чего боится мальчик толстого червяка всхлипывал сталин
Чего боится мальчик толстого червяка всхлипывал сталин
© Владимир Сорокин, 1999, 2017
© А. Бондаренко, оформление, 2017
© ООО “Издательство АСТ”, 2017
– Взгляните! – воскликнул Пантагрюэль. – Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.
И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже, переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые. В наших руках они согревались и таяли, как снег, и тогда мы их действительно слышали, но не понимали, так как это был какой-то варварский язык…
…Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой, как сохраняют снег и лед.
В мире больше идолов, чем реальных вещей; это мой “злой взгляд” на мир, мое “злое ухо”…
Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ. Вспоминать тебя – адское дело, рипс лаовай, это тяжело в прямом смысле слова.
И опасно: для снов, для L-гармонии, для протоплазмы, для скандхи, для моего V-2.
Еще в Сиднее, когда садился в трафик, начал вспоминать. Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно “монах”, твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот: поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ.
Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши плюс твой гнойный минус-позит.
Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.
Да. Несмотря на врожденный Stolz 6, твоему ДРУГУ тяжело без тебя. Без локтей, гаовань, колец. Без финального крика и заячьего писка:
Рипс, я высушу тебя. Когда-нибудь? OK. Топ-директ.
Писать письма в наше время – страшное занятие. Но ты знаком с условиями. Здесь запрещены все средства связи, кроме голубиной почты. Мелькают пакеты в зеленой W-бумаге. Их запечатывают сургучом. Хорошее слово, рипс нимада?
АЭРОСАНИ – тоже неплохое. На них меня жевали шесть часов от Ачинска. Этот дизель ревел, как твой клон-файтер. Мы неслись по очень белому снегу.
“Восток-Сибирь большая”, – как говорит Фань Мо.
И здесь все по-прежнему, как в V или XX веке. Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться. Много якутов. Из Ачинска выехали на рассвете. Аэросани вел молчаливый “белый жетон”, зато штурман-якут в форме мичмана хохотал всю дорогу, как наш фокусник Лао. Типичный представитель своего бодрого, L-гармоничного народа. Якуты здесь предпочитают мягкие зубы, одеваются в живородящую ткань китайского производства и активно пробируют мультисекс: 3 плюс Каролина, STAROSEX и ESSENSEX.
За шесть часов от этого куайхожэнь я узнал, что:
1. Любимое блюдо якутов – оленина в вороньем соку (из живой вороны среднего размера выжимается сок, в который кладут оленью вырезку, немного морской соли, ягеля, и все тушится в котле до плюс-директа. Пробируем через 7 месяцев?).
3. Любимый сенсор-фильм – “Сон в красном тереме” (с Фэй Та, помнишь ее фиолетовый халат и запах, когда она входит с улиткой на руке и ворохом мокрых кувшинок?).
4. Любимый анекдот (старый, как вечная мерзлота): обустройство туалета в Якутии. Две палки – одна замерзшее… от ануса отковыривать, другая – от волков отбиваться. Топ-директный юмор. А?
Хотя, когда я после шести часов вылезал из сиденья, мне было не до смеха.
ПРОСТАТА. Фиолетовый контур в глазах. Минус-позит. Бад-кан сер-по. Творожистое настроение.
Только ты поймешь меня, гадкий лянмяньпай.
Место моего семимесячного пребывания весьма странное. GENLABI-18 спрятана между двух громадных сопок, напоминающих ягодицы.
Во всем намек, рипс нимада табень.
Сопки покрыты редколесьем: лиственницы, елки. Меня встретил полковник – квадратный, L-невменяемый мачо с мутным взглядом и директ-вопросом: КАК ДОЕХАЛИ? Ответил честно: минус-робо. Этот пень тань ша гуа был разочарован. Когда спустились в бункер, я совсем потерял чувство времени: GENLABI-18 размещена в бывшем КП ПВО. Глубокое заложение. Армированный бетон эпохи совкома. Полвека назад здесь днем нажимали на кнопки, а ночами мастурбировали советские ракетчики.
Здесь же нет даже сенсор-радио. Verbotten: весь медиальный плюс-гемайн. Вся аппаратура на сверхпроводниках третьего поколения. Которые? Да. Не оставляют S-трэшей в магнитных полях.
Соответственно – не фиксируемы ничем.
Ну и: температура в аппаратной –28 °C. Неплохо, рипс лаовай? Там работают в костюматорах.
Счастье, что я не оператор и не генетик. Плюс-плюс-счастье, что доехал мой чемодан с “Чжуд-ши”, а значит – с моей L-гармонией.
Надеюсь, все будет лин жэнь маньи-ди, и я за эти семь месяцев не превращусь в крота-альбиноса с розовой простатой.
And so, нежная сволочь моя, пошел обратный отсчет времени. 7 месяцев в компании. 32 “белых жетона”, 1 полковник, 3 лейтенанта-оператора, 4 генетика, 2 медика, 1 термодинамик. Плюс нежноизвестный тебе логостимулятор. И это все на 600 верст.
Таков наш дахуй, как говорят за Великой Китайской стеной.
Погода: – 12 °C, ветер с левой сопки. Какие-то белые птицы на лиственнице. Рябчики? Бывают белые рябчики, поросенок? à propos, ты совсем равнодушен к Природе. Что в принципе неправильно. И минус-активно.
Пожелай мне не створожиться здесь от тоски, obo-robo и мороза.
Сегодня на ночь – прижигание по-старому плюс жир ящерицы да-бйид. Масло ба-сам доехало, слава Космосу. “Пять хороших” тоже целы. Вспомнил: “Жажда, совокупление, бессонница, хождение, сидение, переживания – все, что может вызвать волнение мочи, запрещается”. Жаль, ночью некому будет подержать кувшин.
Посмотрим, что здесь едят. Bear’s hug, мой узкобедрый ханкун мудень. Целую тебя в ЗВЕЗДЫ.
Нинь хао, сухой мотылек.
Гнилые сутки форберайтена миновали. Устал просить и командовать. Несмотря на то, что почти все “белые жетоны” – сверхсрочники, у них вместо мозга протеиновая пульпа для инкубаций.
Вчера на рассвете приползла гора аппаратуры. Слава Космосу, моя часть встала не в аппаратной, а в B-гидропоник. Не надо будет переодеваться и потеть. В общем – все начинается, рипс нимада. Твой теплый Boris неплохо устроился в этой бетонной чжи-чан. Моя каюта во втором конце. Так что стон биотеплиц не доносится. Это минус-директный звук, всегда раздражавший меня во всех командировках.
Познакомился со всеми. Генетики: Бочвар – краснощекий словообильный русак с дюжиной мармолоновых пластин вокруг губ, Витте – серый немец, Карпенкофф Марта – корпулентная дама с прошлым TEO-амазонки, любит: клон-лошадей, old-gero-techno, аэрослалом и разговоры о M-балансе. Фань Фэй – бодрый шанхаец твоего возраста. Блестяще говорит на старом и новом русском. Видно, что большой чжуаньмыньцзя в генинже хорошо ходит (коэффициент L-гармонии походки более 60 единиц по шкале Шнайдера). С ним говорили о засилье китайских блокбастеров. Ему плевать на тудин, конечно.
Чего боится мальчик толстого червяка всхлипывал сталин
Ненавистный звон маленького позолоченного будильника, медный бой напольных часов в гостиной, и сразу — далекий, тяжко ниспадающий перезвон Спасской башни:
— Веста Иосифовна, восемь часов.
Веста открыла глаза. Стройная, тонко пахнущая Кёльнской водой гувернантка в зеленом платье и белой пелерине склонилась над ней, осторожно откинула одеяло.
— Уааааау! — потянулась Веста, переворачиваясь на спину. — Васька встал?
— Уже кофе пьет. — Мягкие руки гувернантки помогли ей сесть, сняли с полусонного теплого тела тончайшей выделки ночную рубашку, возникли с розовым, предварительно подогретым махровым халатом.
Голая Веста встала, подставила руки под теплые рукава, зевнула и наступила босой ногой на толстую книгу, которую читала до двух ночи, — De Sade «La Nouvelle Justine ou les Malheurs de la Vertu».
— Скучно, — пнула Веста книгу и протянула ногу опустившейся на колено гувернантке.
Узкие спортивные тапочки приятно стянули ступни. Не запахивая халата, Веста прошла в просторную ванную комнату, глянула в большое зеркало, провела пальцем по черным бровям, тронула язык и мазнула по зеркалу.
Гувернантка вошла, положила на унитаз подогретый круг.
Веста откинула полу халата, села на унитаз. Гувернантка встала рядом:
— Про что сегодня, Веста Иосифовна?
— Давай. — зевнула Веста, — про угольную кучу.
Струя ее мочи зажурчала в стояке унитаза.
— Ну, дом у нас был четырехэтажный, а во дворе во внутреннем такая была большая угольная куча. Мне она казалась вообще горой какой-то. Выйду, бывало, с нянькой, посмотрю на нее — страшно как-то.
— Почему? — Веста гладила и рассматривала свои смуглые колени.
— Большая потому что, черная. И шлаком перегорелым пахнет. Кисловатый такой запах. Вот. Ну, и жил у нас на втором этаже паренек, года на четыре меня постарше. Витюша. Толстенький такой, аккуратный. Отец у него в акционерном обществе «Россия» служил. И однажды зимой, уже темнеть начало, мы с этим Витюшей из школы вместе возвращались.
— Сколько тебе лет было?
— А ты? — слабо закряхтела Веста, вцепившись пальцами в колени.
— А ты? — выпустила газы Веста.
— А я заплакала да и домой пошла. А через год его папаша елку устроил, ну и.
— Молчи. — напряженно выдохнула Веста, и ее кал стал падать в воду.
Горничная смолкла, отмотала от рулона туалетной бумаги недлинную полосу, сложила пополам. Веста снова выпустила газы. Легкий запах кала пошел от нее. Она выдавила из себя последнюю порцию и со вздохом облегчения встала. Горничная сноровисто подтерла ей оттопыренный упругий зад, кинула бумагу в унитаз, закрыла крышку, потянула никелированную ручку. Забурлила вода, Веста присела на биде. Горничная подмыла ее, затем помогла почистить зубы, расчесала и заплела косу. Душ Веста утром никогда не принимала. Одевшись в коричневое школьное платье, с комсомольским значком на черном переднике, она вошла в столовую. Василий сидел за овальным столом, в синей школьной форме с желтыми латунными пуговицами, пил кофе и читал брошюру Рено де Жувенеля «Тито — главарь предателей».
— Salut, Vassili. — Веста села напротив, взяла из вазы очищенный апельсин. — Toujours en forme, hein?
— Здорово, — не отрываясь от книги, пробормотал Василий.
— Хуйню. — Он допил кофе и сделал знак слуге. — Политпросвет сегодня.
Слуга наполнил его синюю чашку из синего кофейника, влил сливок и серебряными щипчиками положил кусок сахара.
— Ты мне на ночь тоже говно порядочное подсунул. — Веста впилась зубами в прохладную мякоть, всосала губами сок.
— Чего? — хмуро глянул он на нее. — Не понравилось?
— Скука смертная. Я думала — про любовь. А там жгут и режут, жгут и режут.
— Читай тогда «Анжелику», — он привстал, в три глотка выпил кофе и, похлопывая себя брошюрой по ляжке, вышел из столовой.
— Подожди, вместе поедем, — предложила она.
— Я дежурный! — крикнул он, проходя гостиную.
— Ну и дурак. — Бросив недоеденный апельсин, Веста стукнула золотой ложечкой по вареному яйцу в керамической подставке.
Позавтракав, она дошла до прихожей, жуя chewing gum, протянула руки назад. Горничная надела на нее коротенькую шубку из голубого песца, подала черный портфель. Сисул выпустил ее в первую прихожую, генерал Власик — на лестницу. Там ждали двое в штатском из внешней охраны. Не обратив на них внимания, Веста села на полированное перило и съехала вниз.
На воздухе было солнечно и хорошо.
Один охранник распахнул заднюю дверцу бронированного черного «ЗИМа», другой сел за руль. Веста не спеша заняла место сзади, бросила рядом на сиденье портфель:
Машина тронулась, выехала через Спасские ворота, повернула налево. Сменный караул печатал шаг к Мавзолею Ленина. Голуби поднялись с Красной площади.
— Погоди, погоди. — замерла с открытым ртом Веста.
Сидящий возле шофера охранник обернулся к ней.
— Погоди, — она выплюнула chewing gum.
— Ты кто? — напряженно спросила Веста охранника.
— Петренко, Веста Иосифовна, — ответил тот.
— Хоботов? Он на больничном, Веста Иосифовна. Ангина у него.
Она внимательно посмотрела на Николая, потом за окно:
— Это Музей революции.
— Не понял, Веста Иосифовна.
Она подозрительно смотрела на музей:
— Там. экспозиция, — непонимающе пожал плечами Николай.
Шофер украдкой поглядывал на Весту в зеркальце.
— Знаешь. ты. это. — пробормотала она, уставившись в одну точку.
Охранник ждал, обернувшись. Веста молчала.
— Выпусти, выпусти меня! — вдруг воскликнула она.
Охранник выскочил из машины, открыл дверцу.
Веста вышла, осмотрелась, взяла его за руку:
Он молча последовал за ней. Она вошла в только что открывшийся Музей революции, стала подниматься по лестнице.
— Ваши билеты, молодые люди, — поднялась со стула худая женщина.
Николай показал ей удостоверение, она села на место.
Держа Николая за руку, Веста бесцельно вела его за собой по лестнице, бормоча что-то. Так они поднялись на самый верхний этаж, лестница кончилась.
— А это что? — хмуро посмотрела Веста на распахнутые двери последнего зала.
— Это зал подарков товарищу Сталину, — ответил Николай.
— От кого? — угрюмо буркнула она.
— От. — замялся Николай, — всех, кто любит вождя.
Выпустив руку охранника, Веста недоверчиво вошла в зал. Николай последовал за ней.
— Неужели вы здесь не были? — осмелев, спросил он.
— Я? — Она шла словно в забытьи. — Нет. была.
В большом, хорошо освещенном зале стояли десятки самых различных изделий, когда-либо подаренных вождю правителями государств, монархами, миллиардерами, художниками, военачальниками, любовниками и любовницами, аристократами и пограничниками, дипломатами и актерами, колхозами и экипажами кораблей, рабочими коллективами и простыми гражданами.
В центре зала на массивной плите из сине-черного лабрадора возвышалась фигура Сталина, вырубленная уральскими камнетесами из глыбы розоватого, с золотистыми прожилками родонита. Вождь попирал ногой книгу Троцкого «Перманентная революция», а сам откидывал голову назад, собираясь победоносно расхохотаться над беспомощным мудрствованием козлобородого Иудушки. ЯСАУХ ПАШО! — было высечено на плите.
Рядом сверкал изумительный бриллиантовый шприц — подарок Фаберже. Чуть поодаль возвышалась многопудовая книга Сталина «Свобода внутренняя и внешняя», сделанная кубанскими животноводами из кож 69 племенных быков и написанная кровью комсомольцев. Под стеклом лежало кружевное мужское нижнее белье, вышитое графиней Шереметьевой. Панно из моржовой кости, подаренное вождю якутами, изображало горячее соитие вождя с балериной Павловой. Другое панно — янтарное — называлось «Ленин и Сталин варят маковую солому в Разливе» и было подарком от рижских ювелиров. НЕТ ПОЩАДЫ ВРЕДИТЕЛЯМ! — теснились крепкие буквы на рукояти белого топора, спрессованного колумбийскими коммунистами, из чистейшего кокаина. Великий Мао преподнес вождю вырезанную из рисового зерна диораму «Казнь Бухарина на Красной площади в Москве». Миллиардер Рокфеллер подарил отлитую из золота шинель, в которой Отец Всех Народов защищал Москву от озверелых орд Гитлера. Алексей Стаханов — свой отбойный молоток. Долорес Ибаррури — свою левую грудь. Вредитель Ягода — свое сердце.
— Погоди. — Веста подошла к родонитовому отцу и рассеянно положила руку на его холодный сапог. — А где. это.
— Что, Веста Иосифовна? — приблизился Николай.
— Ну. — она сделала неопределенный жест рукой, — этот. такой. большой.
— Большой? — переспросил Николай.
— Малиновый, малиновый, — сморщила лоб она, ища что-то глазами. — Ну-ка, ты. снимай, снимай.
— Что? — не понимал Николай.
— Снимай! Ну, снимай же! — она дернула его за брюки.
Николай помедлил, но, встретившись с ее угрожающим взглядом, расстегнул свои серые, хорошо отутюженные брюки.
— И трусы тоже, дурак! — прикрикнула на него она.
Николай повиновался. Она присела и внимательно посмотрела на его гениталии. По красивому юному лицу ее пробежала тень разочарования.
— Нет, — встала она, — это не малиновый.
Итальянские замшевые туфли ее обиженно прошли по густо налакированному паркету зала и зацокали по мраморной лестнице.
— Sale pute! — всхлипнула она и вдруг разрыдалась на бегу совсем по-девичьи, громко и беспомощно. — Saleee puteee! Merde! Meeeerde!
Николай подхватил упавшие брюки и кинулся догонять ее.
Хрущев раскрыл чемоданчик, посмотрел на голубое сало:
— Почему же ты молчал весь вечер?
— Вернее — всю ночь, — улыбнулся Сталин, подходя к нему сзади и обнимая его. — Если бы я сразу показал тебе, ты уже не захотел бы меня. Ты захотел бы голубого сала.
Хрущев закрыл лицо руками, открыл и снова закрыл:
— В такие мгновенья я понимаю, что наш мир — это сон.
— Я это понимаю каждую минуту. С раннего детства.
Сталин поцеловал его горб, отошел и стал раскуривать сигару. На нем был черный китайский халат Хрущева.
Голый Хрущев сел на край кровати, сложил пальцы замком и озабоченно посмотрел на них:
— Мы потеряли время. Тебе надо было сразу ехать ко мне.
— С глыбой льда? Чтобы Берия обо всем догадался?
— Я уверен, он и так все знает.
— Mon cher, не стоит льстить Берии. Он не ясновидящий. Я все разыграл как по нотам.
— Мы потеряли, потеряли время. verflücht noch mal! — Хрущев шлепнул себя по мускулистым коленям, вскочил и заходил по спальной.
Его длинные руки вцепились в волосатые бедра, горб угрожающе выступал из согнутой спины.
— Du calme, mon ami. — Сталин выпустил дым в раскрытый чемоданчик. — Время работает на нас.
— Они не дадут нам выехать! Обложат, как медведей в Архангельском. Берия уже снюхался с Жуковым. У них вся советская армия плюс Лубянка! Этот petit con Жуков. Проблядь полковая! И эту гниду я спасал в 37-м от Ежова! Они готовы на все, как ты не понимаешь?!
— Прошу тебя, возьми себя в руки. — Сталин любовался поголубевшим сигарным дымом, клубящимся в раскрытом чемоданчике.
— Почему ты не придумал ничего?! Почему не связался со мной из театра?! Надо было арестовать их всех в театре, всех, всех сразу! Мои ниндзя и черкесы сделали бы это за три минуты!
— В этом не было необходимости.
— У них сейчас, пока ты здесь, вся армия! Ты не понимаешь этого?! Вся армия, вся Россия, все МГБ в руках Берии и Жукова!
— А у нас в руках вся вселенная, — повернулся к нему Сталин. — Вся вселенная поместится в этом чемоданчике.
— Ты не успеешь им воспользоваться!
— Успокойся, они ничего не знали и не знают. Я ведаю, что говорю.
— Schweine. verdammte. Schweine. — закричал Хрущев сильным голосом.
Сталин подошел к нему, обнял:
— Mon ami, умоляю тебя. Все будет хорошо.
— Не верю. не могу поверить, что эта гнида Берия.
— Все будет хорошо. — Сталин посмотрел в налившиеся кровью глаза графа. — Это говорит тебе Сталин. Ты веришь Сталину?
Хрущев ответил угрюмым и недоверчивым взглядом.
— Ты веришь Сталину? — снова спросил вождь.
— Верю. — нехотя пробормотал Хрущев, отводя глаза.
Сталин взял его за острый подбородок, повернул лицо к себе:
Хрущев долго смотрел в немигающие глаза цвета крепко заваренного индийского чая, затем обмяк, взял руку Сталина и поцеловал:
— Bon. Тогда собирайся.
Сталин подошел к телефону, снял трубку:
— Кремль. Квартиру Сталина.
К телефону подошел Сисул:
— Зыдыраствуете, хозяин. Дэти в школа, Надэжда спит дома.
— Пошли за детьми срочно.
— Надю разбуди, скажи ей: «Баран».
— Как — баран, хозяин? Какой баран?
— Просто — баран. Она знает какой. И пусть к двенадцати все будут готовы.
Сталин положил трубку, подошел к своей лежащей на кровати одежде, скинул халат и стал быстро одеваться.
— Какой изумительный цвет. — Хрущев склонился над чемоданчиком. — Цвет четвертого начала термодинамики.
— Ты не романтик. Это цвет другого.
— Для меня другое — это новое.
— Новое — это новое. А другое, mon cher, это — другое.
Сталин застегнул сорочку, сел, стал натягивать длинные черно-красные носки.
— 16 лет. — Хрущев подошел к погасшему камину, зябко обнял себя за плечи.
— Да. Почта времени, наверно, самая долгая. И самая дорогая.
— Помнишь, как мы с тобой читали их кожаную книгу?
— У тебя на «ближней»? В бане? В ванной комнате?
— Ты предлагал накрыться одеялом и читать при свете фонарика. Великий конспиратор!
— Который вошел не вовремя? — Сталин встал, натягивая узкие брюки.
— Как сейчас помню его молодой кадык. — Хрущев устало провел рукой по лицу. — Знаешь. скажу тебе честно. Я никогда не верил, что это все — правда. Я думал, это какая-то громадная фальшивка. ловушка. Но логики ее не мог понять. И кому это выгодно — тоже не понимал. Немцам? Американцам? Японцам?
— А я верил с самого начала. Как только увидел этого рогатого мальчика. — Сталин надел жилет, подошел к туалетному столику с овальным зеркалом, взял свое ожерелье с изумрудом и стал надевать себе на шею.
— Позволь, ангел мой. — Хрущев подошел к нему, застегнул ожерелье и аккуратно расправил вокруг воротника сорочки.
Лица двух друзей отразились в сорока двух гранях изумруда.
— Tu ne peut pas t’imaginer combien tu m’es cher, mon ami, — проговорил Сталин, глядя в зеркало.
— Un ermite comme moi aime à entendre de telles choses. — Хрущев медленно поцеловал белое шелковое плечо вождя.
В подземном аэродроме Раменки, расположенном неподалеку от Воробьевых гор, в любое время суток стояли наготове два самолета вождя — основной и запасной. Охрана, технические службы аэродрома и экипаж подчинялись лично Сталину.
В 13.20 на унылом пустыре в районе Мичуринского проспекта земля с полусгнившими бараками и хилыми деревцами разошлась, четырехмоторный ИЛ-18 вылетел из громадного бетонного зева и взял курс на запад, следуя секретному плану «Баран».
В самолете помимо экипажа, Сталина и Хрущева находились: Надежда Аллилуева, Веста, Василий и Яков Сталины, Сисул, Аджуба и четверо ниндзя из охраны Хрущева.
Главный салон, обтянутый кремовой лайкой и отделанный карельской березой, был просторным и уютным. Солнце ярко светило слева в иллюминаторы, дробилось в хрустальных графинах с напитками, сияло на шарах и позолоченных лунках бильярда, в украшениях женщин, радужно-торжественно сверкало в гранатово-бриллиантовом аграфе, украшающем темно-синий бархатный берет Хрущева, и в рубиновом набалдашнике платиновой трости Сталина.
Под монотонное гудение моторов Василий и Яков быстро задремали. Хрущев пил виски «Chivas Regal», поглядывая в иллюминатор. Сталин курил неизменную «Гавану». Надежда читала журнал «Новый мир». Веста вязала шерстяную «трубу» для левретки, спящей у нее на коленях.
— Пределы. пределы. — пробормотал граф, откидываясь на спинку кресла и трогая пальцем лед в стакане с виски. — Слишком большая страна у нас, Иосиф.
— Это достоинство, а не недостаток. — Сталин пускал дым в полукруглый потолок.
— Вот уж не знаю. — вздохнул граф. — «От мысли до мысли тыщу верст скакать». Вяземский был прав.
Бесшумно вошел Сисул. Сталин показал ему тростью на графин с абрикосовым ликером, и узкая рюмка с густой яркой жидкостью оказалась в левой руке вождя.
— Переизбыток пространства порождает проблемы, — зевнул Хрущев.
— Проблемы порождаются не пространством, а людьми. Ими же и разрешаются, — отпил из рюмки Сталин.
— И это разрешение затягивается на десятилетия.
— При слабой власти, mon cher.
— Странно. — вздохнула Надежда, прерывая чтение.
— Что, радость моя? — спросил Сталин.
— Какие-то странные вещи печатают нынче наши литературные журналы.
— Вот, например, новая пьеса Симонова. Очень странная. Я бы не пошла на такую.
— Ну. театр не должен стоять на месте. Это живой жанр, — заметил Сталин. — Я, например, не понимаю Ионеско. Но его любят миллионы. С этим надо считаться. Симонов тоже очень популярен.
— Наверно, я сильно поглупела за последние годы. Для меня лучше Чехова в театре нет ничего.
— Ты у нас, мамочка, умнее всех, — не отрываясь от вязания, сказала Веста.
— Сомневаюсь. — с улыбкой вздохнула Надежда. — Жена вождя не понимает современной драматургии. Quelle horreur.
— А что за пьеса? — повернул к ней свое тяжелое носатое лицо Хрущев.
— Называется «Стакан русской крови». Хотите, я вам почитаю?
— Большая? — смотрел на ее красивые руки Хрущев.
— В четырех действиях.
— That’s too much. — поморщился Хрущев.
— Граф, не бойтесь, все я не смогу прочесть, — усмехнулась Надежда.
— Радость моя, прочти нам первое действие, — задумчиво попросил Сталин.
— Только с выражением, мамочка. Как Тарасова.
— С выражением я не умею, Веста. Итак.
Она полистала страницы «Нового мира» и начала читать своим приятным, живым голосом:
Школьники в твиттере открыли для себя писателя Сорокина. Их изумлению нет предела
Тысячи молодых людей ретвитят цитату из романа Владимира Сорокина «Голубое сало», в которой описана интимная сцена между Хрущёвым и Сталиным. Современные школьники приняли творчество известного писателя за подобие фанфика и не могут поверить в то, что этот роман опубликовало крупное издательство. Некоторые сомневаются, что автор остался жив после выхода книги.
Ученик старших классов под ником «долгий чёрный» опубликовал в твиттере фотографию страницы из романа Владимира Сорокина «Голубое сало» и скриншот из Google с описанием выходных данных этой книги. Отрывок, который попал в твит, посвящён эротической сцене между Иосифом Сталиным и Никитой Хрущёвым. Твит быстро стал вирусным и собрал тысячи ретвитов и сотни реплаев от удивлённой молодёжи.
Большинство из тех, кто пишет автору твита, впервые услышали о писателе Сорокине, который среди литературоведов считается живым классиком, и думают, что его текст — разновидность фанфика. В то, что такой роман вообще мог быть опубликован в большом издательстве, а для автора это не имело правовых последствий, многие современные подростки просто не верят.
Вертел он ваши фанфики, фикбуки да ваттпады.
Голубое сало, о котором идёт речь в романе, — вещество, которое вырабатывают клоны русских писателей. Его назначение в точности неизвестно, однако по сюжету в 2048 году сало, накопленное клонами Фёдора Достоевского, Антона Чехова и других классиков, похищают патриотические радикалы и отправляют его в прошлое, в 1954 год. В прошлом действие романа развивается в духе альтернативной истории.
Цитата выбрана как раз из прошлого, и она действительно впечатляет.
Хрущёв сдвинул сорочку со сталинских плеч и стал покрывать их медленными поцелуями. Сталин стонал в подушку. Хрущёв поцеловал его взасос между лопаток, дотянулся губами до уха, прошептал:
— Чего боится мальчик?
— Толстого червяка… — всхлипывал Сталин.
А Сорокин ещё долго жил, после того как написал это?
КАКОГО *** ЭТО ВООБЩЕ ОПУБЛИКОВАЛИ АААААА.
Блин, я подумала было, что женщина себе псевдоним взяла… Как можно печатать такие книги под своим именем? Засмеют же.
*** шо це за херня.
Куда смотрят власти?
Где почитать?
Я не знаю, я ору с названия или с текста.
Некоторые возмущаются и считают, что «поэтому наше искусство такое днище», спрашивают, «как это развидеть», другие, наоборот, очень довольны впечатлением от текста. Те, кто знаком с творчеством Владимира Сорокина, с любопытством наблюдают за теми, кто впервые его для себя открывает.
В 2002 году активисты прокремлёвского движения «Идущие вместе» провели акцию у Большого театра, который подписал с Сорокиным контракт на создание либретто для новой оперы. Они бросали в огромный унитаз фрагменты романа «Голубое сало». После вмешательства министерства культуры уголовное дело в отношении Владимира Сорокина по статье «Изготовление и незаконное распространение порнографии» было прекращено в апреле 2003 года.
Утопические тексты Владимира Сорокина, такие как роман «День опричника» и «Теллурия», имеют тенденцию постепенно сбываться в реальности. Например, концерт детей из «Юнармии» на «Первом» некоторым напомнил эпизод из «Дня опричника», где школьник читает стихотворение: «Немецкий я б выучил только за то, что им разговаривал Гитлер».
Впрочем, жизнь в России оказывается иногда даже жёстче, чем проза Сорокина. Даже в его романах нет сцены, в которой школьники играли бы мозгом Иосифа Сталина в футбол. А вот в реальности это, кажется, происходило, когда был разграблен Институт мозга с уникальными органами выдающихся исторических деятелей.