чайковский открыл глаза русским на то что они русские
«Чайковский открыл глаза русским на то, что они русские»
Фото: РИА Новости/Рамиль Ситдиков
Чайковский — самый исполняемый композитор в мире, перед финалом его Шестой симфонии всегда гремят аплодисменты, а популярности нашей классики в Японии мы обязаны Мравинскому и Светланову. Об этом «Известиям» рассказал худрук и главный дирижер Государственного симфонического оркестра Республики Татарстан Александр Сладковский. К 180-летию со дня рождения Петра Ильича Чайковского народный артист выпустил запись всех симфоний и концертов композитора.
— Изменилось ли восприятие музыки Чайковского за последние несколько десятилетий?
— По сути, не изменилось. Это музыка, написанная на века. Каждое сочинение — абсолютный шедевр. И это понимали всегда. Другое дело, что меняемся мы сами. И, кстати, исполнители — тоже. Оркестр должен дорасти до такого репертуара, а уж сыграть все симфонии подряд — невероятная возможность объять необъятное и почувствовать эти произведения как единый цикл. Последний раз цикл, по-моему, записал Михаил Плетнев, а до него — Евгений Светланов в 1970-е годы.
— По вашему ощущению, Чайковский — трагический композитор? Чего в его музыке больше — светлых чувств, красоты, любви или же душевной боли, страдания?
— Чайковский — гений гармонии. Трагизма в его музыке столько же, сколько и света. Это сложно передать словами. Для меня его произведения вмещают полный спектр человеческих чувств и ощущений. Но даже трагизм у него особый, я бы сказал, жизнеутверждающий. А главное, что есть у Чайковского, — любовь. Одним этим словом можно описать всё его творчество.
— Любовь — какая? Несчастная или счастливая?
— Вселенская. Такая, что предполагает и трагизм, и радость жизни, и открытость, и, напротив, глубокую затаенность чувств. Возможно, поэтому он один из самых исполняемых композиторов: каждому человеку свойственно любить.
Русский композитор П.И. Чайковский
Фото: РИА Новости
— Петр Ильич написал подробную программу Четвертой симфонии и о финале выразился так: «Смотри на других людей. Веселись чужим весельем. Жить (а радоваться ли?!) всё-таки можно!» Насколько вы это ощущали при работе над записью?
— Если я из чего-то исхожу, то только из содержания музыки, у меня нет других ориентиров. Считаю, что все партитуры Чайковского абсолютно совершенны и самодостаточны. Там не надо придумывать, всё написано в нотах.
Конечно, Чайковскому виднее, каково содержание финала. Но я там слышу буйство красок, совершенную радость, а не горечь. И это абсолютно в традиции европейского симфонизма. Если вспомнить финалы бетховенских симфоний — они все жизнеутверждающие и зачастую отражают народное гулянье. Так и у Чайковского. Недаром он использовал тему песни «Во поле березка стояла». А самый конец этой части — кода — просто вызывает восторг, и хочется жить, радоваться, несмотря на звучащую в начале тему рока.
— То есть для вас этот финал однозначно оптимистичный?
— Конечно. Я скажу, может, парадоксальную вещь: для меня и финал Шестой симфонии тоже жизнеутверждающий, я не слышу там никаких жалобных интонаций. Да, там есть трагизм, звучат последние удары сердца, и всё же эта музыка дает надежду, силы, уверенность в том, что всё будет хорошо.
Наверное, символично, что наше издание выходит в это жуткое время. Как говорится, такое нарочно не придумаешь. Хочу, чтобы люди, слушая эту музыку, верили в то, что не так всё плохо!
— Какая симфония для вас стала главным открытием?
— Третья. Да, я ее знал, много раз дирижировал, но не в Казани — с другими оркестрами. Петр Ильич в этом произведении радикально меняет курс, музыка невероятной красоты, но «собрать» ее было, наверное, труднее всего. Мы очень долго прорабатывали партитуру с оркестром, но и сама запись заняла много времени.
Дирижер Александр Сладковский во время репетиции симфонического оркестра
Фото: ТАСС/Смирнов Владимир
— Можно сказать, что это самая сложная симфония Чайковского с точки зрения исполнения?
— Думаю, да. Третья и «Манфред». Их редко играют только по этой причине. Надо точно знать, как из этих дебрей выбираться. «Манфред» — ужасно тяжелая симфония по форме, Третья — огромная, пятичастная, разнохарактерная, и она практически вся строится на солистах оркестра. У всех — от флейт до контрабасов — там огромное количество работы.
К счастью, наш оркестр справился. Большая ответственность была у звукорежиссера Павла Лаврененкова — 50% работы происходит уже после записи, на этапе монтажа, сведения. Здесь сложности кажутся иногда непреодолимыми (кстати, не только в Третьей). Я говорю: «Пашечка, тут нотки не хватает, там ляп какой-то». Он из всех самых трудных ситуаций всегда терпеливо выходил.
— Известно, что любимым композитором Чайковского был Моцарт. Он много раз об этом писал. И когда мы причисляем Чайковского к романтикам, то помним, что, помимо романтической эмоциональности, у него есть классическая стройность и ясность.
— Да, вы абсолютно правы — эта музыка очень ясная, ее удобно играть. В ней нет ничего надуманного, всё энциклопедически точно и в хорошем смысле академично. Но я бы Чайковского сравнил скорее не с Моцартом, а с Бетховеном, который поднял европейский симфонизм на недосягаемую высоту. Так и Чайковский — развил русский симфонизм, как никто другой.
Рукопись авторского переложения балета Лебединое озеро для фортепиано
Фото: РИА Новости/Владимир Песня
Признаюсь вам, я не понимаю, как он это всё сделал. И с точки зрения техники, и в плане эмоционального насыщения это абсолютное совершенство. Гений! Наверное, в этом и заключается секрет его невероятного успеха в течение полутора веков.
— Кстати, об успехе. Это правда, что за рубежом Чайковский — самый любимый русский композитор?
— После концерта в берлинском Концертхаусе прочел у одного критика очень емкую фразу: «Чайковский — это магнит, который притягивает любую публику в любое время». Лучше не скажешь, он на все времена, привлекает к себе какой-то невероятной силой. Да, и в этом плане сравнение с Моцартом верно.
— Какое произведение Чайковского вызывает наибольший энтузиазм публики?
— Когда заканчиваешь III часть (Скерцо) Шестой симфонии, зрители всегда хлопают — в любом зале, везде. Даже у самых дисциплинированных немцев срывает башню, это невозможно спокойно пережить. Если просишь перед исполнением: «Не аплодируйте!» — всё равно будут овации. Проверено.
— Говорят, что Чайковского особенно любят в Азии.
— Почему? Как вы это объясняете?
— Японцы склонны к просвещению, и у них хороший вкус. Второе обстоятельство, кстати, связано с тем, что Светланов и Мравинский со своими оркестрами там наследили будь здоров. И исполняли они в первую очередь Чайковского. Беспроигрышный вариант, любой зал продается с легкостью, если есть его произведения в программе.
Сейчас в Китае тоже наблюдается нечто подобное. Это динамично развивающаяся огромная страна, но такой культуры, как в Японии, там нет и в ближайшие 50 лет, наверное, не будет. Хотя они на правильном пути.
— Может быть, такая популярность Чайковского за рубежом связана с тем, что из русских композиторов он был, фактически, первым настоящим европейцем?
— Абсолютно согласен. Он для меня европеец на 100%. Но европеец, который привнес в русскую культуру, наверное, больше, чем кто бы то ни было. Это западный академизм, классическое видение музыкального развития. Чайковский открыл глаза русским на то, что они русские, раздвинул грани нашего восприятия себя самих.
Александр Сладковский окончил Московскую и Санкт-Петербургскую консерватории. Лауреат III Международного конкурса им. С.С. Прокофьева. Работал главным дирижером театра оперы и балета Санкт-Петербургской консерватории, Капеллы Санкт-Петербурга. С 2006 года — дирижер симфонического оркестра «Новая Россия» под управлением Юрия Башмета. С 2010-го — худрук и главный дирижер Государственного симфонического оркестра Республики Татарстан. Народный артист России.
«Хотите понять нас, слушайте Чайковского, там — русская душа»
Акустика в Большом зале консерватории всегда была фантастической, старые мастера использовали для улучшения звучания битое стекло, а верить в духов БЗК вполне можно, потому что энергия исполнителей остается в нем навсегда. Об этом «Известиям» рассказал народный артист, дирижер, худрук Государственной академической симфонической капеллы России Валерий Полянский. Беседа состоялась в преддверии 120-летия БЗК и праздничного концерта, приуроченного к этой дате.
— Каким будет юбилейный концерт 7 апреля?
— Эта дата для всех музыкантов трепетная и знаменательная. Хочется отметить 120-летие Большого концертного зала достойно. С консерваторией связана практически вся моя творческая жизнь. Я здесь учился, а теперь — преподаю.
На сцену выйдут музыканты Симфонического оркестра Московской консерватории. Так как это студенты, руководство решило, что им будет очень полезно поиграть Чайковского. Остановились на Четвертой симфонии и Первом фортепианном концерте. Солист — профессор консерватории, пианист Андрей Писарев.
— Консерватория носит имя Петра Ильича Чайковского. Почему он самый известный российский композитор в мире?
— Потому что Чайковский — гений. Может, больше и не будет таких. А, может, больше и не надо. Чайковский никогда не боялся быть, с одной стороны, сентиментальным, а с другой — суровым. Подсознательно он постоянно задавал себе вопросы — что же дальше, и откуда это всё? Думаю, посредством музыки он пытался ответить на них.
У России всегда были и будут сложные отношения с Западом. Потому что они не понимают нас и не поймут. Когда Чайковского исполняют иностранцы, это не совсем то, о чем писал композитор. Русь — это загадочно. Хотите понять нас, слушайте Чайковского, там — русская душа.
Большой зал Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского
— БЗК славится своей великолепной акустикой. Десять лет назад его отреставрировали. Не потерял ли он своей магии?
— Большой зал — место намоленное. Там выступали тысячи выдающихся музыкантов, и не только российских, — со всего мира. Скрипач Иегуди Менухин, пианист Ван Клиберн, дирижеры Герберт фон Караян, Лайнсдорф, Игорь Маркевич, Геннадий Рождественский, Евгений Светланов.
Акустика всегда была фантастическая. У старых мастеров были свои секреты. Говорят, прежде для лучшего звучания на чердаке были битые горшки.
Когда в Рахманиновском зале решили делать ремонт, к ректору прибежал прораб с возмущениями: «Вот видите, говорят, капиталисты хорошо строили, а там дырки в стенах. Надо замуровать». — «Ты что! Там кувшины, в них вся акустика!»
Почему в Колонном зале Дома Союзов окончательно испортилась акустика? Там рабочие, вскрыв полы, обнаружили битое бутылочное стекло. И вымели его, как мусор. А оно там было для уникального звучания.
— Вы верите в духов, которые обитают в БЗК?
— Верю. Вечером после концерта выходишь на эту сцену, смотришь на эти портреты, и впечатление, что кто-то там незримо присутствует, даже звуки издает.
Любой выход на эту сцену — колоссальное волнение. И энергия тоже остается здесь. Я знаю, что Рихтер всегда ужасно волновался, как и Ойстрах, Кондрашин, Ростропович. Пианист Евгений Могилевский мог даже отменить концерт. Поэтому жена привозила его в консерваторию заранее и уговаривала: «Пойдем, посмотрим, посидим в зале, а потом вернемся домой». И когда он успокаивался, буквально выталкивала его на сцену.
Дирижер Валерий Полянский в фойе партера Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского
— Коронавирус внес свои коррективы в концертную жизнь. Не помешали ли новые вводные вашим музыкантам?
— Из-за пандемии много концертов отменились. А когда сняли часть ограничений, встал вопрос, что играть. Ведь количество музыкантов на сцене строго ограничено. У духовиков до сих пор стоят пластиковые экраны. И если обычно оркестранты сидят по двое за пультом, сейчас у каждого свой. На мой взгляд, это ничего не дает. Но порядок есть порядок, мы соблюдаем его, чтобы продолжать работать.
— Вы болели?
— Нет. Я такой невосприимчивый к коронавирусу. (Улыбается). Всё от иммунитета зависит.
— Закаленный?
— С детства. Люблю холод. Всегда открываю окна, а еще по снегу хожу босиком. Папа приучил. Мы с братьями выходили зимой в полисадник во дворе по снежку пробежаться. Может, поэтому хорошо сохранился.
— Где вы сейчас ходите босой в Москве?
— В Москве грязь, не походишь. А на даче, если на градуснике до –10 градусов, хожу босой совершенно спокойно. Главное, чтобы снег был пушистый, а не с корочкой.
Мы жили очень бедно. В доме стояла бочка с квашеной капустой. В погребе хранились яблоки и картошка. В сарае во дворе кололи уголь, им топили печку. Помню, как папа ходил в военкомат и получал «наградные» каждый месяц. Он с войны вернулся с медалью «За отвагу», с орденом Славы и орденом Великой Отечественной войны. В его орденской книжке были квитки: «3 рубля», «5 рублей». После войны долго приходили в себя, и даже эти копейки были подспорьем большой семье. Родители работали на железной дороге. А меня тянуло к музыке.
Дирижер Валерий Полянский и композитор Альфред Шнитке на VIII Международном фестивале современной музыки «Московская осень» в БЗК, 1986 год
— Занятия музыкой — удовольствие недешевое. Как родители нашли средства на вашу учебу?
— Мама сделала всё, чтобы дать мне возможность учиться. Так как отец — инвалид войны, у него были какие-то преференции. Мне с самого начала везло и с педагогами. Я попал в струю, и всё складывалось, как по нотам. Правда, однажды был соблазн пойти по другому пути. Когда оканчивал восьмилетку, стала появляться техника, предки современных компьютеров. Думал поступить в техникум автоматики и телемеханики. Но педагог вовремя отвела меня в Мерзляковское музыкальное училище. Его я окончил досрочно, за три года. И сразу поступил в консерваторию. Благодаря этому получил отсрочку от армии.
С третьего курса я начал совмещать учебу на хоровом отделении у педагога Бориса Ивановича Куликова и на симфоническом отделении у Лео Морицевича Гинзбурга. Специальная комиссия из Ленинграда разрешила мне официально заниматься параллельно на двух факультетах. Было трудно, но ничего. А в 21 год я уже работал дирижером в Театре оперетты.
— Вскоре вы попали в аспирантуру к великому Рождественскому. Как это стало возможно?
— В консерватории появилось место в симфонической аспирантуре у Геннадия Николаевича. Я поступил к нему. С этого началась наша дружба и сотрудничество.
— Не сразу он вас до себя допустил?
— Не сразу. Да я бы и не посмел. Профессор же. Мальчишкой я бегал на его концерты. Так случилось, что в тот период его выжили из БСО, просто заставили уйти. У Рождественского не было ни одного концерта в Москве. А у меня уже был хор. Как-то, придя к Геннадию Николаевичу на урок, я принес запись нашего концерта. Видимо, она произвела на него впечатление. И когда Борис Иванович Куликов, тогда еще проректор, предложил Рождественскому выступить со студенческим оркестром в БЗК, Геннадий Николаевич сказал: «Я бы хотел, чтобы в нем так же принимал участие хор Полянского». Это был наш первый творческий союз с Геннадием Николаевичем.
— Каким образом вы еще и хор успели организовать?
— Я всегда мечтал иметь хор. Если честно, идея его создания была спровоцирована. Когда я только поступил в Мерзляковское училище, узнал у старшекурсников, что Камерному хору консерватории не хватало басов. У меня обнаружился неплохой голос. Меня взяли. Мне было 16 лет.
Вдруг для себя я открыл совершенно другой музыкальный мир: современная музыка, французская, немецкая, английская, старинные мадригалы. Всё это мы исполняли. Хор не очень нравился тогдашнему ректору Александру Свешникову. Просуществовав год, он распался. Это сделало меня бунтарем. Я экстерном окончил Мерзляковку и поступил в консерваторию.
В это время на гастроли в Москву приехал Хор Роберта Шоу из Америки. Хормейстер — легенда. Шоу работал еще с Тосканини. Его артисты ошарашили меня своим звучанием. Наверное, это подтолкнуло создать свой коллектив. Я собрал студентов консерватории попеть вместе.
— Как к вам отнеслось руководство консерватории?
— Всерьез не относились. Педагоги называли наш коллектив «шарага Полянского». Но когда на ответственный концерт понадобился хор, позвали именно нас. Мы собрались по собственной инициативе, а нас вдруг стали именовать Камерным хором консерватории.
1 декабря 1971 года в Малом зале состоялось первое выступление хора. После народный артист СССР, Давид Ойстрах, который слушал концерт по радио, сказал: «Мне кажется, у этого коллектива большое будущее». С этого всё началось. А скоро мы отметим 50-летие.
— Можно сказать, что Ойстрах вас благословил?
Когда мы стали хором консерватории, с подачи Бориса Ивановича Куликова через Министерство культуры хористам пробили концертные ставки. Каждый получал по 5 рублей за концерт. Эти «бешеные» деньги мы опять складывали в общую копилку.
Российская премьера концертного исполнения оперы «Джезуальдо» Альфреда Шнитке в БЗК, 2000 год
— С какой целью?
— Чтобы хором выезжать летом в славный город Светлогорск в Калининградской области. Жили по домикам, каждый день занимались в музыкальной школе, готовили программу на следующий сезон. В Светлогорске мы готовились и к конкурсу «Гвидо д’Ареццо» в Италии, на который поехали в 1975 году.
— После победы на котором вас итальянцы стали сравнивать с Караяном.
— Да. Когда мы уезжали, никто не верил, что мы что-то получим. Нам говорили: «Ребята, хотя бы с первого тура не вылетите». А получили Гран-при. А обо мне написали: «настоящий Караян хорового дирижирования». Когда я в консерватории показал эти публикации, мне сказали: «Если не хочешь, чтобы тебе свернули шею, вычеркни это».
— Кто сказал? КГБ?
— Нет. Доброжелателей хватало. А с КГБ у нас были очень хорошие отношения. Всегда с коллективом за границу выезжал так называемый 21-й — сотрудник комитета. А с нами в Италию никто не поехал — ну студенты, что с них взять. Никому мы были не интересны.
Мы были нищие. Поехали поездом до Рима с двумя пересадками. Первая остановка была в Загребе, Югославия — полукапиталистическая страна. Остановка часа три. Нас выпустили в город, и мы в первый раз увидели витрины тех магазинов. Даже шоком сложно назвать наше впечатление. Ничего подобного в Москве никогда не было.
А когда прибыли в Рим, на витрины уже не заглядывались. У нас была одна цель — конкурс. Нужно было вгрызаться зубами в него. Поселили нас в общежитие семинарии, а девушки жили в богадельне. Все коллективы где-то занимались, а мы было сунулись, но услышали: «Мани-мани» — а у нас денег.
— Деньги брали за возможность репетировать? Как же вы решили этот вопрос?
— За всё надо было платить. Но где наша не пропадала. Я вез в Италию фисгармонию, которую купил в Москве за 10 рублей. С ней и распевались.
Была очень комичная ситуация. Конкурсанты обедали в огромном спортивном зале. Итальянцы на обед подавали вино. Все коллективы понемногу, но пили, я своим запретил. Я знаю, как оно влияет на пение. Мы предпочли чай, и все на нас смотрели с сожалением.
— С Гербертом фон Караяном вам не довелось встретиться?
— Когда Караян приезжал в Москву, он дирижировал на сцене БЗК, а я стоял в первом амфитеатре и смотрел на него с замиранием сердца.
Он был магом. До сих пор помню, как бегал в «Балалайку», кинозал в Союзе композиторов, смотреть на «Богему» в постановке Дзеффирелли в Ла Скала. За пультом был Караян, а на сцене Мирелла Френи. Я несколько дней прогуливал лекции. Ходил на все сеансы подряд.
— Надо ли заигрывать со зрителем, подстраиваться под него?
— С одной стороны, конечно, уважать вкусы зрителей нужно. С другой, их надо направлять. Был период, особенно в 1990-е, когда в зале можно было наблюдать либо седые, либо лысые головы. Молодежь практически не ходила. Занималась бизнесом. Потихоньку молодые начинают ходить на концерты. К сожалению, классическая музыка не может тягаться с шоу-бизнесом по рекламе и деньгам. Она никогда не была массовой, но свою армию поклонников имеет.
— Приучить к хорошей музыке сложно?
— Этим надо заниматься с детства. И у вас появится вкус к классической музыке.
Валерий Полянский окончил Московскую консерваторию, в 1971 году организовал Камерный хор из студентов консерватории, а также стал дирижером Московского театра оперетты. В 1977-м Полянский, не оставляя хор, становится дирижером Большого театра СССР. С 1992 года Валерий Полянский — художественный руководитель и главный дирижер Государственной академической симфонической капеллы России. Народный артист России, лауреат Государственной премии, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» IV и III степеней.
Чайковский открыл глаза русским на то что они русские
🌟 В ГОСТЯХ У ВЛАДИМИРА ГЛАЗУНОВА 🌟
БАЛЕТ «ЛЕБЕДИННОЕ ОЗЕРО»
Первый балет Чайковского «Лебединое озеро» повествует о борьбе за любовь и счастье против сил, сковывающих развитие жизни, о любви как высшем проявлении человечности. Эта тема, проходящая через всё творчество Чайковского, разрабатывается и во всех его балетах. Совершенно новым для романтических балетов стал образ главного героя — принца Зигфрида. Зигфрид у Чайковского – это герой, который борется за свою любовь.
БАЛЕТ «СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА»
В 1889 Чайковский закончил балет «Спящая красавица». Основной драматургический конфликт воплощён в резко контрастных развёрнутых темах феи Карабос и феи Сирени, олицетворяющих зло и добро. В музыке преобладают светлые, жизнеутверждающие образы. Во многих эпизодах она отличается пышностью изложения, изобретательностью деталей. Кульминацией каждого акта являются празднично приподнятые, мажорно-патетические адажио. Большое значение имеют вальсы, а также жанрово-характерные и пейзажные эпизоды ( «Панорама», «Сон» ). Заключительный апофеоз выражает мечту о светлом и прекрасном мире.
БАЛЕТ «ЩЕЛКУНЧИК»
Последний балет Чайковского – «Щелкунчик». Типичная для Чайковского тема преодоления зла победоносной силой любви и человечности претворяется здесь через детские образы. Радостям детского праздника, мечте героини о любви и прекрасном мире противостоят образы мышиного царства, олицетворяющие зло. Эти начала музыкально воплощаются в развёрнутых симфонических сценах. Глубокий лиризм и драматизм сочетаются в музыке с изобразительной конкретностью в обрисовке характерных персонажей (куклы, мыши, национальные танцы).