Вы что на именинах у архиерея были
Вы что на именинах у архиерея были
Обычно по поводу нашего обобществленного литературного хозяйства к нам обращаются с вопросами вполне законными, но весьма однообразными: «Как это вы пишете вдвоем?»
Потом мы стали отвечать менее подробно. О ссоре уже не рассказывали. Еще потом перестали вдаваться в детали. И, наконец, отвечали совсем уже без воодушевления:
– Как мы пишем вдвоем? Да-так и пишем вдвоем. Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые. И вдруг единообразие вопросов было нарушено.
– Скажите, – спросил нас некий строгий гражданин из числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии и чуть раньше Греции, – скажите, почему вы пишете смешно? Что за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?
После этого он долго и сердито убеждал нас в том, что сейчас смех вреден.
– Смеяться грешно? – говорил он. – Да, смеяться нельзя! И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги, мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
– Но ведь мы не просто смеемся, – возражали мы. – Наша цель-сатира именно на тех людей, которые не понимают реконструктивного периода.
– Сатира не может быть смешной, – сказал строгий товарищ и, подхватив под руку какого-то кустарябаптиста, которого он принял за стопроцентного пролетария, повел его к себе на квартиру.
Повел описывать скучными словами, повел вставлять в шеститомный роман под названием: «А паразиты никогда!»
Все рассказанное-не выдумка. Выдумать можно было бы и посмешнее.
Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он даже на мужчин наденет паранджу, а сам с утра будет играть на трубе гимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо помогать строительству социализма.
И все время, покуда мы сочиняли «Золотого теленка», над нами реял лик строгого гражданина.
– А вдруг эта глава выйдет смешной? Что скажет строгий гражданин?
И в конце концов мы постановили:
а) роман написать по возможности веселый,
б) буде строгий гражданин снова заявит, что сатира не должна быть смешной, – просить прокурора республики привлечь помянутого гражданина к уголовной ответственности по статье, карающей за головотяпство со взломом.
О том, как Паниковский нарушил конвенцию
И когда все было готово, когда родная планета приняла сравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.
Надо заметить, что автомобиль тоже был изобретен пешеходами. Но автомобилисты об этом как-то сразу забыли. Кротких и умных пешеходов стали давить. Улицы, созданные пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. И пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов.
– В большом городе пешеходы ведут мученическую жизнь. Для них ввели некое транспортное гетто. Им разрешают переходить улицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах, где движение сильнее всего и где волосок, на котором обычно висит жизнь пешехода, легче всего оборвать.
В нашей обширной стране обыкновенный автомобиль, предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки людей и грузов, принял грозные очертания братоубийственного снаряда. Он выводит из строя целые шеренги членов профсоюзов и их семей. Если пешеходу иной раз удается выпорхнуть из-под серебряного носа машины – его штрафует милиция за нарушение правил уличного катехизиса.
И вообще авторитет пешеходов сильно пошатнулся. Они, давшие миру таких замечательных людей, как Гораций, Бойль, Мариотт, Лобачевский, Гутенберг и Анатоль Франс, принуждены теперь кривляться самым пошлым образом, чтобы только напомнить о своем существовании. Боже, боже, которого в сущности нет, до чего ты, которого на самом деле-то и нет, довел пешехода!
Вот идет он из Владивостока в Москву по сибирскому тракту, держа в одной руке знамя с надписью: «Перестроим быт текстильщиков», и перекинув через плечо палку, на конце которой болтаются резервные сандалии «Дядя Ваня» и жестяной чайник без крышки. Это советский пешеход-физкультурник, который вышел из Владивостока юношей и на склоне лет у самых ворот Москвы будет задавлен тяжелым автокаром, номер которого так и не успеют заметить.
Или другой, европейский могикан пешеходного движения. Он идет пешком вокруг света, катя перед собой бочку. Он охотно пошел бы так, без бочки; но тогда никто не заметит, что он действительно пешеход дальнего следования, и про него не напишут в газетах. Приходится всю жизнь толкать перед собой проклятую тару, на которой к тому же (позор, позор!) выведена большая желтая надпись, восхваляющая непревзойденные качества автомобильного масла «Грезы шофера». Так деградировал пешеход.
И только в маленьких русских городах пешехода еще уважают и любят. Там он еще является хозяином улиц, беззаботно бродит по мостовой и пересекает ее самым замысловатым образом в любом направлении.
Гражданин в фуражке с белым верхом, какую по большей части носят администраторы летних садов и конферансье, несомненно принадлежал к большей и лучшей части человечества. Он двигался по улицам города Арбатова пешком, со снисходительным любопытством озираясь по сторонам. В руке он держал небольшой акушерский саквояж. Город, видимо, ничем не поразил пешехода в артистической фуражке.
Он увидел десятка полтора голубых, резедовых и бело-розовых звонниц; бросилось ему в глаза облезлое американское золото церковных куполов. Флаг трещал над официальным зданием.
У белых башенных ворот провинциального кремля две суровые старухи разговаривали по-французски, жаловались на советскую власть и вспоминали любимых дочерей. Из церковного подвала несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно, хранился картофель.
– Храм спаса на картошке, – негромко сказал пешеход.
Пройдя под фанерной аркой со свежим известковым лозунгом: «Привет 5-й окружной конференции женщин и девушек», он очутился у начала длинной аллеи, именовавшейся Бульваром Молодых Дарований.
Авторская редакция романов Ильфа и Петрова
« Двенадцать стульев » и « Золотой телёнок »
без купюр и цензуры
Золотой теленок
Часть 2. Два комбинатора
Глава 23. Сердце шофера
На улице Остап взял Александра Ивановича под руку, и оба комбинатора быстро пошли по направлению к вокзалу.
— А вы лучше, чем я думал, — дружелюбно сказал Бендер. — И правильно. С деньгами нужно расставаться легко, без стонов.
— Для хорошего человека и миллиона не жалко, — ответил конторщик, к чему-то прислушиваясь.
Поведение пикейных жилетов рассмешило Остапа. Пока он любовался их удивительными жестами и прыжками, Александр Иванович успел развернуть захваченный из дому пакет.
— Скабрезные старики! Опереточные комики! — сказал Остап, оборачиваясь к Корейко.
Но Корейки не было. Вместо него на великого комбинатора смотрела потрясающая харя со стеклянными водолазными очами и резиновым хоботом, в конце которого болтался жестяной цилиндр цвета хаки. Остап так удивился, что даже подпрыгнул.
Но в эту минуту набежала группа людей в таких же противогазах, и среди десятка одинаковых резиновых харь уже нельзя было найти Корейко. Придерживая свою папку, Остап сразу же стал смотреть на ноги чудовищ, но едва ему показалось, что он различил вдовьи брюки Александра Ивановича, как его взяли под руки,и молодецкий голос сказал:
— Товарищ! Вы отравлены!
— Кто отравлен? — закричал Остап, вырываясь. — Пустите!
На мостовой действительно лежал ящичек, из которого поспешно выбирался густой дым. Подозрительные брюки были уже далеко. В последний раз они сверкнули между двух потоков дыма и пропали. Остап молча и яростно выдирался. Его держали уже шесть масок.
— Кроме того, товарищ, вы ранены осколком в руку. Не сердитесь, товарищ! Будьте сознательны.Вы же знаете, что идут маневры. Сейчас мы вас перевяжем и отнесем в газоубежище.
Великий комбинатор никак не мог понять, что сопротивление бесполезно. Игрок, ухвативший на рассвете счастливую талию и удивлявший весь стол, неожиданно,в десять минут спустил все забежавшему мимоходом, из любопытства, молодому человеку. И уже не сидит он, бледный и торжествующий, и уже не толкутся вокруг него марафоны, выклянчивая мелочь на счастье. Домой он пойдет пешком.
К Остапу подбежала комсомолка с красным крестом на переднике. Она вытащила из брезентовой сумки бинты и вату и, хмуря брови, чтобы не рассмеяться, обмотала руку великого комбинатора поверх рукава. Закончив акт милосердия, девушка все-таки засмеялась и убежала к следующему раненому, который покорно отдал ей свою ногу. Остапа потащили к носилкам. Там произошла новая схватка, во время которой раскачивались хоботы, а первый санитар-распорядитель громким лекторским голосом продолжал пробуждать в Остапе сознательность и другие гражданские доблести.
— Братцы! — бормотал великий комбинатор, в то время как его пристегивали к носилкам ремнями. — Сообщите, братцы, моему покойному папе, турецко-подданному, что любимый сын его, бывший специалист по рогам и копытам, пал смертью храбрых на поле брани.
Последние слова потерпевшего на поле брани были:
— Спите, орлы боевые.Соловей, соловей, пташечка. После этого Остапа понесли, и он замолчал, устремив глаза в небо, где начиналась кутерьма. Катились плотные, как сердца, светлые клубки дыма. На большой высоте неровным углом шли прозрачные целлулоидные самолеты. От них расходилось звонкое дрожание, словно бы все они были связаны между собой жестяными нитями. В коротких промежутках между орудийными ударами продолжали выть сирены.
Перед вывеской «Газоубежище № 34» носилки остановились, Остапу помогли подняться, и, так как он снова попытался вырваться, санитару-распорядителю пришлось снова воззвать к его сознательности.
Газоубежище расположилось в домовом клубе. Это был длинный и светлый полуподвал с серебристым потолком, к которому на проволоках были подвешены модели военных и почтовых самолетов. В глубине клуба помещалась маленькая сцена, на заднике которой были нарисованы два синих окна с луною и звездами и коричневая дверь. Под стеной с надписью: «Войны не хотим, но к отпору готовы» — мыкались пикейные жилеты, захваченные всем табунчиком. По сцене расхаживал лектор в зеленом френче и, недовольно поглядывая на дверь, с шумом пропускавшую новые группы отравленных, с военной отчетливостью говорил:
Остап перевел мрачный взор с лектора на слушателей. Молодые люди смотрели оратору в рот или записывали лекцию в книжечки, или возились у щита с винтовочными частями. Во втором ряду одиноко сидела девушка спортивного вида, задумчиво глядя на театральную луну.
При мысли об утраченном Рио Остап заметался по убежищу.
— Слышали? — говорил один жилет другому. — Ганди приехал в Данди.
— Ганди это голова! — вздохнул тот. — И Данди это голова. Возник спор. Одни жилеты утверждали, что Данди это город и головою быть не может. Другие с сумасшедшим упорством доказывали противное. В общем, все сошлись на том, что Черноморск будет объявлен вольным городом в ближайшие же дни.
Лектор снова сморщился, потому что дверь открылась,и в помещение со стуком прибыли новые жильцы — Балаганов и Паниковский. Газовая атака застала их при возвращении из ночной экспедиции. После работы над гирями они были перепачканы, как шкодливые коты. При виде командора молочные братья потупились.
— Вы что, на именинах у архиерея были? — хмуро спросил Остап. Он боялся расспросов о ходе «дела Корейко», поэтому сердито соединил брови и перешел в нападение.
— Ну, гуси-лебеди, где были, что поделывали?
— Ей-богу, — сказал Балаганов, прикладывая руку к груди. — Это все Паниковский затеял.
— Паниковский? — строго сказал командор.
— Честное, благородное слово! — воскликнул нарушитель конвенции. — Вы же знаете, Бендер, как я вас уважаю! Это балагановские штуки!
— Шура! — еще более строго молвил Остап.
— И вы ему поверили? — с упреком сказал уполномоченный по копытам. — Ну, как вы думаете, разве я без вашего разрешения взял бы эти гири?
— Так это вы взяли гири? — закричал Остап. — Зачем же?
— Паниковский сказал, что они золотые. Остап посмотрел на Паниковского. Только сейчас он заметил, что под его пиджаком нет уже полтинничной манишки и оттуда на свет божий глядит голая грудь. Не говоря ни слова, великий комбинатор свалился на стул. Он затрясся, ловя руками воздух. Потом из его горла вырвались вулканические раскаты, из глаз выбежали слезы, и смех, в котором сказалось все утомление ночи, все разочарование в борьбе с Корейко, так жалко спародированной молочными братьями, ужасный смех раздался в газоубежище. Пикейные жилеты вздрогнули, а лектор еще громче и отчетливей заговорил о боевых отравляющих веществах.
Смех еще покалывал Остапа тысячью нарзанных иголочек, а он уже чувствовал себя освеженным и помолодевшим, как человек, прошедший все парикмахерские инстанции: и дружбу с бритвой, и знакомство с ножницами, и одеколонный дождик, и даже причесывание бровей специальной щеточкой. Лаковая океанская волна уже плеснула в его сердце, и на вопрос Балаганова о делах он ответил, что все идет превосходно, если не считать неожиданного бегства миллионера в неизвестном направлении.
Молочные братья не обратили на слова Остапа должного внимания. Их радовало, что дело с гирями сошло так легко.
— Значит, это и есть Зося Синицкая? — с ударением произнес Остап. — Вот уж действительно, средь шумного бала, случайно.
Остап протолкался к сцене, вежливо остановил оратора и, узнав у него, что газовый плен продлится еще часа полтора-два, поблагодарил и присел тут же, у сцены, рядом с Зосей. Через некоторое время девушка уже не смотрела на размалеванное окно, а, неприлично громко смеясь, она вырывала свой гребень из рук Остапа. Что касается великого комбинатора, то он, судя по движению его губ, говорил,не останавливаясь.
В газоубежище притащили инженера Талмудовского. Он отбивался двумя чемоданами. Его румяный лоб был влажен от пота и блестел, как блин.
— Ничего не могу сделать, товарищ! — говорил распорядитель. — Маневры! Вы попали в отравленную зону.
— Но ведь я ехал на извозчике! — кипятился инженер. — На из-воз-чи-ке! Я спешу на вокзал в интересах службы!
— Товарищ, будьте сознательны!
— Почему ж я должен быть сознательным, если я ехал на извозчике! — негодовал Талмудовский.
Он так напирал на это обстоятельство, будто езда на извозчике делала седока неуязвимым и лишала хлорпикрин, бром-ацетон и бромистый бензил их губительных отравляющих свойств. Неизвестно, сколько бы еще времени Талмудовский переругивался с осоавиахимовцами, если б в газоубежище не вошел новый отравленный и, судя по замотанной в марлю голове, также раненый гражданин. При виде нового гостя Талмудовский замолчал и проворно нырнул в толпу пикейных жилетов. Но человек в марле сразу же заметил корпусную фигуру инженера и направился прямо к нему.
— Наконец-то я вас поймал, инженер Талмудовский! — сказал он зловеще. — На каком основании вы бросили завод?
Талмудовский повел во все стороны маленькими кабаньими глазками. Убедившись, что убежать некуда, он сел на свои чемоданы и закурил папиросу.
— Приезжаю к нему в гостиницу, — продолжал человек в марле громогласно, — говорят: выбыл. Как это, спрашиваю, выбыл, ежели он только вчера прибыл и по контракту обязан работать год.Выбыл, говорят, с чемоданами в Казань. Уже думал,все кончено, опять нам искать специалиста, но вот поймал,сидит, видите, покуривает. Вы летун, инженер Талмудовский! Вы разрушаете производство!
Инженер спрыгнул с чемоданов и с криком: «Это вы разрушаете производство!» — схватил обличителя за талию, отвел его в угол и зажужжал на него, как большая муха. Вскоре из угла послышались обрывки фраз: «При таком окладе», «Идите, поищите», «А командировочные?» Человек в марле с тоской смотрел на инженера.
Уже лектор закончил свои наставления, показав под конец, как нужно пользоваться противогазом, уже раскрылись двери газоубежища и пикейные жилеты, держась друг за друга, побежали к «Флориде», уже Талмудовский, отбросив своего преследователя, вырвался на волю, крича во все горло извозчика, а великий комбинатор все еще болтал с Зосей.
— Какая фемина! — ревниво сказал Паниковский, выходя с Балагановым на улицу. — Ах, если б гири были золотые! Честное, благородное слово, я б на ней женился!
При упоминании о злополучных гирях Балаганов больно толкнул Паниковского локтем. Это было вполне своевременно. В дверях газоубежища показался Остап с феминой под руку. Он долго прощался с Зосей, томно глядя на нее в упор. Зося последний раз улыбнулась и ушла.
— О чем вы с ней говорили? — подозрительно спросил Паниковский.
— Так, ни о чем, печки-лавочки, — ответил Остап. — Ну, золотая рота, за дело! Надо найти подзащитного!
Паниковский был послан в ГЕРКУЛЕС, Балаганов на квартиру Александра Ивановича. Сам Остап бросился на вокзалы. Но миллионер-конторщик исчез. В ГЕРКУЛЕС’е его марка не была снята с табельной доски, в квартиру он не возвращался, а за время газовой атаки с вокзалов отбыло восемь поездов дальнего следования. Но Остап и не ждал другого результата.
— В конце концов, — сказал он невесело, — ничего страшного нет. Вот в Китае разыскать нужного человека трудновато. Там живет четыреста миллионов населения. А у нас очень легко. Всего лишь 160 миллионов, в три раза легче, чем в Китае. Лишь бы были деньги. А они у нас есть.
Однако из банка Остап вышел, держа в руках тридцать четыре рубля.
— Это все, что осталось от десяти тысяч, — сказал он с неизъяснимой печалью, — а я думал, что на текущем счету есть еще тысяч шесть-семь. Как же это вышло? Все было так весело, мы заготовляли рога и копыта, жизнь была упоительна, земной шар вертелся специально для нас,и вдруг. Понимаю! Накладные расходы! Аппарат съел все деньги.
И он посмотрел на молочных братьев с укоризной. Паниковский пожал плечами, как бы говоря: «Вы знаете, Бендер, как я вас уважаю! Я всегда говорил, что вы осел!» Балаганов ошеломленно погладил свои кудри и спросил:
— Что ж мы будем делать?
— Как что? — вскричал Остап. — А контора по заготовке рогов и копыт? А инвентарь? За один чернильный прибор «Лицом к деревне» любое учреждение с радостью отдаст сто рублей! А пишущая машинка! А дыропробиватель, оленьи рога, столы, барьер, самовар! Все это можно продать! Наконец, в запасе у нас есть золотой зуб Паниковского. Он, конечно, уступает по величине гирям, но все-таки это молекула золота, благородный металл.
У конторы друзья остановились. Из открытой двери неслись молодые львиные голоса вернувшихся из командировки студентов животноводческого техникума, сонное бормотание Фунта и еще какие-то незнакомые басы и баритоны явно агрономского тембра.
— Это состав преступления! — кричали практиканты. — Мы и тогда еще удивлялись. За всю кампанию заготовлено только двенадцать кило несортовых рогов.
— Вы пойдете под суд! — загремели басы и баритоны. — Где начальник отделения? Где уполномоченный по копытам?
— Контора умерла, — шепнул Остап, — и мы здесь больше не нужны. Мы пойдем по дороге, залитой солнцем, а Фунта поведут в дом из красного кирпича, к окнам которого по странному капризу архитектора привинчены толстые решетки.
Экс-начальник отделения не ошибся. Не успели поверженные ангелы отдалиться от конторы на три квартала, как услышали за собой треск извозчичьего экипажа. В экипаже ехал Фунт. Он совсем был бы похож на доброго дедушку, покатившего после долгих сборов в гости к женатому внуку, если бы не милиционер, который, стоя на подножке, придерживал старика за колючую спину.
— Фунт всегда сидел, — услышали антилоповцы низкий глухой голос старика, когда экипаж проезжал мимо,— Фунт сидел при Александре втором освободителе, при Александре третьем миротворце, при Николае втором — кровавом, при Александре Федоровиче Керенском.
И, считая царей и присяжных поверенных, Фунт загибал пальцы.
— А теперь что мы будем делать? — спросил Балаганов.
— Прошу не забывать, что вы проживаете на одном отрезке времени с Остапом Бендером, — грустно сказал великий комбинатор. — Прошу помнить, что у него есть замечательный саквояж, в котором находится все для добывания карманных денег. Идемте домой, к Лоханкину.
— Где же дом? — воскликнул Остап. — Ведь тут же еще вчера вечером был дом!
Но дома не было, не было «Вороньей слободки». По обгорелым балкам ступал только страховой инспектор. Найдя на заднем дворе бидон из-под керосина, он понюхал его и с сомнением покачал головой.
— Вот, — вымолвил наконец Остап, — судьба играет человеком, а человек играет на трубе.
Они побрели по улицам, бледные, разочарованные, отупевшие от горя. Их толкали прохожие, но они даже не огрызались. Паниковский, который поднял плечи еще во время неудачи в банке, так и не опускал их. Балаганов теребил свои красные кудри и огорченно вздыхал. Бендер шел позади всех, опустив голову и машинально мурлыча: «Кончен, кончен день забав. С треляй, мой маленький зуав».
— Адам! — сказал великий комбинатор, останавливаясь перед шофером. — У нас ничего не осталось. Мы нищие, Адам! Примите нас! Мы погибаем!
Козлевич встал. Командор, униженный и бедный, стоял перед ним с непокрытой головой. Светлые польские глаза Адама Казимировича заблестели от слез. Он сошел со ступенек и поочередно обнял всех антилоповцев.
— Такси свободен! — сказал он, глотая слезы жалости. — Прошу садиться.
— Но, может быть, нам придется ехать далеко, очень далеко, — молвил Остап, — может быть, на край земли, а может быть, еще дальше. Подумайте.
— Куда хотите! — ответил верный Козлевич. — Такси свободен! Паниковский плакал, закрывая лицо кулачками и шепча:
— Какое сердце! Честное, благородное слово! Какое сердце.
Школа Острословия. Приём юмора ИРОНИЯ
Ирония – это признак людей успешных и конкурентоспособных. Редкий случай – когда иронизирует неудачник. Но если такое случается, то становится достоянием истории.
Вряд ли сейчас кто-то вспомнит, чем таким особенным прославился Тиль Уленшпигель при жизни. Зато всем известно выражение «юмор висельника», которое, благодаря нему стало ходячим. Тиль Уленшпигель прославился тем, что потешал шутками толпу, собравшуюся посмотреть на его казнь (через повешение).
Ирония в переводе с греческого языка – притворство. Притвориться же – означает ввести кого-то в заблуждение, быть неискренним. Но зачем человеку притворятся? Где польза от неискренности?
Поразмыслив недолго, пользу обнаружить можно. Например, человек, притворяющийся на сцене дуралеем и обалдуем, делает это с одной целью – рассмешив людей, заработать себе на пряники. Мотив благородный. Способ для многих неприемлемый.
Ирония – самый что ни на есть приемлемый способ. Потому что он позволяет, сохранив идею притворства и благородность мотива, не оскорбить человеческого достоинства.
Истории известен философ Сократ, который, когда хотел переубедить заблуждающегося человека, притворялся, что согласен с ним во всем. А затем, не торопясь, наводящими вопросами доводил собеседника до такого состояния, что тот своими же утверждениями опровергал самого себя. Этот метод называют «Сократовой иронией».
Широко цитируемое утверждение Сократа «Я знаю, что я ничего не знаю», на мой взгляд, такое же притворство, как и Сократова ирония. Некоторые видят в его методах и высказываниях философскую вершину. Я вижу – желание древнего философа продемонстрировать другим свое умственное превосходство и, получив преимущество, заработать этим себе на пряники.
Именно для этого, для демонстрации другим своего превосходства, нужна ирония успешному человеку. Человеческая ирония – это некий аналог рогов, копыт и зубов у животных, которые с их помощью понтятся друг перед другом.
Мы же, культурные люди, должны цивилизованно упираться рогами в рога соперника. Ведь порой, для того чтобы дискредитировать конкурента достаточно всего-навсего его оценить. Но оценить не как обычно, прямолинейно: козел ты, самец, блондинка, а притворно, иронично.
Например, нередко человека, совершившего проступок, снисходительно называют молодцом, труса – героем, слабого и тщедушного – богатырем, глупого – интеллектуалом.
Когда оценка поведения человека, его характеристик или внешнего вида берется в значении контрастном тому значению, которое присуще оценочному слову, возникает ирония. И разумеется, эффект превосходства.
Кстати, прямая, злая оценка человека преследует ту же цель – получить превосходство. Критически оценивая человека, затмевающего тебя по уровню знаний и таланта, ты как бы поднимаешься над ним на более высокую ступень. Думаете, зачем я оценил Сократа? Конечно, для того чтобы поставить себя выше него. Но это невозможно. Потому что Сократ, бесспорно, великий философ, который так же страстно, как и я, стремился поставить себя выше других, и даже выше меня.
Оценивание человека или событий словами контрастными тем, которые уместны в данном контексте – это самый простой и доступный вид иронии.
Всероссийская юмористическая газета «Экономика и жизнь».
— Ведь не бывает же абсолютно здоровых людей.
— Такие люди есть. Это призывники.
(О несъедобной пище) Вкуснятина.
Отрывок из книги Ильфа и Петрова «Золотой теленок».
«- А теперь давайте познакомимся. Как-никак – мы братья, а родство обязывает. Меня зовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.
— Балаганов, – представился рыжеволосый, – Шура Балаганов.
— О профессии не спрашиваю, – учтиво сказал Бендер, – но догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное?»
Напомню, что оценивают людей и события преимущественно по двум шкалам. По нравственной (хорошо – плохо и т.п.) и эстетической (красиво – некрасиво и т.п.).
Чуть сложнее в исполнении оценка человека или событий с помощью устойчивых выражений. В русском языке, я полагаю, и в других языках есть ряд словосочетаний начиненных иронией каким-то поваром уже заранее.
Например, выражение «Великий комбинатор» давно иронично и вполне пригодно, для того чтобы уколоть премудряющегося соперника.
Сложность этого варианта иронии заключается в том, что надо хранить в памяти немало устойчивых ироничных оценок и уметь применять их к месту. А так же быть уверенным, что собеседник, которого оценивают, или окружающие люди понимают смысл выражения правильно.
К примеру, если человек не знает, что выражение «Заяц во хмелю» иронично, он может подумать, что речь идет о блюде «Зайчатина в коньяке». Но это не так. Заяц во хмелю – это ироничная оценка, которая вошла в обиход, благодаря басне Сергея Михалкова «Заяц во хмелю».
Да я семь шкур с него спущу
И голым в Африку пущу!
Так говорит пьяный Заяц о Льве. Но стоит Льву появиться перед Зайцем, как тот дрожит и трезвеет от страха. Выражение «Заяц во хмелю» используется как ироническая оценка робкого человека, осмелевшего после принятого на грудь градуса.
Ниже примеры словосочетаний, нашпигованных иголками иронии:
Ба! знакомые всё лица!
Ворона в павлиньих перьях
Я не налетчик, а идейный борец за денежные знаки
Из мухи делать слона
Буря в стакане воды
Кто в лес, кто по дрова
За каждым из этих и других ироничных устойчивых словосочетаний стоит своя комичная история, рассказывать которую, чтобы оценить человека или событие в общении, нет никакой возможности. Ну, действительно, не браться же за пересказ получасовых басен, когда хочешь оценить чью-то любезность. Ироничное устойчивое словосочетание – это символ, знамя той морали, той иронии, которая возникла в результате поведения героев разных небылиц и историй.
От нас требуется всего-то, найдя аналогию между ироничной басней и реальным поступком человека, озвучить это знамя.
Восприятие иронии людьми зависит не только от желания говорящего, но и от ситуации, контекста. Часто ирония остается непонятной окружающим, если они находятся вне контекста, Однако у лиц присутствующих здесь и сейчас, не вызывает сомнений, что это ирония.
Сила влияния контекста на смысл сказанного позволяет любое устойчивое словосочетание превратить в ироничное.
Например, оценочное суждение «Золотой голос России» весьма презентабельно, если им оценивать человека достойного. Но стоит так отозваться о каком-то безголосом юнце, как оно тут же превращается в ироничное замечание.
Ирония – это притворство, а притворство – это противоречие. Чем острее противоречие между требованиями контекста и озвученной оценкой, тем выше и тоньше ирония.
На эмоциональное восприятие человеком иронии наряду с контекстом оказывает влияние наш голос. Наши интонации, которые, к счастью, подвластны нам и мы можем менять их в широком диапазоне.
О голосе, о человеческих интонациях психологи говорят так:
— Как говорится, становится тем, что говорится.
То есть они утверждают, что неважно, что ты говоришь, важно с какой интонацией ты говоришь. Учитывая это, получается, что иронию можно получить почти из ничего. Достаточно создать противоречие между смыслом слов и той интонацией, той мимикой, с которой произносятся слова. Например, фразу прекрасный денек, можно произнести так, что она будет означать ужасный день.
Полагаю, что для следующих словосочетаний, нетрудно придумать контекст, и произнести их с такой притворной интонацией, что они, будучи позитивными, превратятся в испепеляющий иронией факел.
Надежда русского вокала
Каждая кухарка должна научиться управлять государством
Первая леди страны
Тайный советник вождя
Театр одного актера
Ирония – это не обязательно оценочное суждение. Иронию могут обеспечить утверждения, вопросы, выводы, противоречащие ожидаемым в данном контексте утверждениям, вопросам, выводам при условии, что говорящий притворяется и не скрывает того, что притворяется. Мало того, свое притворство старается сделать очевидным.
Весьма иронично звучат реплики Сухова в фильме «Белое солнце пустыни». На вопрос белого офицера, чего молчишь, Сухов вопреки ожидаемому ответу говорит:
— Язык берегу.
Почему этот ответ ироничен? Потому что за несколько минут до этого, белый офицер пугает Сухова тем, что когда придет Абдула, он отрежет Сухову язык. Сухов, отвечая, дает понять, что манеры Абдулы стоят того, чтобы для них поберечь язык.
В этом же эпизоде белый офицер спрашивает Сухова:
— Ты как хочешь умереть: сразу или помучиться?
Сухов без заметной мимики на лице, без особых раздумий, спокойным голосом отвечает:
— Конечно, лучше помучиться.
Иронию порождает контраст между ожидаемым, напрашивающимся в данной ситуации ответом, и тем, который дает Сухов.
Зачем Сухов так ведет себя? Зачем, когда его жизнь висит на волоске, он раздражает агрессивно настроенного врага? Зачем он демонстрирует наплевательское отношение к собственной судьбе?
Ответ однозначен. Затем, чтобы продемонстрировать свое превосходство. А поскольку фильм снимался в советское время, то по задумке советских идеологов – превосходство советской системы над буржуазной. В отличие от советской системы Сухову удалось и до сих пор удается быть на вершине. Советская система давно почила в бозе, а Сухов жив и по-прежнему любим.
Следует сказать, что ответы Сухова, рвущие на куски достоинство белого офицера, – это, скорее, сарказм. Сарказм в переводе с греческого буквально – рву мясо. Ирония не рвет мясо, она помягче, не так агрессивна. В ней больше мягких умиротворяющих красок. Она более дружелюбна. Вернее, не более, а просто дружелюбна. Если ты рвешь мясо, но при этом дружелюбен (извини, ничего личного), то это точно не ирония. Это людоедство.
Сарказм, покровительственная манера общения, снисхождение к собеседникам – это явление того же рода, что и ирония. Но по сравнению с иронией нечто более острое, колючее, злое.
Хотите быть лидером – научитесь быть ироничным и саркастичным.
Однако у нас разговор об иронии и ниже примеры спокойных, мягких ироний, созданных при помощи искреннего притворства говорящего.
Целый день смотрел первый канал российского телевидения, так и не понял, про какую страну они всё время рассказывают?
Отрывок из книги Ильфа и Петрова «Золотой теленок».
Лектор снова сморщился, потому что дверь открылась и в помещение со стуком прибыли новые жильцы – Балаганов и Паниковский. Газовая атака застигла их при возвращении из ночной экспедиции. После работы над гирями они были перепачканы, как шкодливые коты. При виде командора молочные братья потупились.
Итак, признаки иронии:
Если есть притворство, то при наличии других признаков есть ирония.
Если говорящий, притворяясь, не пытается скрыть этого, а напротив делает все, для того чтобы его притворство стало очевидным для других, то есть ирония
Если есть противоречие: либо между голосом и значением слов, либо между значением слов и требованиями контекста, другие противоречия, то есть ирония.
Если говорящий демонстрирует свое снисходительное, покровительственное отношение к собеседникам, то есть ирония.
Ориентируясь на эти признаки, каждый сможет хотя бы приблизительно решить для себя, ироничен он или так себе флаг на бане.