Все что зрится мнится
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
—Постоянные читатели
—Сообщества
—Статистика
Эдгар Аллан По «Сон во сне»
Эдгар Аллан По, портрет
Сон во сне Эдгара Аллана По, от Джулии Рене Филэн
«Сон во сне», стихотворение Эдгара Аллана По, опубликованное в 1849, это стихотворение беседа, прощание с возлюбленной и согласие с её утверждением, что прожитые моменты были лишь сном. Воспоминания о времени, проведённом с возлюбленной были счастливыми, но автор скорбит о том, что эти моменты, или этот сон, уже в прошлом. Волна, от которой автор тщится сохранить хоть одну песчинку воспоминаний – это аналогия с безжалостным временем (22). Стоит вопрос о том, была ли жизнь лишь сном. Автор просит Бога вмешаться: «/Господи/, сохранится ль хоть одна (21), или все возьмёт волна (22)». Крушение иллюзий жестоко, описано как «буря» (13), и это заставляет автора страдать. Свои воспоминания автор описывает как «горсть песчинок золотых» (15). «Сон во сне» это воспоминания, которые реальны или нереальны. Нереальные, иллюзорные воспоминания сокровенны для автора, а настоящие, реальные – это нечто внешнее.
Автор вопрошает реальность о мечте, которая жила сном и ушла днём ли, ночью ли, как виденье ли, как свет, задается вопросом, был ли это только сон, если это закончилось? Он задается этим вопросом, стоя на берегу, наблюдая бурю, пытаясь удержать в руках горсть золотых песчинок. Финальный вопрос: «Или все, что зримо мне (23), Все есть только сон во сне? (24)». Его вопрос состоит в том, является ли то, что он видит, реальностью, является ли то, что он ощущает реальностью, или и то и другое это фантазия внутри фантазии. Автору хочется сохранить ощущение, что его воспоминания реальны, но, по мере того, как проходит время (волнами уносит золотой песок), ему все больше кажется, что это было только фантазией.
Антонио Переда, «Сон рыцаря». Холст и масло. Королевская академия изящных искусств Сан-Фернандо, Calle de Alcala, Madrid. 1655
Это готическое стихотворение. Готические стихотворения принято определять как крайне эмоциональные, по своей природе возвышенные, с беспокойной атмосферой. Они психологически тревожны, загадочны и темны, вдохновлены разочарованием, отчаянием, безумием или смертью. Все эти характеристики мы видим в двух строчках: «/Господи/, сохранится ль хоть одна (21), Или все возьмёт волна (22)». Сильнейшие эмоции, разочарование, отчаяние и страх смерти мы можем идентифицировать, когда автор восклицает «Oh God! (Господи!)» (21). Трепет, присущий возвышенному, мы видим, когда автор понимает, что все песчинки заберёт волна. Тревожная атмосфера ощущается в характеристике, которую автор даёт волнам/времени: «pitiless (безжалостные)» (22). Автор плачет о сверхъестественной силе, доведённый до отчаяния тревогой о том, что не может сохранить воспоминаний. Автор персонифицирует волны, наделяя их человеческим качеством: безжалостностью: им нет дела до его стремлений. Как песчинки золотого песка жизнь и самые ценные воспоминания утекают сквозь его пальцы с течением времени, так же как волна размывает песок на берегу.
Стихотворение состоит из двух стансов и двух двустиший. Первый станс – это строчки от первой до десятой, второй – от тринадцатой до двадцать четвёртой (В переводе К. Бальмонта). Двустишия – это одиннадцатая и двенадцатая строчки и двадцать пятая и двадцать шестая. Первый станс – это ответ на утверждение, сделанное возлюбленной и наставление ей. По соглашается: «Не ошиблась ты в одном (4), Жизнь моя была лишь сном (5)». Остальное стихотворение – это отклик на это утверждение. Автор формулирует вопрос по мере того, как мечта уходит днём ли, ночью ли, как виденье, и её не остаётся.
Фюссли, Иоган Генрих. «Nachtmahr» (Ночной кошмар). Холст и масло. Freies Deutsches Hochstift, Франкфурт-на-Майне, Германия, 1802
Второй станс – строчки с тринадцатой по двадцать четвертую. Он построен из сочетаний глаголов с личным местоимением: «Я стою» (12), «Я стерегу» (13), «Я держу» (14). Автор стоит на берегу, стережёт бурю и держит в руках песчинки воспоминаний, он молит о том, чтобы спасти хотя бы одно воспоминание от течения времени. Как автор просит об этом? Он стоит на берегу лицом к лицу с жестоким штормом. Что происходит с песком? Он утекает сквозь его пальцы. Что происходит, когда он теряет песчинки воспоминаний? Он плачет о них. Что автор может сделать с этим? Он молит Бога о том, чтобы сохранить хотя бы одно драгоценное воспоминание от течения времени.
Карл Брюллов (1799-1852). «Сон монашки». Холст и масло. 19 век
Винсент ван Гог, «Ночная терраса кафе». Холст и масло. Музей Креллер-Мюллер. Оттерло, Нидерланды. 1888
У автора есть шесть вариаций: ритм меняется от трехстопного к четырехстопному, метр от ямба к хорею и спондею. Для читателя ямб выглядит более спокойным, чем хорей. Хорей более экспрессивен убедителен. С помощью спондея автор подчеркивает важные слова, такие как “dream” (5), “away” (6), “day” (7), “none” (8), “gone” (9), “shore” (13), “hand” (14), “deep” (17), “weep” (18), “seems” (23), “dream” (24). Если я проводу свои дни в мечтах, значит ли это, что все эти мечты уйдут? Я стою на берегу, а мечты ускользают в небытие. Я плачу о том, что мои воспоминания были всего лишь сном. Это стихотворение об отчаянии, что видно из тонического выделения слов: ‘gone’ (9), ‘All’ (10), ‘One’ (22), and ‘all’ (23). Читатель остаётся перед вопросом, исчезают ли наши все воспоминания, реальные или нереальные, с течением времени.
Стихотворение:
“A Dream within a Dream,” by Edgar Allen Poe
(1) Take this kiss upon the brow!
(2) And, in parting from you now,
(3) Thus much let me avow―
(4) You are not wrong, you deem
(5) That my days have been a dream:
(6) Yet if hope has flown away
(7) In a night, or in a day,
(8) In a vision or in none,
(9) Is it therefore the less ‘gone’?
Винсент ван Гог, «На пороге вечности». Холст и масло. Музей Креллер-Мюллер. Оттерло, Нидерланды. 1890
(10) ‘All’ that we see or seem
(11) Is but a dream within a dream.
(12) I stand amid the roar
(13) Of a surf-tormented shore,
(14) And I hold within my hand
(15) Grains of the golden sand
(16) How few! Yet how they creep
(17) Through my fingers to the deep
(18) While I weep―while I weep!
(19) O God! Can I not grasp
(20) Them with a tighter clasp?
(21) O God! Can I not save
(22) ‘One’ from the pitiless wave?
(23) Is ‘all’ that we see or seem
(24) But a dream within a dream?
Эдвард Мунк. «Крик». Национальная галерея. Осло, Норвегия, 1893
Все что зрится мнится
Некоторые считали его сумасшедшим.
Его приближенные знали достоверно,
Есть удивительное напряженное состояние ума, когда человек сильнее, умнее, красивее самого себя. Это состояние можно назвать праздником умственной жизни. Мысль воспринимает тогда все в необычных очертаниях, открываются неожиданные перспективы, возникают поразительные сочетания, обостренные чувства во всем улавливают новизну, предчувствие и воспоминание усиливают личность двойным внушением, и крылатая душа видит себя в мире расширенном и углубленном. Такие состояния, приближающие нас к мирам запредельным, бывают у каждого, как бы в подтверждение великого принципа конечной равноправности всех душ. Но одних они посещают, быть может, только раз в жизни, над другими, то сильнее, то слабее, они простирают почти беспрерывное влияние, и есть избранники, которым дано в каждую полночь видеть привидения и с каждым рассветом слышать биение новых жизней.
К числу таких немногих избранников принадлежал величайший из поэтов-символистов Эдгар По. Это — сама напряженность, это — воплощенный экстаз — сдержанная ярость вулкана, выбрасывающего лаву из недр земли в вышний воздух, полная зноя котельная могучей фабрики, охваченная шумами огня, который, приводя в движение множество станков, ежеминутно заставляет опасаться взрыва.
В одном из своих наиболее таинственных рассказов, «Человек толпы», Эдгар По описывает загадочного старика, лицо которого напоминало ему образ Дьявола. «Бросив беглый взгляд на лицо этого бродяги, затаившего какую-то страшную тайну, я получил, говорит он, представление о громадной умственной силе, об осторожности, скаредности, алчности, хладнокровии, коварстве, кровожадности, о торжестве, веселости, о крайнем ужасе, о напряженном — о бесконечном отчаянии». Если несколько изменить слова этой сложной характеристики, мы получим точный портрет самого поэта. Смотря на лицо Эдгара По и читая его произведения, получаешь представление о громадной умственной силе, о крайней осторожности в выборе художественных эффектов, об утонченной скупости в пользовании словами, указывающей на великую любовь к слову, о ненасытимой алчности души, о мудром хладнокровии избранника, дерзающего на то, перед чем отступают другие, о торжестве законченного художника, о безумной веселости безысходного ужаса, являющегося неизбежностью для такой души, о напряженном и бесконечном отчаянии. Загадочный старик, чтобы не остаться наедине со своей страшной тайной, без устали скитается в людской толпе; как Вечный Жид, он бежит с одного места на другое и, когда пустеют нарядные кварталы города, он, как отверженный, спешит в нищенские закоулки, где омерзительная нечисть гноится в застоявшихся каналах. Так точно Эдгар По, проникнувшись философским отчаяньем, затаив в себе тайну понимания мировой жизни, как кошмарной игры, большего в меньшем, всю жизнь был под властью демона скитания и от самых воздушных гимнов серафима переходил к самым чудовищным ямам нашей жизни, чтобы через остроту ощущения соприкоснуться с иным миром, чтобы и здесь, в провалах уродства, увидеть хотя северное сияние. И как загадочный старик был одет в затасканное белье хорошего качества, а под тщательно застегнутым плащом скрывал что-то блестящее, бриллианты или кинжал, так Эдгар По в своей искаженной жизни всегда оставался прекрасным демоном, и над его творчеством никогда не погаснет изумрудное сияние Люцифера.
Это была планета без орбиты, как его назвали враги, думая унизить поэта, которого они возвеличили таким названием, сразу указывающим, что это — душа исключительная, следующая в мире своими необычными путями и горящая не бледным сиянием полуспящих звезд, а ярким, особым блеском кометы. Эдгар По был из расы причудливых изобретателей нового. Идя по дороге, которую мы как будто уже давно знаем, он вдруг заставляет нас обратиться к каким-то неожиданным поворотам и открывает не только уголки, но и огромные равнины, которых раньше не касался наш взгляд, заставляет нас дышать запахом трав, до тех пор никогда нами невиданных и однако же странно напоминающих нашей душе о чем-то бывшем очень давно, случившемся с нами где-то не здесь. И след от такого чувства остается в душе надолго, пробуждая или пересоздавая в ней какие-то скрытые способности, так что после прочтения той или другой необыкновенной страницы, написанной безумным Эдгаром, мы смотрим на самые повседневные предметы иным, проникновенным взглядом. События, которые он описывает, все проходят в замкнутой душе самого поэта; страшно похожие на жизнь, они совершаются где-то вне жизни, out of space — out of time, вне времени — вне пространства, их видишь сквозь какое-то окно и, лихорадочно следя за ними, дрожишь оттого, что не можешь с ними соединиться.
Язык, замыслы, художественная манера, все отмечено в Эдгаре По яркою печатью новизны. Никто из английских или американских поэтов не знал до него, что можно сделать с английским стихом, прихотливым сопоставлением известных звуковых сочетаний. Эдгар По взял лютню, натянул струны, они выпрямились, блеснули и вдруг запели всею скрытою силой серебряных перезвонов. Никто не знал до него, что сказки можно соединять с философией. Он слил в органически целое единство художественные настроения и логические результаты высших умозрений, сочетал две краски в одну и создал новую литературную форму, философские сказки, гипнотизирующие одновременно и наше чувство, и наш ум. Метко определив, что происхождение Поэзии кроется в жажде Красоты более безумной, чем та, которую нам может дать земля, Эдгар По стремился утолить эту жажду созданием неземных образов. Его ландшафты изменены, как в сновидениях, где те же предметы кажутся другими. Его водовороты затягивают в себя и в то же время заставляют думать о Боге, будучи пронизаны до самой глубины призрачным блеском месяца. Его женщины должны умирать преждевременно, и, как верно говорит Бодлер, их лица окружены тем золотым сиянием, которое неотлучно соединено с лицами святых.
Колумб новых областей в человеческой душе, он первый сознательно занялся мыслью ввести уродство в область красоты и, с лукавством мудрого мага, создал поэзию ужаса. Он первый угадал поэзию распадающихся величественных зданий, угадал жизнь корабля, как одухотворенного существа, уловил великий символизм явлений Моря, установил художественную, полную волнующих намеков, связь между человеческой душой и неодушевленными предметами, пророчески почувствовал настроение наших дней и в подавляющих мрачностью красок картинах изобразил чудовищные — неизбежные для души — последствия механического миросозерцания.
В «Падении дома Эшер» он для будущих времен нарисовал душевное распадение личности, гибнущей из-за своей утонченности. В «Овальном портрете» он показал невозможность любви, потому что душа, исходя из созерцания земного любимого образа, возводит его роковым восходящим путем к идеальной мечте, к запредельному первообразу, и как только этот путь пройден, земной образ лишается своих красок, отпадает, умирает, и остается только мечта, прекрасная, как создание искусства, но — из иного мира, чем мир земного счастья. В «Демоне извращенности», в «Вилльяме Вильсоне», в сказке «Черный кот» он изобразил непобедимую стихийность совести, как ее не изображал до него еще никто. В таких произведениях, как «Нисхождение в Мальстрём», «Манускрипт, найденный в бутылке» и «Повествование Артура Гордона Пима», он символически представил безнадежность наших душевных исканий, логические стены, вырастающие перед нами, когда мы идем по путям познания. В лучшей своей сказке, «Молчание», он изобразил проистекающий отсюда ужас, нестерпимую пытку, более острую, чем отчаяние, возникающую от сознания того молчания, которым окружены мы навсегда. Дальше, за ним, за этим сознанием, начинается беспредельное царство смерти, фосфорический блеск разложения, ярость смерча, самумы, бешенство бурь, которые, свирепствуя извне, проникают и в людские обиталища, заставляя драпри шевелиться и двигаться змеиными движениями, — царство, полное сплина, страха и ужаса, искаженных призраков, глаз, расширенных от нестерпимого испуга, чудовищной бледности, чумных дыханий, кровавых пятен и белых цветов, застывших и еще более страшных, чем кровь.
Эдгар По «Сон во сне»
Пусть останется с тобой
Поцелуй прощальный мой!
От тебя я ухожу,
И тебе теперь скажу:
Не ошиблась ты в одном, —
Жизнь моя была лишь сном.
Но мечта, что сном жила,
Днём ли, ночью ли ушла,
Как виденье ли, как свет,
Чтó мне в том, — её уж нет.
Всё, что зрится, мнится мне,
Всё есть только сон во сне.
Я стою на берегу,
Бурю взором стерегу.
И держу в руках своих
Горсть песчинок золотых.
Как они ласкают взгляд!
Как их мало! Как скользят
Все — меж пальцев — вниз, к волне,
К глубине — на горе мне!
Как их бег мне задержать,
Как сильнее руки сжать?
Сохранится ль хоть одна,
Или все возьмёт волна?
Или то, что зримо мне,
Всё есть только сон во сне?
Перевод К. Бальмонта
A Dream within a Dream
Take this kiss upon the brow!
And, in parting from you now,
Thus much let me avow—
You are not wrong, who deem
That my days have been a dream;
Yet if hope has flown away
In a night, or in a day,
In a vision, or in none,
Is it therefore the less gone?
All that we see or seem
Is but a dream within a dream.
I stand amid the roar
Of a surf-tormented shore,
And I hold within my hand
Grains of the golden sand—
How few! yet how they creep
Through my fingers to the deep,
While I weep—while I weep!
O God! can I not grasp
Them with a tighter clasp?
O God! can I not save
One from the pitiless wave?
Is all that we see or seem
But a dream within a dream?