какую песню распевали разбойники на военном совете
«Роль песни «Не шуми, мати зеленая дубрава.» в повести «Капитанская дочка»»
«Капитанская дочка» — глубоко народное произведение. Пушкин провел огромную работу по поиску материала для написания повести: читал архивные материалы, общался с очевидцами пугачевского восстания, собирал народные песни, пословицы, поговорки. Поэтому повесть можно назвать исторической и близкой к простым русским людям.
Почти все эпиграфы к главам взяты из народного творчества. Особое место в произведении занимает «заунывная бурлацкая» песня «Не шуми, мати зеленая дубравушка» из главы «Незваный гость». Ее очень вдохновенно пели разбойники на пиру, посвященном взятию крепости. Гринев, несмотря на свою молодость, все же понял ее глубокий смысл и был поражен услышанной «песней про виселицу, распеваемой людьми, обреченными виселице».
Пугачев умен и прекрасно понимает, какую опасную игру затеял, но надеется: «А разве нет удачи удалому?». Понимают свое далеко незавидное положение и другие участники пира, соратники Пугачева.
Цель этой песни заключается в том, чтобы показать силу русского народа, который готов открыто бороться за свои права, не пугаясь предстать перед судом. Пушкин перед песней подмечает, что ее любили разбойники, она была им близка тем, что рассказывала об их жизни. И, наверное, поэтому в момент победы, кажущейся радости, они поют песню о виселице… Пугачев и его товарищи понимали безнадежность своего положения, но не могли больше стоять в стороне и спокойно смотреть, как крепостное право все больше превращает русских крестьян в рабов.
Какую песню распевали разбойники на военном совете
От предшествовавших Пушкину современных авторов его отличало то, что поэт шел не от установившейся литературной традиции, а от подлинно народных песен, которые он широко вводил в свои произведения.
Показать полностью. Уже лицейская баллада Пушкина «Казак» имела истинно народный источник. Особенно много представлений о народной песенности он приобрел в Михайловском, недаром в своих письмах поэт не раз упоминал, что слышал от няни не только сказки, но и песни. Об этом свидетельствует, например, его письмо к П. А. Вяземскому от 25 января 1825 года, в котором Пушкин писал: «. покамест я один-одинешенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни».
В этом же году в стихотворении «Зимний вечер» он цитирует начало двух народных песен, конечно, услышанных им от няни:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Обе эти песни относились к самому старинному традиционному стилю народных песен и были опубликованы в сборнике Прача и Львова во втором издании 1806 года.
Такими же подлинно народными, традиционными являются песни «Как во городе было во Казани» и «Не шуми, мати зеленая дубравушка», которые мы находим в таких произведениях Пушкина, как «Борис Годунов», «Дубровский» и «Капитанская дочка».
От предшествовавших Пушкину современных авторов его отличало то, что поэт шел не от установившейся литературной традиции, а от подлинно народных песен, которые он широко вводил в свои произведения.
Показать полностью. Уже лицейская баллада Пушкина «Казак» имела истинно народный источник. Особенно много представлений о народной песенности он приобрел в Михайловском, недаром в своих письмах поэт не раз упоминал, что слышал от няни не только сказки, но и песни. Об этом свидетельствует, например, его письмо к П. А. Вяземскому от 25 января 1825 года, в котором Пушкин писал: «. покамест я один-одинешенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни».
В этом же году в стихотворении «Зимний вечер» он цитирует начало двух народных песен, конечно, услышанных им от няни:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Обе эти песни относились к самому старинному традиционному стилю народных песен и были опубликованы в сборнике Прача и Львова во втором издании 1806 года.
Такими же подлинно народными, традиционными являются песни «Как во городе было во Казани» и «Не шуми, мати зеленая дубравушка», которые мы находим в таких произведениях Пушкина, как «Борис Годунов», «Дубровский» и «Капитанская дочка».
В этом же году в стихотворении «Зимний вечер» он цитирует начало двух народных песен, конечно, услышанных им от няни:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Обе эти песни относились к самому старинному традиционному стилю народных песен и были опубликованы в сборнике Прача и Львова во втором издании 1806 года («За морем синица не пышно жила» и «По улице мостовой»).
Такими же подлинно народными, традиционными являются песни «Как во городе было во Казани» и «Не шуми ты, мати, зеленая дубравушка», которые мы находим в таких произведениях Пушкина, как «Борис Годунов», «Дубровский» и «Капитанская дочка».:
КТО СКОПИРУЕТ ТОМУ ПО БАШКЕ ДАМ!
Текст не повторяется
Введение.
Роман А.С. Пушкина «Капитанская дочка» является последним романом великого писателя. Это произведение – своеобразный итог раздумий писателя о жизни, в нем на историческом материале проясняется судьба России и судьба русского человека. Повествование – семейная хроника, написанная от лица Петра Андреевича Гринева, молодого человека, волею судеб оказавшегося в самой гуще пугачевского восстания.
Показать полностью.
«Капитанская дочка» была задумана и писалась как исторический роман. Именно это и стало главным в содержании романа. В романе 14 глав. Эпиграфом к 6 из них являются русские народные песни.
Кроме того, в произведение включены еще две песни в главах 4 и 6. Эпиграфом к главе 5 служат сразу две песни. Подобные исследования проводились еще в 19 веке, правда, в основном изучались источники, которыми пользовался А.С. Пушкин. Я решила проанализировать, почему А.С. Пушкин взял в качестве эпиграфа именно эти русские песни, выбрав их из огромного количества подобных, и как они влияют на раскрытие авторского замысла.
Пушкин очень любил эпиграфы и придавал большое значение их выбору. Он использовал эпиграфы не только в произведениях, но и в повседневной жизни, даже когда писал письма своей жене. Основная часть песен представлена несколькими строками. Безусловно, современники писателя знали, о каких песнях идет речь, однако нам, людям 21 века, не известны эти произведения. Я предположила, что подробное изучение песен поможет понять авторский замысел исторического романа.
Особенности песен, их происхождение, жанры.
Песня или песнь — наиболее простая, но распространённая форма вокальной музыки, объединяющая поэтический текст с мелодией. Песня в широком значении включает в себя всё, что поётся, при условии одновременного сочетания слова и напева; в узком значении — малый стихотворный лирический жанр, существующий у всех народов и характеризующийся простотой музыкально-словесного построения. Песни отличаются по жанрам, складу, формам исполнения и другим признакам.
Народная песня — музыкально-поэтический жанр фольклора, наиболее распространённый вид народной музыки, продукт коллективного устного творчества. Народная песня отражает характер каждого народа, обычаи, исторические события, отличается своеобразием жанрового содержания, музыкального языка, структуры.
Песня русского народа появилась из фольклора славянских племен Киевской Руси. Изначально русская народная песня могла звучать на значимых обрядах, свадьбах. Были также известны песни, отражающие конкретные исторические события. Не обходилось также и без лирических песен. Чуть позже появляется такой популярный жанр, как солдатская песня. В ней народ изливает все свое горе, пытается определить масштабы трагедии, связанной с огромным количеством загубленных человеческих душ.
Самым любимым и нестареющим жанром фольклора стали народные песни (солдатские, семейные, любовные, обрядовые). Народные лирические песни воплотили в себе тот поэтический потенциал, который впоследствии сформировал лирику как род литературы.
Лирические песни — народные песни, выражающие личные чувства и настроения поющих
Символика лирических песен
Основным принципом внутренней организации народных лирических песен является поэтический параллелизм. В таких песнях всегда наблюдается такая закономерная последовательность: вначале дается природная, символическая картина, а затем следует картина-образ из человеческой жизни.
Наиболее древними символами русской обрядовой лирики являются такие образы, как месяц – символ отца, солнце – матери, звезды – детей, а также месяца – молодца( мужа) и девушки – зорюшки( жены).
Довольно часто в народных лирических песнях в роли символов выступают различные птицы. Символом молодца в них обычно является соловей, сокол, селезень и голубь, а девушки – белая лебедушка, серая утушка, пава и сизая голубка. Символом печальной девушки или горькой женской доли, как правило, выступает серая кукушка.
В качестве лирических героев ещё чаще используются предметы растительного мира: девушка – белая береза, калина, малина и сладкая вишня. Молодец – дуб, хмель и виноград.
Символы чаще всего употребляются попарно: селезень, утушка, дуб и осина.
Если речь идет о растениях немаловажной деталью остается их состояние: цветение означает радость и веселье, а увядание – печаль и разлуку.
Роль песни в литературном произведении
Главным героем повествования (рассказ «Певцы» И. С. Тургенева из цикла «Записки охотника»)
Эпиграф – короткий текст, точная или измененная цитата, помещаемая автором перед текстом сочинения и его части.
Для чего нужен эпиграф?
При помощи эпиграфа писатель выражает свое отношение к героям, событиям или же ко всему сюжеты в целом
Эпиграф выполняет прогнозирующую функцию, тем самым намекая на поворот в сюжете, идею произведения или особенность главного героя (характеристику).
Сопоставительный анализ песен, использованных автором, и текста произведения.
Это отрывок из песни о молодом солдате, отправившемся на службу в далекие края. (См. приложение). Эпиграф намекает на скорый отъезд Петра Гринева в другой город, чтобы служить родине. Мало того, в песне подчеркивается нежелание молодого солдата идти на службу. Можно сказать, что эпиграф символизирует ожидания Петра Гринева от грядущих перемен. И, на первый взгляд, все так и есть. Отец его, верный долгу отставной офицер, убежден, что служить Отечеству обязан каждый дворянин. Однако во 2 и 3 вариантах есть еще причины отправиться на военную службу: бодрость молодецкая, прыткость (смотреть приложение). Петруша Гринев отнюдь был не против послужить Отечеству, только местом службы ему виделся Санкт-Петербург. Что касается «хмелинушки кабацкой», то это было обычным делом напоить человека в кабаке и забрить в солдаты. По свидетельству Палицына, злоупотребления господ в годы голода были вопиющими. У одних людей господа брали «написание служивое силою и муками», других приглашали испить винца и после трех- четырех чарок обращали в рекруты.
В первом варианте песни есть и прямое сходство с сюжетом главы: спать герою приходится тоже на голых досках. «Я расположился ночевать и лег на лавку. Хозяин расположился на полу»
Таким образом, прочитав текст песен целиком, я узнала некоторые исторические факты, касающиеся воинской службы.
Глава III «Крепость»
Эпиграф – солдатская песня (См. приложение).. Здесь мы снова видим намеки на те события, которые должны случится, и ожидания героя. Фортеция – небольшое укрепление, крепость. Гринев же представляет себе грозные бастионы, башни и вал. Однако перед ним деревушка, окруженная бревенчатым забором, а у ворот старая чугунная пушка. Ничего общего с тем, о чем думает Петруша. По одной из версий эту песню написал сам Пушкин, используя символику русской народной песни. Пир – кровавая битва, много развернутых метафор. Можно проследить связь песни с русской пословицей «лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою» Солдатская песня Пушкина не очень похожа на классическую солдатскую песню, в которой обычно передается горечь утраты, трудности войны. В песне же говорится о неприступности Белогорской крепости, использована антитеза – сами едим хлеб и воду, а накормим пирогами.
В этой главы встречаются две песни (См. приложение). Одна, которую сочинил сам повествователь. Характер оригинальной песни – обращение, песня носит более печальный характер, в ней девушка не испытывает ответных чувств, поэтому Пушкин переделывает ее, убирая вторую, третью, часть четвертой строфы. Песня, написанная героем, – посвящение конкретному человеку, Маше Мироновой. Песня передает чувства Гринева, трепетную любовь, надежду на взаимность, чистоту мыслей.
Можно сказать, что две песни данной главы – антитеза. Они противопоставлены и по ритму, лексике, а главное по отношению к героине. Эти две песни дают характеристику героев, помогают понять их внутренний мир, нравственные ценности.
Первый эпиграф – часть песни «Ах ты, Волга, Волга матушка» из сборника Н.И. Новикова «Собрание народных русских песен». Здесь опять сама песня находится в противоречии с содержанием главы. Именно Петруша Гринёв настаивает на браке с Машей Мироновой, несмотря на то, что у нее нет приданого, а родители Гринёва категорически против этого союза. Маша поступает в соответствии с традициями. Она прекрасно понимает, что нельзя заставлять Петрушу выбирать между родителями и ею. Жизни без благословения у молодых не будет. Эпиграф намекает на историю любви Гринева и Марьи Мироновой. Отец Гринёва против их брака. Бедная девушка понимает, что она не пара богатому Гринёву. Повествование во всех трёх песнях идёт от лица девушки, которая прощается с милым другом. Вторая песня более печальная. Там одиночество девушки особенно заметно: со всеми, кроме девушки, милый друг прощается. Только отъехав далеко, чтобы никто не увидел, юноша возвращается. В тексте главы есть прямая ссылка на слова песни: «Коли найдешь себе суженую, коли полюбишь другую – бог с тобою, Петр Андреич». Третья песня особенно проникнута нежностью к молодцу, который трижды называется «младым ясным соколом» и один раз просто : ясным соколом». И утешает молодец красну девицу так, как будто покидает ее не по собственной воле. Песня – яркий пример применения символики. Очевидно, что концовка в те годы в песнях была очень популярна.
Глава VI «Пугачевщина»
Ещё эпиграф намекает нам на то, что роман есть семейная хроника, своеобразное обращение «старого старика» Петра Андреевича к своим потомкам. Повествование о «делах давно минувших дней». Теперь, когда мы читаем роман, эти события выглядят таким же далеким прошлым, как и взятие Казани Иваном Грозным, и имеют такое же значение для истории.
Второй эпиграф представляет собой отрывок из песни о казни стрелецкого атамана: «Голова ль ты моя, головушка, Голова моя послуживая» (См. приложение). и намекает на капитана Миронова, который служил в Белогорской крепости много лет и был повешен на виселице Пугачевым. Единственным отличием песни из чулковского сборника являются две строки, убранные А.С. Пушкиным, потому что у простого капитана-пехотинца никакого добра коня быть не может.
Тот самый старый башкирец, который вчера ещё (в предыдущей главе) потряс Гринева своим изуродованным пытками обликом, сегодня «очутился верхом» на перекладине виселицы. «Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана Кузмича, вздернутого на воздух». Следом за комендантом повесили поручика Ивана Игнатьича за то, что тот тоже, как и капитан Миронов, не только отказался присягать Пугачеву, но и назвал его вором и самозванцем.
Глава VIII «Незваный гость»
Как и герой песни, Пугачев умён и прекрасно понима
Капитанская дочка (Пушкин)/Глава VIII
Незваный гость хуже татарина.
Площадь опустела. Я все стоял на одном месте и не мог привести в порядок мысли, смущенные столь ужасными впечатлениями.
Неизвестность о судьбе Марьи Ивановны пуще всего меня мучила. Где она? что с нею? успела ли спрятаться? надежно ли ее убежище. Полный тревожными мыслями, я вошел в комендантский дом. Все было пусто; стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; все растаскано. Я взбежал по маленькой лестнице, которая вела в светлицу, и в первый раз отроду вошел в комнату Марьи Ивановны. Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками; шкап был разломан и ограблен; лампадка теплилась еще перед опустелым кивотом. Уцелело и зеркальце, висевшее в простенке. Где ж была хозяйка этой смиренной, девической кельи? Страшная мысль мелькнула в уме моем: я вообразил ее в руках у разбойников. Сердце мое сжалось. Я горько, горько заплакал и громко произнес имя моей любезной. В эту минуту послышался легкий шум, и из-за шкапа явилась Палаша, бледная и трепещущая.
— Ах, Петр Андреич! — сказала она, сплеснув руками. — Какой денек! какие страсти.
— А Марья Ивановна? — спросил я нетерпеливо, — что Марья Ивановна?
— Барышня жива, — отвечала Палаша. — Она спрятана у Акулины Памфиловны.
— У попадьи! — вскричал я с ужасом. — Боже мой! да там Пугачев.
Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя. Там раздавались крики, хохот и песни. Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках.
— Ради бога! где Марья Ивановна? — спросил я с неизъяснимым волнением.
— Лежит, моя голубушка, у меня на кровати, там за перегородкою, — отвечала попадья. — Ну, Петр Андреич, чуть было не стряслась беда, да, слава богу, все прошло благополучно: злодей только что уселся обедать, как она, моя бедняжка, очнется да застонет. Я так и обмерла. Он услышал: «А кто это у тебя охает, старуха?» Я вору в пояс: «Племянница моя, государь; захворала, лежит, вот уж другая неделя». — «А молода твоя племянница?» — «Молода, государь». — «А покажи-ка мне, старуха, свою племянницу». — У меня сердце так и екнуло, да нечего было делать. — «Изволь, государь; только девка-то не сможет встать и прийти к твоей милости». — «Ничего, старуха, я и сам пойду погляжу». И ведь пошел окаянный за перегородку; как ты думаешь! ведь отдернул занавес, взглянул ястребиными своими глазами! — и ничего. бог вынес! А веришь ли, я и батька мой так уж и приготовились к мученической смерти. К счастию, она, моя голубушка, не узнала его. Господи владыко, дождались мы праздника! Нечего сказать! бедный Иван Кузмич! кто бы подумал. А Василиса-то Егоровна? А Иван-то Игнатьич? Его-то за что. Как это вас пощадили? А каков Швабрин, Алексей Иваныч? Ведь остригся в кружок и теперь у нас тут же с ними пирует! Проворен, нечего сказать. А как сказала я про больную племянницу, так он, веришь ли, так взглянул на меня, как бы ножом насквозь; однако не выдал, спасибо ему и за то. — В эту минуту раздались пьяные крики гостей и голос отца Герасима. Гости требовали вина, хозяин кликал сожительницу. Попадья расхлопоталась. — Ступайте себе домой, Петр Андреич, — сказала она, — теперь не до вас; у злодеев попойка идет. Беда, попадетесь под пьяную руку. Прощайте, Петр Андреич. Что будет то будет; авось бог не оставит.
Попадья ушла. Несколько успокоенный, я отправился к себе на квартиру. Проходя мимо площади, я увидел несколько башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных; с трудом удержал я порыв негодования, чувствуя бесполезность заступления. По крепости бегали разбойники, грабя офицерские дома. Везде раздавались крики пьянствующих мятежников. Я пришел домой. Савельич встретил меня у порога. «Слава богу! — вскричал он, увидя меня. — Я было думал, что злодеи опять тебя подхватили. Ну, батюшка Петр Андреич! веришь ли? все у нас разграбили, мошенники: платье, белье, вещи, посуду — ничего не оставили. Да что уж! Слава богу, что тебя живого отпустили! А узнал ли ты, сударь, атамана?»
— Нет, не узнал; а кто ж он такой?
— Как, батюшка? Ты и позабыл того пьяницу, который выманил у тебя тулуп на постоялом дворе? Заячий тулупчик совсем новешенький; а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя!
Я изумился. В самом деле сходство Пугачева с моим вожатым было разительно. Я удостоверился, что Пугачев и он были одно и то же лицо, и понял тогда причину пощады, мне оказанной. Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!
— Не изволишь ли покушать? — спросил Савельич, неизменный в своих привычках. — Дома ничего нет; пойду пошарю да что-нибудь тебе изготовлю.
Оставшись один, я погрузился в размышления. Что мне было делать? Оставаться в крепости, подвластной злодею, или следовать за его шайкою было неприлично офицеру. Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла еще быть полезна отечеству в настоящих затруднительных обстоятельствах. Но любовь сильно советовала мне оставаться при Марье Ивановне и быть ей защитником и покровителем. Хотя я и предвидел скорую и несомненную перемену в обстоятельствах, но все же не мог не трепетать, воображая опасность ее положения.
Размышления мои были прерваны приходом одного из казаков, который прибежал с объявлением, что-де «великий государь требует тебя к себе». — «Где же он?» — спросил я, готовясь повиноваться.
— В комендантском, — отвечал казак. — После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные. А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел, величиною с пятак, а на другой персона его.
Я не почел нужным оспоривать мнения казака и с ним вместе отправился в комендантский дом, заранее воображая себе свидание с Пугачевым и стараясь предугадать, чем оно кончится. Читатель легко может себе представить, что я не был совершенно хладнокровен.
Начинало смеркаться, когда пришел я к комендантскому дому. Виселица с своими жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле. Казак, приведший меня, отправился про меня доложить и, тотчас же воротившись, ввел меня в ту комнату, где накануне так нежно прощался я с Марьей Ивановною.
Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина, ни нашего урядника, новобранных изменников. «А, ваше благородие! — сказал Пугачев, увидя меня. — Добро пожаловать; честь и место, милости просим». Собеседники потеснились. Я молча сел на краю стола. Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне стакан простого вина, до которого я не коснулся. С любопытством стал я рассматривать сборище. Пугачев на первом месте сидел, облокотись на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. Он часто обращался к человеку лет пятидесяти, называя его то графом, то Тимофеичем, а иногда величая его дядюшкою. Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и о будущих действиях. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было идти к Оренбургу: движение дерзкое, и которое чуть было не увенчалось бедственным успехом! Поход был объявлен к завтрашнему дню. «Ну, братцы, — сказал Пугачев, — затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! Начинай!» Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню и все подхватили хором:
Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом.
Гости выпили еще по стакану, встали из-за стола и простились с Пугачевым. Я хотел за ними последовать, но Пугачев сказал мне: «Сиди; я хочу с тобою переговорить». Мы остались глаз на глаз.
Несколько минут продолжалось обоюдное наше молчание. Пугачев смотрел на меня пристально, изредка прищуривая левый глаз с удивительным выражением плутовства и насмешливости. Наконец он засмеялся, и с такою непритворной веселостию, что и я, глядя на него, стал смеяться, сам не зная чему.
— Что, ваше благородие? — сказал он мне. — Струсил ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо с овчинку показалось. А покачался бы на перекладине, если бы не твой слуга. Я тотчас узнал старого хрыча. Ну, думал ли ты, ваше благородие, что человек, который вывел тебя к умету, был сам великий государь? (Тут он взял на себя вид важный и таинственный.) Ты крепко передо мною виноват, — продолжал он, — но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я был скрываться от своих недругов. То ли еще увидишь! Так ли еще тебя пожалую, когда получу свое государство! Обещаешься ли служить мне с усердием?
Вопрос мошенника и его дерзость показались мне так забавны, что я не мог не усмехнуться.
— Чему ты усмехаешься? — спросил он меня нахмурясь. — Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо.
Я смутился: признать бродягу государем был я не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком — было подвергнуть себя погибели; и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне бесполезной хвастливостию. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту) чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою. Я отвечал Пугачеву: «Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую».
— Кто же я таков, по твоему разумению?
— Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку.
Пугачев взглянул на меня быстро. «Так ты не веришь, — сказал он, — чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?»
— Нет, — отвечал я с твердостию. — Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург.
Пугачев задумался. «А коли отпущу, — сказал он, — так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?»
— Как могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь — бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
Моя искренность поразила Пугачева. «Так и быть, — сказал он, ударя меня по плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит».
Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу. В крепости все было спокойно и темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на дом священника. Ставни и ворота были заперты. Казалось, все в нем было тихо.
Я пришел к себе на квартиру и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. «Слава тебе, владыко! — сказал он перекрестившись. — Чем свет оставим крепость и пойдем куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до утра, как у Христа за пазушкой».
Я последовал его совету и, поужинав с большим аппетитом, заснул на голом полу, утомленный душевно и физически.