассказа Лаона, в ходе действия поэмы элемент фантастики и романтической символики даже значительно сильнее. Чем можно это объяснить? Как совместить это с тем приближением Шелли к конкретным проблемам общественной жизни, к реально-исторической оценке опыта французской революции, о котором говорилось выше?
Касаясь фантастического элемента в двух названных поэмах Шелли, следует учитывать различный характер его в каждом отдельном случае. В «Королеве Маб» фантастика, в сущности, лишь соединяла в одну систему вполне реальные наблюдения, она была вполне рационалистической, не смешиваясь с присутствовавшим здесь миром реальности. И вся поэма несла на себе черты четкого рационалистического отношения автора к миру, хотя и выраженного в пламенных экспрессивных стихах.
Фантастический элемент в «Восстании Ислама» пронизывает самую жизнь и сознание героев, он постоянно перемешивается с реальностью, окрашивая ее в зыбкие романтические топа. В некоторых местах трудно отделить явь от игры воображения героев, иногда неясна последовательность событий. Авторское неприятие мира, враждебность к нему остались прежними, но характер отношения поэта к миру изменился.
В предисловии к поэме Шелли впервые говорит о человеческих чувствах, страстях как решающих силах, толкающих к действию. Результатом соответствующего «общего состояния чувств» была французская революция. Одним из основных источников поэмы Шелли называет человеческие страсти, которые «вспыхивают и разгораются среди людских масс, угасают и сменяются другими». «Я видел наиболее явные примеры разрушений, приносимых войною и тиранией, — пишет Шелли: — города и селения, обращенные в почернелые развалины, и неимущих, голодных жителей, сидевших подле своих разоренных гнезд». Истинную задачу и заслугу поэта Шелли видит в том, чтобы «уметь сообщить другим радость и восторг», «пробуждать в других чувства», которые волнуют его собственное сердце. Целью своей поэмы Шелли считает желание «зажечь в сердцах читателей то благородное восхищение принципами свободы и справедливости, ту веру и надежду на лучшее, которых ни гонения, ни клевета, ни предрассудки никогда не смогут всецело истребить в людях. Для этой цели я избрал повесть о человеческих страстях в их наиболее общем виде. ».
Если в период «Королевы Маб» Шелли возлагал надежды на разум людей, то теперь он переносит основное внимание на страсти. Убедить людей в необходимости общественных перемен мало, надо возбудить в них непосредственную жажду нового, чтобы поднять на борьбу. Шелли все ближе подходит к практическому вопросу о борьбе. Если Ианте говорила, что из ошибок прошлого человечество должно извлечь урок на будущее, то Лаон и Цитна, уже постигшие эти ошибки, поэтическим словом зажигают сердца людей, чтобы повести их на борьбу за это будущее.
Шелли достаточно точно определил характер своей поэмы как «повести о человеческих страстях». Прихотливые пути развития чувства, действительно, лежат в основе ее действия. Для чего, например, потребовались автору картины сумасшествия Лаона, а затем Цитны? Какую роль здесь выполняют полусны, полугаллюцинации героев, как бы смыкающиеся между собой в какой-то иной сфере, в то время как сами герои разлучены?
Почему автор не рассказывает о судьбе Лаона и Цитны последовательно, но дважды возвращается после III песни к прошлому — в воспоминаниях каждого из них о себе? Все это, очевидно, следствие вполне сознательного отталкивания автора от обычной для XVIII в. рационалистической стройности сюжета, действия, характера во имя высшей, по его мнению, логики — логики развития страсти.
В процессе пробуждения страстей Шелли главную роль отводит отдельным личностям, поэтам, особо одаренным и получившим соответствующее воспитание. С такими личностями и связаны основные надежды автора «Восстания Ислама». Это поэма о великом революционном подвиге двух центральных героев, сумевших личным подвигом, поэтическим словом поднять на борьбу многомиллионные массы народа. В первом названии поэмы суть ее содержания была выражена более точно, чем во втором: «Лаон и Цитна, или Революция в Золотом городе. Видение XIX века».
Пробудившись от «видений отчаяния», охвативших Европу после французской революции, поэт предстает перед другим зрелищем, «видением надежды», более соответствующим новому, XIX столетию с его нарастающим революционным духом. Суть этого видения — в новом взгляде на французскую революцию и на пути преобразования общества. В центре сюжетного развития поэмы стоит взаимодействие субъективного и объективного фактора в революции: с одной стороны, это жизнь и борьба Лаона и Цитны, с другой — революция в Золотом городе с ее объективными закономерностями. Образ Золотого города — это условное поэтическое обозначение всеобщности описываемых событий, символ, восходящий к «Пути паломника» Бэньяна. Изображаемая поэтом революция не отнесена им к определенному месту, она может произойти везде.
Создавая собственную картину революции, Шелли вносит в нее субъективный элемент. Он выражает здесь не только свой взгляд на историческое значение французской революции, но и предлагает иные, более верные, по его мнению, пути. «Провозглашая необходимость великих перемен во всех общественных установлениях, — пишет Шелли в предисловии, — я избегал взывать к неистовым и злым страстям, всегда готовым омрачить самые благодетельные перемены. Я беспощадно изгоняю месть, зависть и предрассудки. Я прославляю любовь как единственный закон, которому надлежит управлять нравственным миром».
Поэма явилась не только оправданием прошлого, но и прощанием с ним. Поэт утверждает, что нужны новые пути, столь же благородные, но более плодотворные. Если для Годвина, да и для Оуэна боязнь революционного насилия была связана с отрицанием плебейских методов революции, которые, по их мнению, могли бы привести страну к «анархии», то для Шелли поэтическое оправдание этих методов было условием утверждения подлинно революционных взглядов да пути преобразования общества, получивших наиболее яркое выражение в лирической драме «Раскованный Прометей».
Идея закономерности, которую прежде Шелли связывал с абстрактным понятием Духа Природы, впервые в «Восстании Ислама» вносится им в картину конкретной гражданской истории. Он впервые рассматривает общество в связи с конкретным этапом развития: современность как естественное продолжение событий французской революции, а революция — как следствие соответствующих исторических обстоятельств и прообраз грядущего переворота. Зарождающийся историзм Шелли с самого с начала отличался от историзма буржуазного.
Говоря в предисловии к «Восстанию Ислама» о писателях и их отношении к эпохе, Шелли обнаруживает диалектическое понимание взаимодействия человека и окружающих его обстоятельств. Писатели, указывает Шелли, «не могут избежать общего влияния, слагающегося из бесчисленных элементов, характерных для их времени, хотя каждый из них сам в какой-то мере создает это влияние, которое испытывает всем своим существом». «По-видимому, тем, что они есть, людей делают обстоятельства, и мы все храним в себе зародыш в известной степени унижения и величия, связь которых с нашим характером определяется событиями», — скажет Шелли через четыре года к примечаниях к «Элладе».
Историзм Шелли не выходил еще за рамки общего идеалистического взгляда на общественную жизнь. Говоря словами Г.В. Плеханова, характеризовавшего воззрения утопических социалистов, Шелли была свойственна непоследовательность и «неустойчивость» — этот постоянный, заметный для современного читателя, но незаметный для автора переход от материализма к идеализму». Следы такой неустойчивости остаются в творчестве Шелли до конца его жизни (примером может служить трактат «Защита поэзии»). Отказавшись от рационализма, Шелли не мог еще найти подлинно научной основы для своих взглядов. Романтизм как общее мировоззрение и как художественный метод явился для него переходным этапом к тому «историческому реализму», к которому объективно приближались и взгляды утопических социалистов. «Для социальных систем XVII и XVIII веков, — отмечает академик В.П. Волгин, — рационализм составляет как бы основной фон всех построений. Чем ближе к середине XIX века, тем явственнее звучат в социалистических теориях ноты исторического реализма, тем больше находим мы в них зачатков материалистического понимания общественных отношений». Все больший разрыв с утопизмом и настойчивые поиски исторического реализма составляют основную тенденцию творчества Шелли. Особенность этого процесса состояла в том, что он протекал одновременно с развитием тех символико-романтических сторон творчества Шелли, которые более всего выражали как раз утопические черты его взглядов. Уже в «Восстании Ислама» мы видим достаточные предпосылки для перехода Шелли к произведениям реально-исторического плана. Но еще не были использованы в полной мере возможности символико-романтического осмысления жизни — и прежде чем написать «Ченчи», Шелли должен был создать своего «Раскованного Прометея». И прежде чем вплотную приступить к «Карлу Первому», Шелли должен был написать «Элладу».
Л-ра: Проблема метода и жанра в зарубежной литературе. – Москва, 1979. – Вып. 3. – С.56-69.