Мне снился сон валентин гафт

LiveInternetLiveInternet

—Музыка

—Друзья

—Постоянные читатели

—Сообщества

—Статистика

Попса дробит шрапнелью наши души,

Ее за это не привлечь к суду.

Часть поколенья выросла на чуши,

И новое рождается в бреду.

О, «Солнышко лесное», чудо-песня!

Как мы в неволе пели, чудаки!

Пришла свобода, стали интересней

Тот знаменит, кто больше нездоров.

Кто выйдет петь без всякого стесненья,

О женской теплоте и мужестве мужч ин.

Уже от мыслей никуда не деться.

Пей или спи, смотри или читай,

Всё чаще вспоминается мне детства

Ремень отца свистел над ухом пряжкой,

Глушила мать штормящий океан,

Вскипевших глаз белесые барашки,

И плавился на нервах ураган.

Отец прошел войну, он был военным,

Один в роду, оставшийся в живых.

Я хлеб тайком носил немецким пленным,

Случайно возлюбя врагов своих.

Обсосанные игреки и иксы

Разгадывались в школе без конца,

Мой чуб на лбу и две блатные фиксы

Были решенной формулой лица.

Я школу прогулял на стадионах,

Идя в толпе чугунной на прорыв,

Я помню по воротам каждый промах,

Все остальные промахи забыв.

Иду, как прежде, по аллее длинной,

Сидит мальчишка, он начнет всё вновь,

На лавке что-то режет про любовь.

Источник

МУЗЫКА ГЕНДЕЛЯ

Мне снился сон, он был так странен,

Я б выдумать его не смог,

Как в соблазнительном тумане

Я флейтой плыл меж чьих-то ног.

И Гендель вместе с Модильяни

Ушли со мною в этот рейд

В страну несбывшихся желаний,

Переплетенья ног и флейт.

Читайте также

МУЗЫКА ГЕНДЕЛЯ

МУЗЫКА ГЕНДЕЛЯ Мне снился сон, он был так странен, Я б выдумать его не смог, Как в соблазнительном тумане Я флейтой плыл меж чьих-то ног. И Гендель вместе с Модильяни Ушли со мною в этот рейд В страну несбывшихся желаний, Переплетенья ног и

МУЗЫКА

МУЗЫКА Е. Светланову Смычок касается души, Едва вы им к виолончели Иль к скрипке прикоснетесь еле, Священный миг — не согреши! По чистоте душа тоскует, В том звуке — эхо наших мук, Плотней к губам трубы мундштук, Искусство — это кто как дует! Когда такая есть Струна, И Руки

Музыка Генделя

Музыка Генделя Мне снился сон, он был так странен, Я б выдумать его не смог, Как в соблазнительном тумане Я флейтой плыл меж чьих-то ног. На провалившемся диване Ушел во сне я в этот рейд. В страну несбывшихся желаний, Переплетенья ног и

МУЗЫКА

МУЗЫКА На этом фильме было впервые два композитора — Гия Канчели и Игорь Назарук. Игорь — композитор и пианист-виртуоз, импровизатор. С ним я работаю уже сорок лет. Он на каждом фильме предлагал что-то интересное, и многое мы использовали. Это он на фильме «Кин-дза-дза!»

№ 13 к стр. 382 Музыка

№ 13 к стр. 382 Музыка Д. Д. Ш[остаковичу] В ней что-то чудотворное горит, И на глазах ее края гранятся. Она одна со мною говорит, Когда другие подойти боятся. Когда последний друг отвел глаза, Она была со мной в моей могиле И пела словно первая гроза Иль будто все цветы

Музыка

Музыка Баланчин: Чайковский написал всего шесть симфоний. Гайдн сто симфоний написал. Конечно, Гайдн был великий мастер. Но в старые времена симфонии было не так трудно писать, эти симфонии все похожи друг на друга. Миллион симфоний — и все хорошо, все правильно; слушаешь

«О музыка, о музыка моя…»

«О музыка, о музыка моя…» Это случилось в феврале тридцать второго года. Два месяца назад Фрэнку исполнилось шестнадцать. Он все еще бездельничал, целыми днями пропадал на улице с компанией таких же юных головорезов. Откуда-то заимел мелкие деньги, часто дрался и, как

Ах, эта музыка!

Ах, эта музыка! Как часто желания детей и родителей не совпадают! Если из Бенвенуто отец твердо решил сделать музыканта, то младшего сына он видел в будущем «великим ученым-законником». Чеккино засадили за латынь, а он мечтал об армии и даже тайком поступил на военную

Музыка во сне

Музыка во сне Не мешайте, уйдите, прошу! Пусть во сне я тем звукам внимаю, Что чаруют других наяву, Пусть во сне я их прелесть познаю. Женский голос так дивно звучит — Эту песню как будто я знаю… А рояль — то как струйка журчит, То торжественно, мощно играет. Слышу пенье — и

Поп-музыка

Поп-музыка Британский певец Мика, рожденный через год после гибели Грейс, в 2007 году посвятил ей свою песню, а в 1990 году «королева красоты» Грейс была представлена вместе с Джин Харлоу в мегахите Мадонны

Музыка боя

Музыка

Музыка ««КИНО» ЗАДУМЫВАЛОСЬ КАК ПОЛУАКУСТИЧЕСКАЯ ГРУППА»— Очень важный момент — мое знакомство с Борей. Мне было тогда лет семнадцать. Было у меня песни три написано[1], в общем, только-только начинал. И мы встретились в ресторане, на каком-то дне рождения. Там я спел «Мои

Музыка

Музыка Но глотком свежего воздуха явилась музыка. Музыка… Эх, она не раз спасала! Люся так часто ощущала приступ непонятной тоски, так неумолимо отправляющей ее в детство. Казалось, музыка — это и есть то, ради чего стоит к чему-то стремиться, ради чего стоит жить! Несмотря

Музыка

Музыка Конечно, не осталось вне зоны зубодробительной критики и положение в области музыкального искусства. 10 февраля 1948 г. было принято постановление Политбюро «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели». В постановлении отмечалось, что поставленная Большим театром Союза

МУЗЫКА

МУЗЫКА В 1975 году довелось лететь в самолёте по маршруту Донецк – Симферополь. Самолёт попал в грозу. Началась страшная болтанка, бесконечные воздушные ямы. Пассажиры все забеспокоились о пакетах, кому в туалет, кому воды, кому таблеток, стюардесса мечется от кресла к

Источник

Мне снился сон

Мне снился сон. И в этом трудном сне
Отец, босой, стоял передо мною.
И плакал он. И говорил ко мне:
— Мой милый сын! Что сделалось с тобою!

Он проклинал наш век, войну, судьбу.
И за меня он требовал расплаты.
А я смиренно говорил ему:
— Отец, они ни в чем не виноваты.

И видел я. И понимал вдвойне,
Как буду я стоять перед тобою
С таким же гневом и с такой же болью…
Мой милый сын! Увидь меня во сне.

Статьи раздела литература

Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».

Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.

Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.

Электронная почта проекта: stream@team.culture.ru

Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».

В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».

Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы. Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.

Источник

Как страшный сон

На сцене «Современника» драматургия Гафта встретилась с режиссурой Виктюка

Редчайший случай: в названии спектакля нашлось место и имени драматурга, и имени постановщика: «Сон Гафта, пересказанный Виктюком» – так называется премьера в «Современнике». Валентин Гафт написал пьесу, театр «Современник», где он служит, принял ее к постановке. Несколько месяцев назад Гафт впервые прочитал ее в Москве (см. «НГ» от 13.11.08), а теперь, после работы с Виктюком, сыграл в ней Сталина, то есть одну из главных ролей. На другую был приглашен Александр Филиппенко, им в помощь на сцене – Максим Разуваев. Почти два часа без антракта, на протяжении которых Гафт почти ни на минуту не покидает сцену, премьерный зал с искренним вниманием смотрел и слушал, время от времени смеялся и аплодировал.

Несколько слов о публике: как обычно, в «Современнике» на премьере было много узнаваемых лиц. Александр Шохин, Михаил Прохоров, Эдуард Дворкович, Евгений Примаков, Вячеслав Зайцев, Ирина Мирошниченко, Павел Каплевич, среди зрителей было по меньшей мере два народных артиста, сыгравших, вернее, играющих Сталина, – Игорь Кваша и Сергей Юрский.

Несколько слов о том, чем. загромождена (это, вероятно, и требовалось от художника Владимира Боера) сцена: красная с золоченым гербом СССР трибуна, лестница на колесиках с небольшим балкончиком (часть спектакля проходит там, наверху), и много, очень много изображений вождя – репродукции известных картин, в рамах и без, профили, исполинская фигура во френче и с маршальскими погонами. И в центре всего этого – два немолодых актера: Гафт, которому всё это приснилось и который берет на себя роль вождя, обозначая перемену легким акцентом, и Филиппенко, которому достаются почти все прочие роли – Эдварда Радзинского, Георгия Константиновича Жукова, Михаила Жванецкого и др.

Пьеса Гафта по отношению к Радзинскому местами (повторяю, это – мое ощущение) – оскорбительная. Встреча с вождем всех народов происходит ночью, в архиве. «Эдик» первым делом отпрашивается в туалет, а по возвращении слышит из уст верховного: «Поправьте все-таки штаны, а то все прелести видны». В финале Сталин довольствуется обещанием: «Я всё исправлю и перепишу. »

Любопытно сравнить историю, которую рассказывает Гафт, то есть его пьесу, с повестью Леонида Зорина «Юпитер», у которого так называется драма о судьбе Сталина, то есть это – сюжет из жизни театра, где ставят спектакль о Сталине. Завязки, к слову, – схожие, у Гафта даже есть соответствующие строчки: «Теперь я в нем живу, а он живет во мне». А вот дальше дороги расходятся. Вживаясь в роль Сталина, герой-актер в повести гибнет. Сперва – в переносном смысле, в финале – в буквальном. У Гафта Сталин является, напротив, тем Юпитером, который не только рассылает направо и налево (то в Радзинского, то в Зюганова, то в Жванецкого) громы и молнии, – он вершит свой Страшный суд, и – как Бог – уже, разумеется, вырастает над нашими убогими земными представлениями о Зле и Добре.

То есть первое, что вызывает внутреннее сопротивление: неуважительное, мягко скажем, отношение к Радзинскому, а чуть позже – к Зюганову. И Радзинский мне не друг и не брат, тем более не друг мне, не брат (и даже не дальний родственник) Зюганов. Но. Как говорится, пожалуйста, в рамках приличий. В спектакле смех вызывает, когда Зюганов-Филиппенко приветствует такое положение вещей, при котором «есть женщины и никакого б. ва». Но, согласитесь, в реальной жизни лидер КПРФ если и смешон, то совсем не этими заявлениями. Я даже и не знаю, например, пользуется ли он ненормативной лексикой или нет (если узнаю, что вовсе не пользуется, не стану его любить больше).

Воображаю себе сейчас умного читателя, который в этом месте или много раньше останавливается, чтобы сказать: дурак, это же – фантасмагория, что за претензии?!

Повторяю: не всякая фантазия заслуживает публичного исполнения. Для некоторых, к слову, у «Современника» имеется вполне достойное экспериментальное пространство Другой сцены. И. Да, там идет спектакль под названием «Полет черной ласточки», где Сталина играет Игорь Кваша. Перед самой премьерой Кваша не шутя делился сомнениями: если, мол, Сталин получится у меня положительным героем, я прекращаю играть. Казалось: бред. Актер не должен так глубоко задумываться. А сейчас, глядя на Гафта, соглашаюсь: Кваша-то был прав. Вполне возможно, что Гафту думалось, будто он предупреждает об опасности (в спектакле даже звучат нарезанные фрагменты в защиту Сталина из телевизионного проекта «Имя Россия»), но получается, по-моему, наоборот. Сталин – крупнее всех прочих. Убедительнее. Сильнее. И – выше. В целом получается – и не очень смешно, и опасно. Так, во всяком случае, мне показалось. Другие, возможно, восприняли эту историю и легче, и совсем в другом смысле.

Известия, 3 февраля 2009 года

Елена Ямпольская

Гафту приснился Сталин

При этом пострадали Радзинский, Жванецкий и Зюганов

Итоговое впечатление: спектакль создавался и принимался во сне. Как и указано на афише.

Мне лично не нравится, когда сверху пренебрежительно швыряют на сцену мундир генералиссимуса. И реплика: «А ну-ка, Сталин, быстро встать! Барак просил вам плюнуть в харю», на мой взгляд, недостойна театра, в репертуаре которого есть легендарный «Крутой маршрут» и очень интересный «Полет черной ласточки» с Игорем Квашой в роли Валентина Гафта. пардон, Иосифа Сталина.

Время новостей, 2 февраля 2009 года

Дина Годер

Отец народов навестил Радзинского

Валентин Гафт вышел на сцену в роли себя и Сталина

На сцене «Современника» показали фантасмагорию «Сон Гафта, пересказанный Виктюком». В этом названии все правда: это действительно сон Валентина Гафта, им же, с помощью неровных ямбов рассказанный, им же и сыгранный в постановке Романа Виктюка. А приснилось Гафту, что он стал Сталиным, но каким-то диковинным образом, какой бывает только во снах, оставаясь собой. И так, сохранив свой обычный вид, но, приобретя классический сталинский акцент, Гафт с генералиссимусом в душе является в архив, где на ночь остался поработать Эдвард Радзинский. Впрочем, сцена в оформлении Владимира Боера больше похожа на запасники какого-нибудь музея Сталина: стеллажи сплошь заставлены и завешены портретами и бюстами вождя.

В роли Радзинского, а вслед за ним и других важных героев спектакля, выходит Александр Филиппенко (все маленькие роли отданы Максиму Разуваеву). В сущности, зачем гафто-сталин приходит к Радзинскому, как известно, немало написавшему про гения языкознания, ясно так и не становится: может, что-то хотел узнать, проверить, припугнуть. Но суетливого Радзинского-Филиппенко и пугать не надо: он сразу впадает в истерику, сослепу видит на госте усы, панически просится в туалет («поправьте все-таки штаны, а то все прелести видны», иронически комментирует гафто-сталин), и дальше ведет разговор на полусогнутых, припадает к груди лучшего друга деятелей искусства и торопливо обещает ему все исправить и переписать.

INFOX.ru, 2 февраля 2009 года

Алла Шендерова

Сталин высмеял Радзинского

В публицистической сатире «Сон Гафта, пересказанный Виктюком» на сцену «Современника» выходит Сталин. Он велит Радзинскому переписать свои книги. Мирится с маршалом Жуковым, бранит Зюганова, восхищается Шостаковичем и болтает с Михаилом Жванецким.

Свою первую пьесу Валентин Гафт, прежде ограничивавшийся жанром эпиграмм, посвятил Сталину. Впрочем, как настаивают Гафт и Виктюк, они делали спектакль не о Сталине, а о стране, которая недавно, выбирая пресловутое «имя России», чуть не присвоила это звание одному из самых кровавых диктаторов.

Повествование в стихотворной пьесе начинается от лица некоего дяди Коли, которому во сне является тиран: «Назначил мне свидание Сталин. / Пришел, уселся на диване. / Спросил, он дьявол или Бог…» Своим сном Коля спешит поделиться с писателем Эдиком, который день и ночь трудится в архиве над книгой, посвященной сами понимаете кому. Однако в архив является уже не Коля, а «отец народов». «Теперь я в нем живу, а он во мне», — объясняет свою метаморфозу персонаж Гафта. Укоряя писателя за якобы передернутые факты, Коля-Сталин обращается к нему так: «Вернитесь, напишите вновь, / Души своей подняв архивы, / Еще страницу про любовь. / Ну, напишите, коль не спится, / Свою 105−ю страницу».

Тут просвещенная часть публики от души веселится. «Сто четыре страницы про любовь» — легендарный спектакль Эфроса, в середине 1960−х сделавший 22−летнего Эдварда Радзинского одним из самых модных драматургов.

Уроки мастера

Лет 20 назад, в конце 80−х, Роман Виктюк поставил в Театре имени Вахтангова «Уроки мастера» — фарс о Сталине, в котором вождь учил Прокофьева и Шостаковича сочинять музыку и заставлял Жданова плясать в женской комбинации. Сталина играл Михаил Ульянов, композиторов — Юрий Яковлев и Сергей Маковецкий, а Жданова – Александр Филиппенко. Такого мощного гротеска Виктюк, увлекшийся шоу с эротическим уклоном, с тех пор себе не позволял.

Памятуя об «Уроках мастера», он позвал в свой спектакль Александра Филиппенко. Ему досталась не только роль струсившего перед Сталиным Эдика, но и целая вереница исторических персонажей — в беседах с ними вождь отстаивает свою правоту. Филиппенко, как и прежде, с удовольствием берется за острые шаржи, точно копируя высокий голос Радзинского или походку Жванецкого. Однако время фарсового осмысления эпохи большого террора давно миновало.

Валентин Гафт деликатно, можно даже сказать, изысканно перевоплощается в Сталина – без грима, без пресловутых усов, едва намекая на грузинский акцент. Главное же в его игре не акцент, а паузы, во время которых, взобравшись на красную кафедру с гербом СССР, артист мрачно смотрит в зал. Если добавить, что над кафедрой нависает ухмыляющийся портрет Сталина (сценограф Владимир Боер установил на сцене двухъярусную металлическую конструкцию, с которой вкривь и вкось свисают портреты вождя), то впечатление возникнет неслабое. Однако его хватает на первые десять минут. Дело в том, что в пьесе совсем нет действия. Половину времени герои беседуют о судьбах родины, сидя за длинным столом. По бокам сидят фанерные истуканы, к которым Сталин обращается как к членам политбюро. Или, взобравшись вдвоем на кафедру, разглядывают публику. При этом Филиппенко-Радзинский откровенно гримасничает.

Зюганов, здрасьте!

Виртуоз по части едких эпиграмм, Гафт и на этот раз афористичен и краток. В результате пьеса рассыпается на ряд острот, а внятное целое понять трудно. Удачно найденные рифмы так и норовят увести автора от основного сюжета. Начав отстаивать свою историческую правоту, Сталин то и дело отпускает довольно бессмысленные колкости в адрес Эдика: «Какой, однако, вы смельчак: то за перо, то на стульчак!». Маршалу Жукову он признается, что побоялся делить с ним власть, Зюганова журит за привычку разъезжать на иномарках. Возникает в спектакле и тень Анны Ахматовой — ее старческий голос, читающий «Реквием», Сталин пытается заглушить своими воплями. По части вкуса эта сцена вызывает наибольшие сомнения.

Мгновенные переходы Сталина от эпически спокойного решения всех расстрелять к истерическим обещаниям всех выпустить можно объяснить не припадками ярости, свойственными тиранам, а неопытностью Гафта-драматурга и Гафта-историка.

Сегодняшний день дает ему поводов для острот куда больше, чем эпоха сталинизма. «В России каждый президент есть генеральный секретарь», — бросает он Зюганову после «здрасьте». Сцена, в которой Филиппенко-Зюганов пытается влезть на кафедру, держа в каждой руке по траурному венку, – одна из самых остроумных. Но вот за что автор высмеивает Жванецкого, понять трудно. «Ну хоть бы раз, для интереса, / Сатирик был бы не еврей», — бросает Гафт в зал. И зрители, окончательно решившие, что попали на передачу «Аншлаг», хохочут так же дружно и радостно, как минутой раньше аплодировали советским песням.

Надо сказать, эти бездумно-радостные овации во время спектакля действуют куда более удручающе, чем все эстетические несовершенства постановки.

Поскольку он всегда в Кремле

Принято считать, что у Германии и России в ХХ веке было много общего — у них Гитлер, у нас Сталин. Они осудили своего диктатора, мы – своего. Однако попробуйте себе представить, что немцы проголосовали бы за Гитлера в шоу «Имя Германии». Или что в немецком школьном учебнике фюрера назвали бы «эффективным менеджером». А ведь в некоторых наших учебниках так и написано…

Собственно, оттого Гафт и сочинил свою пьесу – художники, заставшие эпоху великого террора, пытаются выполнять функции, которые до сих пор не взял на себя закон.

И поскольку разговоры про «отца народов», поднявшего страну из руин, неистребимы, а попасть под суд за пропаганду сталинизма у нас (в отличие от пропаганды гитлеризма в Германии) нельзя, то пьесы, подобные сочинению Гафта, будут появляться еще не одно десятилетие. Как весело распевает в спектакле Сталин, насвистывая на мотив песенки Окуджавы, «поскольку я всегда в Кремле…».

Итоги, 9 февраля 2009 года

Марина Зайонц

Тень Сталина

Смотрела я тут на днях спектакль в театре «Современник». «Сон Гафта, пересказанный Виктюком» называется. Даже не столько спектакль, сколько акция, публицистическое высказывание, поступок. А все потому, что про товарища Сталина рассказ, про поистине титаническую (или все-таки демоническую?) личность, цепко держащую наших современников на коротком поводке, не отпускающую их от себя даже во сне. На сей раз приснился он Валентину Гафту.

Так, может, ну его совсем? Оставим этого господина в прошлом, раз уж не получается его раз и навсегда развенчать. Пусть там и сгинет, очень уж прилипчив. Гафт, например, в своей пьесе задается вопросом: «Кто он, дьявол или бог?» Да полноте, Валентин Иосифович, неужто вы до сих пор не знаете ответа на этот вопрос? А если знаете (не сомневаюсь в том), зачем задаете? Стоит ли сегодня играть в отгадайку с публикой, которая и без того готова злодея «именем России» назвать? Известно ведь, если раз от раза произносить слово «халва», во рту сладко сделается. А это вредно для здоровья. И для здоровья нации в том числе.

Говорят, человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. Не знаю. Мы вот смеяться очень любим. Шутим, ерничаем, а с товарищем Сталиным все еще на дружеской ноге. К чему бы?

OpenSpace.ru, 9 февраля 2009 года

Марина Давыдова

От оттепели к маразму

Поставленный в «Современнике» «Сон Гафта, пересказанный Виктюком» стал невольным диагнозом поколению шестидесятников

Бывают спектакли гениальные, удачные, неудачные, плохие, очень плохие. Новая премьера «Современника» — спектакль-недоразумение. Хороший артист и обаятельный человек Валентин Гафт и прежде любил рифмовать строчки, в основном пробуя свои силы в жанре эпиграммы. Теперь он срифмовал их в целую пьесу. В этой не всегда складно зарифмованной (звоню / царю) пьесе Гафту приснился Сталин. И не просто приснился, а, волшебным образом отождествившись с самим артистом, не преминул заглянуть в архив, где работал над его (Сталина) биографией Эдвард Радзинский.

Радзинского Сталин слегка попугал и немножечко (я так и не поняла за что) пожурил, но вскоре ему стало не до Радзинского. Потому что по законам прихотливой сновидческой логики в гости к отцу народов пожаловали один за другим маршал Жуков, поэт Ахматова, композитор Шостакович, коммунист Зюганов, сатирик Жванецкий и напоследок Иисус Христос. Всех этих весьма несходных между собой людей Сталин сурово распекал и, только завидев Христа, начал каяться и даже попытался вступить с Мессией в душеспасительный диалог. Впрочем, безуспешно…

Сталина сыграл сам Гафт. Радзинского, Жукова, Зюганова и Жванецкого — умудрившийся быть порой органичным даже в этих несусветных предлагаемых обстоятельствах Александр Филиппенко. Ахматова была явлена в виде записи ее голоса, Шостакович в виде отрывка из Седьмой симфонии. Христос, слава богу, никак материализован не был, а стал, так сказать, невидимым и неслышимым наперсником отца народов.

Сон разума рождает чудовищ. «Сон Гафта» (а что сей сон значил, так и осталось загадкой) не рождает ничего, кроме неловкости. Сходную неловкость испытываешь, услышав последние стихи Андрея Вознесенского, увидев на экране рассуждающего о жизни и искусстве Евгения Евтушенко; посмотрев поздние фильмы культового российского кинорежиссера, снимавшего некогда обаятельные святочные кинокомедии; оказавшись на каком-нибудь спектакле, в котором играют корифеи товстоноговского театра. Таких вызывающих неловкость спектаклей с пожилыми звездами нашей сцены — от БДТ до МХТ — и вовсе не счесть.

Возраст берет свое, печально думаешь, глядя на стареющих деятелей культуры. Действительно берет… Но часто ведь и не берет. Вот я только что посмотрела последний фильм Вуди Аллена «Вики Кристина Барселона». Аллену лет не меньше, чем Рязанову, Гафту или Евтушенко. Но диву даешься, как легок и дерзок до сих пор его талант, не погребенный под спудом лет. А мое самое сильное театральное впечатление последних лет — восьмичасовая эпопея Les Ephemeres («Эфемерности» или «Мимолетности»), поставленная семидесятилетней Ариан Мнушкин. Этот опус гранд-дамы европейского театра хочется описывать многословно, взахлеб, впадая в отчаяние от невозможности передать словами все его очарование. Уж какой тут возраст — о нем и не вспоминаешь.

Поздний Бергман, поздний Феллини, поздний Филипп Жанти, поздний Гарольд Пинтер мне лично нравятся меньше, чем они же в пору своего «акме». Но оторопь их поздние творения все же не вызывают. А вот поздние творения подавляющего большинства наших шестидесятников вызывают именно оторопь. Гафт, к слову сказать, уже третий артист этого поколения, попытавшийся воплотить на сцене образ Сталина. До него лучшего друга физкультурников сыграли Сергей Юрский и Игорь Кваша. Результат был менее ужасающим, но в общем и целом тоже плачевным.

И это проблема не только возраста, но и какого-то мировоззренческого (а заодно и эстетического) вакуума, в которое провалилось славное некогда поколение. Они жили, в сущности, в счастливое время. Тогда, в годы социальной эйфории, легко было стать кумиром. Тогда искренность в искусстве ценилась выше, чем глубина, а противостояние официозу и большому стилю с неизбежностью гарантировало успех. Страна, пожравшая в годы сталинизма собственную рафинированную культуру и на протяжении десятилетий воссоздававшая жалкое подобие этой культуры из получившихся в итоге экскрементов, в последующие годы переживала особое состояние, которое можно назвать ее взрослением. Взросление было медленным. Искусство 1950—1960-х годов не ведало метафизических проблем и экзистенциальных глубин, да и с формальной точки зрения было, как правило, очень незамысловато. Творчество Беккета, Эзры Паунда, Тадеуша Кантора или Гертруды Стайн (вот он, европейский культурный контекст тех лет) было столь же далеко от оттепельной культуры, как и сталинский официоз. Эта культура делала ставку на общедоступность и утверждение прописных истин, порой («Спешите делать добро») декларативно вынесенных в заголовок произведения. Бродский язвительно заметил, что в те годы, чтобы стяжать у публики успех, достаточно было вспомнить десять заповедей. У такого «незамысловатого» искусства короткое дыхание. Не оттого ли в новом времени, куда более сложном и противоречивом, былые кумиры заблудились, как в дремучем лесу?

Однако слава, добытая в те счастливые годы, когда поэт (писатель, артист, режиссер etc.) был больше, чем… (нужное вставить), оказалась живучей.

Ведь нигде очевидное и прискорбное оскудение творческого потенциала прежних кумиров (точнее, печальные плоды этого оскудения) не провоцируют такой, как у нас, фантастический резонанс. Дело не в том, что курьезный спектакль Романа Виктюка, поставленный по курьезной пьесе, появился на свет. Мало ли чего не бывает в жизни. Дело в том, что он стал одним из главных театральных событий зимы. О нем рассказывают из каждого — даже не воткнутого в сеть — утюга. На него раскуплены билеты. На него потянулись длинной вереницей политики, модельеры, бизнесмены, телеведущие и артисты разговорного жанра. Трудно представить себе весь этот бомонд на других, куда более достойных премьерах, ибо до сих пор в сознании нашего образованного сословия именно шестидесятники являются главными носителями культурных ценностей. Персонификацией нравственности и духовности. Именно они — в подавляющем большинстве выпавшие из времени, утратившие связь с действительностью, обласканные властью, нередко превратившиеся в памятники самим себе, часто растерявшие все свои идеалы (о таланте было сказано выше), — являются воплощением нашей культуры. В чем ее, культуры, и парадокс, и слабость. Она все еще продолжает жить прошлым. Ей все еще снится давно прошедшая оттепель.

Новые известия, 2 февраля 2009 года

Ксения Ларина

Молчать не научившиеся

Гафт, Виктюк и Филиппенко возродили политический театр

Это поколение пережило уже не одну оттепель. Они родились при Сталине, их детство перебито войной, на пороге юности они рыдали на похоронах Вождя, затем проклинали его имя и жили надеждами хрущевских перемен. Их засасывала болотная тина застоя, выбрасывало на поверхность бурными волнами перестройки, революционный экстаз гнал их на митинги в Лужники, а затем на защиту Белого дома. Пережившие и страх, и свободу, уставшие бояться и бороться, они заслужили себе право на молчание. Но научиться молчать так и не смогли. На сцене «Современника» Валентин Гафт, Александр Филиппенко и Роман Виктюк возродили жанр политического театра.

Валентин Гафт написал пьесу о Сталине. Слух об этом прошел по Москве еще летом. Посвященные цитировали на память куски из стихотворной драмы, закатывали глаза и вопрошали: «Что он с ЭТИМ будет делать? Кто решится ЭТО поставить?» Пугал не только публицистический задор произведения, пугал радикализм оценок, пугала резкость характеристик и пристрастность освещения исторических событий и деяний. Автор предъявлял истории и народу свой личный счет. Автор вознамерился закрыть «сталинскую» тему, с такой остротой вставшую сегодня перед современниками, и дать, наконец, ответ на мучавший не одно поколение вопрос: «Кто он: Дьявол или Бог?»

Первые минуты спектакля зал пребывал в некотором смятении. На сцену, заваленную классическими полотнами советской «сталинианы», сквозь железные перекрытия то ли вышек, то ли лестниц, вышел Валентин Гафт – без всякого грима, в помятых джинсах, с небрежно расстегнутым воротом рубашки. Гафт мрачно посмотрел в зал и произнес: «Мне снился сон, он был так странен, я б выдумать его не мог». И дальше – про то, что «назначил мне свиданье Сталин», который «уселся на диване и после долгого молчанья спросил: я Дьявол или Бог?» Через некоторое время становится понятно, что Сталин является не кому-нибудь, а «Эдику» Радзинскому (Филиппенко), вертлявому трусливому малому с гнусавым высоким голоском. «Эдик» выступает в роли своеобразного медиума, с помощью которого Сталин исповедуется перед народом, спорит с оппонентами, клеймит врагов, казнит предателей, кается перед женой и детьми и ставит диагноз современному обществу.

Гафт в роли Автора и Героя сокрушителен. Громоподобен. Как пушкинская вьюга, он хохочет сатанинским смехом, воет диким зверем, прищуривается в зал бесом, верещит младенцем. Его поэтическое произведение (реквием или памфлет?) мотает и штормит от низости пошлейшей безвкусицы («Поправьте все-таки штаны, / А то все прЭлести видны», – говорит Сталин «Эдику», обкакавшемуся от страха) до невероятной мощи высоких обобщений («Молчание слепого большинства / Кончалось страшным воем заключенных»).

Что же сделал этот упырь с этим поколением? В зале – Юрский (играющий своего Сталина в «Школе современной пьесы»), Кваша (играющий своего Сталина на Другой сцене «Современника»). В зале – люди из «очереди», товарищи по времени, соседи по великой эпохе, привыкшие узнавать новости не из телевизора, а обсуждать – на кухне.

Гафт «закрывает» тему – мы сказали все, а вы, грядущие, как хотите. «И неминуема расплата, / Поскольку я – всегда в Кремле». Фонограммой – мешанина из речей современников, ищущих в Сталине «успешного менеджера» и Победителя. Голос Путина вычленяется быстро.

Гафт, облокотившись на обшитую красным бархатом трибуну с золотым советским гербом на фасаде, цитирует финал пушкинского «Годунова» и предлагает публике встретить рассвет «пеньем гимна». На сцену падает огромный сталинский сапог. Конец.

Судить это произведение по законам театрального искусства невозможно. Перфоманс. Китч. Графомания. Карикатуры на Радзинского, на Жванецкого, на Зюганова удивляют немотивированной авторской злобой. Александру Филиппенко невероятно трудно оправдать столь беспощадную и вызывающую драматургическую вязь. Как, впрочем, и режиссеру Виктюку тяжело подчинить своей воле беспомощность диалогов и излишнюю пафосность заявлений.

Но режиссерский дар и природная интуиция не подвели Романа Григорьевича и на этот раз. Он вынул из карманов все возможные фиги, оголил и сцену, и артистов, включил свет в зале и обеспечил всем участникам вечера полный и безоговорочный катарсис. Прикрыв несовершенства текста, он выпустил на волю вдохновенность исповеди. «Сон Гафта» мог бы стать его ночным кошмаром. А стал публичной акцией.

РГ, 3 февраля 2009 года

Алена Карась

Тени генералиссимуса

Виктюк поставил в «Современнике» сон Гафта

Когда Гафт проснулся, он прочитал свой сон Роману Виктюку и Александру Филиппенко, встретившись с ними в реальной жизни нынешним летом на вечере памяти Михаила Ульянова в Вахтанговском театре. И три человека примерно одного поколения тайно, чуть ли не на кухне принялись превращать этот, мягко говоря, сюрреалистический опус, в спектакль. Вскоре об их странной «ложе» узнала Галина Волчек и предложила заигравшимся в конспирацию мастерам выйти на сцену.

Несмотря на то что Роман Виктюк предстает здесь в одном из своих самых сильных обличий: лаконичный, сдержанный и изобретательный, он безукоризненно точно разложил на «партии» все буйное многоголосие Гафта. Александру Филиппенко он придумал, сочинил «партию» страшного оппонента, который предстает то Жуковым, то Шаламовым, то «Эдиком», то Жванецким, нигде не утрируя, не впадая в жанр, играя необычайно сурово и серьезно, едва намечая легкое сходство с прототипом.

Несмотря на отлично придуманную для Максима Разуваева «партию» без прототипов. Его «белым» голосом вне интонаций озвучена сама бесстрастная История, которой «по барабану» и Сталин, и муки его жертв, и кошмары Гафта. Мускулистый и сильный, он парадоксально играет ребенка-отморозка, которому равно чужды и палач, и жертвы. Благодаря этой фигуре, придуманной Виктюком, спектакль получает своего агента в новой, молодой аудитории «Современника».

Спектакль «Сон Гафта» можно было бы счесть его собственной болезнью и болезнью его поколения, частной попыткой психоанализа. Но в том-то и дело, что на диван психоаналитика должны лечь миллионы.

«Сон Гафта» заканчивается вопрошанием его героя: «Рассвет мы встретим исполненьем гимна,» Надеюсь, что желание у нас взаимно.

ВМ, 9 февраля 2009 года

Ольга Фукс

Валентину Гафту приснилось, что он – Сталин

В театре “Современник” показали премьеру спектакля “Сон Гафта, пересказанный Виктюком”

Уже само название этого спектакля – “Сон Гафта, пересказанный Виктюком” – вызывает всяческие опасения.

Если в театре объявляется “сонный” жанр, жди туманностей и невнятицы. Валентин Гафт в собственной пьесе играет некоего дядю Колю, который во сне почувствовал себя Сталиным: дескать, Сталин сидит в каждом из ста с лишним миллионов “дядь Коль”, которые почти готовы дать генералиссимусу “Имя Россия”, тоскуют по порядку, определенности (пусть даже это определенность ГУЛАГа) и сильной руке, а дети их читают в учебниках истории, что Сталин был “эффективный менеджер”.

“Уснуть” актерам помогли режиссер Роман Виктюк и его верный соратник, художник Владимир Боер, соорудивший мастерскую придворного художника-монументалиста с парадными портретами Сталина, картонными человечками из Политбюро, зловеще грохочущим лифтом и по-библейски разбросанными камнями.

Этот самый “то ля бык, то ля тур”, то есть Коля-Сталин, является в ночи к заработавшемуся в архивах Эдварду Радзинскому. Тот пытается вывести Колю на чистую воду, но очень быстро страх берет свое. Радзинского играет Александр Филиппенко. Точнее, намечает внешнее сходство, тембр голоса, но не делает ни шагу вглубь – и слава богу, не с этим же текстом “искать зерно” роли. Еще на долю Филиппенко приходятся являющиеся по очереди на рандеву к Сталину Жуков, Зюганов, Жванецкий, Шаламов, Шостакович и даже Ахматова. Двое последних, впрочем, получают на минуту право собственного голоса – несколько гениальных тактов Шостаковича и запись голоса Анны Ахматовой, спокойно, мудро, почти бесстрастно читающей свой “Реквием”. Но Сталин истерично пытается перекричать старую запись.

Однажды вождь всех народов будет апеллировать даже к Христу – впрочем, может, мне померещилось. Сон ведь.

В отличие от Шостаковича и Ахматовой, живые Радзинский и Жванецкий права собственного голоса не получили, и за них как-то особенно обидно. Трусоватый “Радзинский” почти сразу после встречи с генералиссимусом запросился в уборную, но потом все-таки нашел в себе силы сказать ему, что тот не Бог, а, скорее, дьявол. Правда, вскоре окончательно сдался и пообещал все-все переписать. Мельтешащий хлопотун “Жванецкий” получил плюху за то, что он заболтанный писатель. Что тут скажешь? Сходил бы, что ли, автор в “Эрмитаж” на иронические, горькие, ностальгические и счастливые “Уроки русского” по рассказам настоящего Жванецкого. К тому же сравнивать их писательский дар с “литературой” знаменитого актера даже как-то неловко.

Валентин Гафт давно славится своими эпиграммами, но, написав свою первую пьесу, он так и не вышел за рамки этого жанра, разве что “эпиграмма” теперь тянется почти два часа. Русская традиция “играя злого, искать, где он добрый” превратилась здесь в другой посыл: играя злодея, обязательно искать, где он крупномасштабная трагическая личность. Ложный посыл, во многом графоманский текст, разлитая в нем желчь и невнятная режиссура вызывают одно желание – поскорее пробудиться от этого “сна”.

Культура, 12 февраля 2009 года

Наталия Каминская

Неистовый Виссарионыч

«Сон Гафта», пересказанный Виктюком. Театр «Современник»

Но, повторяю, не в этом дело.

Беда в том, что усмешка в адрес нескладного и путаного, запоздавшего со всех точек зрения, гафтовского сочинения равносильна тому самому цинизму, который не может себе позволить ни один порядочный россиянин. Потому что пепел сталинских деяний долго еще будет стучать в каждое нормальное сердце соотечественника, вне зависимости от его реального возраста. И потому, что уважение к талантливому артисту Гафту, к самой его личности в нашем искусстве все же сильнее конкретных, нынешних «эстетических» впечатлений.

На премьере в зале «Современника» сидит в партере вчерашний да сегодняшний истеблишмент и сыто аплодирует именитому артисту, отчаянно выплеснувшему на сцену свою неугомонную гражданскую боль. Именно в этот театр более, чем в другие, нынешняя кремлевская власть имеет обыкновение ходить на премьеры, да и на «семейные» торжества захаживает, чай пьет по-домашнему. В эдаком свете пассаж «И неминуема расплата, поскольку я всегда в Кремле» выглядит как неопасная детская шалость, или как напрасный труд идеалиста.

«Современник», полвека назад родившийся в России больше, чем театром, не возрождает ныне жанр политического спектакля. Как, впрочем, и все остальные наши театры, не имеющие столь отчетливой гражданской истории, потеряли вкус к этому, признаться, весьма сомнительному жанру. Так что гордиться «Сном», с этой точки зрения, тоже не стоит.

Источник