Миндаль сон вон пхен на корейском
Без чувств: как ребенок с алекситимией видит мир, в котором все подчинено эмоциям. Глава книги Сон Вон Пхён «Миндаль»
У меня есть миндаль.
И у вас он тоже есть.
И у тех, кем вы дорожите больше всего.
И кого больше всего проклинаете.
Никто не может этот миндаль почувствовать.
Все просто знают, что он существует.
Короче, это будет рассказ о том, как такое чудовище, как я, встретило другое чудовище. Но я и не подумаю сейчас вам рассказывать, чем все закончится, трагедией или фарсом. Во‑первых, потому что, как только вы узнаете конец, вся история тут же станет неинтересной. Отсюда же и во-вторых: так хоть ненамного увеличится вероятность того, что вы будете сопровождать меня в этом рассказе. Ну и в-третьих, в качестве последней отговорки могу сказать, что на самом деле ни вам, ни мне, да и вообще никому и никогда не понять, комедией или трагедией была эта история.
Не испытывая при этом никаких эмоций. Впрочем, как и всегда.
Впервые это случилось, когда мне было шесть лет. Симптомы проявлялись и до того, но только в шесть это всплыло на поверхность. Хотя мама думала, что это произойдет раньше. А может, она замечала, но просто не обращала внимания? В общем, в тот день мама не пришла забирать меня из детского сада. Как я потом узнал, она впервые за долгое время (точнее, впервые за несколько лет) отправилась к папе. Протирая обветшалую стенку, где хранилась траурная урна с прахом, она говорила, что теперь перестанет все время вспоминать его, не потому что хочет встретить новую любовь, а потому что пришло время. И в тот момент, когда мама признавалась, что их любви конец, она совсем забыла про меня — нежданного посланца той самой ребяческой любви.
Когда в детском саду больше никого не осталось, я спокойно и неторопливо вышел на улицу. В свои шесть я знал лишь, что наш дом находится где-то за пешеходным мостом. Я поднялся на мост и свесил голову за парапет. Внизу по дороге с фырканьем скользили машины.
Внезапно я вспомнил одну штуку, которую где-то видел: я набрал полный рот слюны и прицельно плюнул, норовя попасть в проезжавшую внизу машину. Но в итоге плевок даже не долетел до земли, его просто разнесло ветром по воздуху. Я внимательно отследил его судьбу и плюнул еще несколько раз, но в итоге доплевался лишь до того, что у меня закружилась голова.
— Ты что это там делаешь? Фу, гадость какая!
Подняв голову, я увидел, как проходившая мимо женщина бросила на меня гневный взгляд и точь-в-точь как машины внизу проскользила дальше. Я снова остался один. С моста вниз спускалось несколько лестниц, они вели в разные стороны, и я не знал, какое направление выбрать. Пейзаж и слева, и справа казался абсолютно одинаковым — серым и холодно-чужим. Услышав над собой шум голубиных крыльев, я поднял голову и двинулся вслед за птицами.
Я прошел уже довольно много, когда понял, что иду не туда. Как раз недавно мы в детском саду учили песенку «Шагай вперед!». В ней пелось о том, что Земля круглая и если идти вперед не останавливаясь, когда-нибудь вернешься домой. Поэтому я упорно продолжал шагать вперед на своих коротеньких неуклюжих ножках.
Широкая улица постепенно превращалась в маленький переулок, по обеим сторонам которого виднелось все больше старых домов. Здесь даже присутствия людей не ощущалось. На ветшающих бетонных стенах там и сям красным были написаны непонятные цифры и надписи вроде «Пустующее здание».
Внезапно я услышал, как кто-то тихо вскрикнул: «А!» А может, это было не «А!», а «О!». Или даже «А-а-а-а-а-а!». Уже не скажу. Точно помню, что вскрик был тихий и короткий. И я пошел на него. По мере того как я приближался, крик превратился в «Ы!», а потом в «И-и-и-и-и-и-и!». Раздавался он из-за угла. Я не мешкая туда свернул.
На земле лежал ребенок. Трудно было понять, сколько ему лет, было ясно лишь, что это мальчик. Над ним как заведенные туда-сюда мотались черные тени. Ребенка били. И те короткие вскрики принадлежали не ему. Это было что-то вроде хаканья, возгласов при ударе, которые издавали окружавшие его силуэты. Они плевали в него и пинали. Только потом я понял, что это были просто подростки, школьники, даже не из старших классов, но в тот момент они мне представлялись огромными длинными тенями взрослых людей.
Похоже, били лежачего уже давно: тот уже не мог ни сопротивляться, ни даже кричать. Его просто мотало из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Один из нападавших, словно завершая композицию, добил жертву, рубанув ногой в бок. После этого они разошлись. Все тело мальчишки было залито кровью, словно его тоже расписали алой краской. Я подошел к нему поближе. Похоже, лет ему было больше, чем мне: на вид где-то одиннадцать-двенадцать, то есть старше меня в два раза. Но мне бы даже не пришло в голову признать в нем старшего, потому что выглядел он совсем как ребенок. Дышал он мелко и часто, как новорожденный щенок, грудь почти не приподнималась. Было понятно, что состояние у него ужасное.
Я снова шмыгнул за угол. Вокруг по‑прежнему не было ни души, лишь красные цифры на обшарпанных серых стенах мелькали перед глазами. Еще немного поблуждав, я наконец увидел какую-то лавчонку. Отодвинув дверь в сторону, я зашел внутрь и*обратился к хозяину лавки:
По телевизору шла «Семейная телевикторина». Мужчина смотрел передачу, похихикивал и, похоже, не слышал, как я его звал. Одной из участниц заткнули уши, и она должна была по движению губ понять, что ей говорят. Было задано слово «мандраж». Сам не понимаю, почему оно так запало в память, ведь я тогда еще не знал, что оно означает. Девушка никак не могла его угадать, вместо этого все время выдавала какие-то другие смешные, нелепые варианты, от чего зрители в зале, да и владелец лавки покатывались со смеху. Наконец время на ответ вышло, и женская команда проиграла раунд. Дядька у телевизора аж причмокнул губами от огорчения. Я снова позвал его:
— А? — Мужик наконец повернулся ко мне.
— Там в переулке человек прямо на земле лежит.
А он в ответ лишь бросил безразлично:
— И чё? — и устроился поудобнее. На экране как раз задавали решающий вопрос: баллов за него давали так много, что можно было переломить ход всей игры, поэтому обе команды настроились на серьезную схватку.
— Ну он же там, наверное, и умереть может. — Я протянул руку к конфетам, аккуратно разложенным на прилавке.
Хозяин наконец посмотрел мне в глаза:
— Что-то ты как-то слишком спокойно о таких вещах говоришь. Не учили, что обманывать нехорошо?
Я на некоторое время замолчал, подбирая слова, которые могли бы его убедить. Но я был еще маленький и слов знал не очень много, поэтому в голову не пришло ничего более убедительного, как просто повторить только что сказанное:
Миндаль сон вон пхен на корейском
В октябре все помешались на «Игре в кальмара». Безумный сериал Netflix про игру в выживание проник повсюду — в ресторанные блюда, нейл-дизайн и умы радикально настроенных россиян (26% опрошенных предложили запретить шоу) — и, похоже, уже стал в глазах всего мира новым достоянием корейской культуры, как k-pop, корейская косметика и корейская литература, самые мощные примеры которой собрала Лиза Биргер.
«У вас все получится — мы тоже начинали с видеокассет» — гласит американский постер Netflix. Создатель сериала «Игра в кальмара» Хван Дон Хёк мог бы придумать свой жизнеутверждающий слоган о мечтах, которые сбываются. В интервью он рассказывает, что идея сделать сериал о смертельной борьбе за деньги и успех пришла к нему, когда сам он сидел без копейки. Сценарий «Игры в кальмара» был закончен в 2009-м, от него отказались 20 студий. Хван Дон Хёк вынужден был продать ноутбук, чтобы хватало на еду. Впрочем, все десять лет до мирового успеха «Кальмара» он не сидел сложа руки и снял несколько фильмов, в том числе и по-настоящему жесткий, ничуть не игровой «Суровое испытание» о насилии над учениками в школе для слабослышащих и суперпопулярную в Корее историческую драму «Крепость Намхансансон». Но, конечно, ни один из этих фильмов не вызвал массового помешательства всего мира над вырезанием иголочкой фигурок на печенье.
Почему десять лет назад поставить «Игру в кальмара» было невозможно, а теперь это главный сериал на планете? Сам Хван Дон Хёк объясняет свой успех тем, как изменился мир: это раньше реки крови казались слишком нереалистичными — а сейчас все это уже вполне похоже на реальную жизнь. Вторая причина — в том, что стриминговые сервисы дают больше возможностей для радикального, чем телевидение: сериалы с рейтингом 18+ тут с большей вероятностью попадут в прайм-тайм, ну и позволить себе можно больше. Но есть и третья причина популярности сериала — интерес к Южной Корее как к идеальному другому, откуда до внешнего мира долетают сплошные феномены: песня Gangnam Style, например, k-pop или корейская литература, которая вот уже несколько лет весьма успешна в России (у издательства АСТ даже есть серия «К-фикшен», честно переведенная с корейского). Вот четыре самых знаковых примера.
Сон Вон Пхён. Миндаль
Сон Вон Пхён — корейская писательница и режиссер. Она окончила университет Согён, где изучала социологию и философию. В качестве режиссера сняла ряд короткометражек, включая Oooh You Make Me Sick в 2005 году и A Two-way Monologue в 2007-м. Ее сценарий к фильму I Believe in The Moment был отмечен Science Fantasy Writers’ Award в 2006 году.
«Миндаль» — дебютный роман Сон Вон Пхён. Главный герой, Сон Юн Чжэ, родился с особенностью: он не умеет распознавать собственные чувства. Страх, сочувствие, любовь, злость — все это ему незнакомо и непонятно. И все равно это книга о непростой, даже трагичной, но дружбе: однажды Сон Юн Чжэ притворяется другим человеком, Ли Су, — и встречает самого Ли Су, который теперь зовется Гоном. Так начинается их история.
По правде говоря, я не сразу понял, почему бабуля подобрала именно это слово для детского прозвища. Чудовища из книжек были не особенно милыми и красивыми. Точнее даже так: то, что в принципе не могло быть милым и красивым, называлось чудовищем. Так почему ж бабуля называла меня милым чудовищем? Позже я узнал значение слова «парадокс», когда соединяются противоположные понятия. Но даже тогда меня сбивало с толку, на каком слове она делала акцент: на «чудовище» или на «милом»? Как бы то ни было, поскольку бабуля сказала, что это она меня так любя называет, я решил ей поверить.
Мама, едва услышав от бабули рассказ о девочке с Микки-Маусами, пустилась в слезы:
— Я же знала, что это начнется. Но не думала, что так рано.
— Перестань! Хочешь попричитать — иди к себе в комнату, закройся и причитай сколько влезет!
От такой внезапной выволочки мама перестала плакать, со злостью взглянула на бабушку, а потом разрыдалась еще сильнее.
«Тц-тц-тц» — бабуля поцокала языком, неодобрительно покачала головой, глубоко вздохнула, издав громкое «ф-ф-фух!» и безразлично уставилась в потолок. Сцена привычная при их общении.
«Я же знала, что так будет», — судя по этим словам, история у маминых переживаний была давняя. Потому что почти с самого рождения я отличался от других детей. Знаете чем?
Поначалу мама считала, что это просто позднее развитие рефлекса. Но в книгах для родителей писали, что ребенок начинает улыбаться уже через три дня после рождения. И мать с нетерпением считала дни. А те уже приближались к первой сотне.
Я был спокоен и невозмутим, как заколдованная царевна Несмеяна, а мама, подобно заморским принцам из той же сказки, перепробовала все способы, чтобы мне угодить: хлопала в ладоши, трясла разноцветными погремушками и даже забавно танцевала под детские песенки. А когда уставала, выходила на веранду перекурить, хотя почти завязала с сигаретами еще во время беременности. Я смотрел видео, которое мама засняла в то время: она из кожи вон лезет, пот течет в три ручья, а я просто тихо сижу напротив и смотрю на все происходящее безучастным взглядом.
В общем, рассмешить меня у мамы не получалось. Осмотр в больнице показал, что никаких отклонений нет: рост, вес, развитие двигательной сферы — все соответствовало норме. Наш участковый педиатр тоже сказал, что ребенок растет замечательно здоровым, посоветовал маме не переживать и отправил ее домой. Тогда мама тоже старательно успокаивала себя тем, что я, возможно, просто чуть более спокойный, чем другие дети. Но после того как мне исполнился год, начали происходить события, давшие ей действительно серьезный повод для волнений.
Как-то раз мама готовила для меня молочную смесь. Закипятив чайник, она поставила его на стол и только повернулась за порошком, как я потянулся к привлекательному ярко-красному предмету и опрокинул его на пол. Из чайника потекла вода. У меня до сих пор остались следы от ожогов как памятная медаль о тех временах. Я тут же пронзительно зарыдал. Мама тогда еще опасалась, что после этого случая я буду бояться горячей воды, или чайников, или красного цвета. С другими детьми обычно так и происходит. Но не со мной. Всего этого я не боялся. И по-прежнему тянул к красному чайнику свои ручонки, без разницы, горячая там вода была или холодная.
Но дальше было только больше. Меня не пугал ни одноглазый старик, живший ниже по улице, ни огромная черная собака, сидевшая на привязи на лужайке перед его домом. Я спокойно рассматривал бельмо в глазу старика, в котором зрачок был затянут белесой пеленой. А однажды, когда мама ненадолго выпустила меня из виду, я так же спокойно подошел к его яростно лающей собаке с острющими зубами и протянул к ней руку. Причем я так поступил уже после того, как эта собака до крови искусала соседских детей (это я тоже видел своими глазами). В общем, пришлось, конечно, матери за мной побегать не раз и не два.
Таких случаев было много, и мама начала переживать, нет ли у меня задержек в интеллектуальном развитии. Но ни по внешности, ни по поведению нельзя было сказать, что я умственно отсталый. Мама понятия не имела, как быть с такими детьми, поэтому и поступила очень «по-мамкиному»: решила найти в этом положительные стороны, типа «Он просто более смелый и хладнокровный, чем ровесники». Это мама в своем дневнике так записала.
Тем не менее если ребенок годами не улыбается, то, скорее всего, это уже крайне серьезный повод для беспокойства. Когда мне исполнилось четыре, мама взяла меня за руку и отвела в другую, более крупную клинику. Мои самые ранние детские воспоминания относятся как раз к тому дню. Чаще всего они расплывчатые, как будто я смотрю на них под водой, но иногда картинка становится четкой и резкой.
Вот напротив меня сидит мужчина в белом халате. На его лице — широкая улыбка, он показывает мне всякие игрушки, одну за другой. Некоторые игрушки можно трясти — мужчина сам показывает как. Вот он несколько раз бьет мне по коленке маленьким молоточком. Моя нога, будто качели, непроизвольно подлетает вверх. Мужчина просовывает мне пальцы под мышки — мне немного щекотно, и я слабо улыбаюсь. Вот он показывает мне фотографии, попутно задавая какие-то вопросы. Одну из этих фотографий я запомнил.
— На фото плачет ребенок, он потерял маму. Как ты думаешь, что он сейчас чувствует?
Я не знаю, что ответить, и беспомощно поднимаю взгляд на сидящую рядом мать. Мама улыбается и гладит меня по голове. Тихонько прикусив нижнюю губу.
Спустя некоторое время мама сказала, что мы сегодня полетим в космос. Снова взяла меня за руку и куда-то повела. По прибытии выяснилось, что мы опять пришли в поликлинику. Я спросил, зачем мы сюда пришли, ведь у меня ничего не болит. Но мама не ответила. Помню лишь, что лежал на чемто холодном и что меня засосало внутрь какой-то белой бочки, издававшей странные звуки: пи-пипи. Полет в космос оказался весьма скучным занятием.
Тут картинка снова меняется и вокруг появляется очень много мужчин в белых халатах. Один из них — самый старый — показывает мне неясную черно-белую фотографию и говорит, что ее сняли у меня в голове. Ерунда, как я ни приглядывался, на мою голову фото было не очень похоже. Но мама как будто поверила этой явной чепухе и все время кивала. Всякий раз, как старший открывал рот, молодые парни вокруг него тут же начинали что-то записывать. От скуки я принялся болтать ногами и пару раз заехал по столу врача. Мама сказала, чтобы я прекращал, и положила руку мне на плечо. Я запрокинул голову и увидел, как по ее щеке катится слеза.
Что еще помню из того дня? Помню только, что мама после этого плакала. Много. Очень много. Даже когда мы уже вышли из кабинета в приемную.
В приемной был телевизор, по которому шли мультики, но я не мог на них сосредоточиться: космодесантники расправлялись со злодеями, а мама только и делала, что плакала. В конце концов даже дремавший рядом старик начал ворчать:
— Хватит уже канючить! Замучила, слушать противно.
Только после этого мама, которую отчитали, словно школьницу, плотно сжала губы и не издавала ни звука, лишь только дрожала всем телом.
Мама часто покупала мне миндаль. Я перепробовал его весь, начиная с американского и заканчивая российским. А еще австралийский, китайский — в общем, все, что импортировалось в Корею. Китайский миндаль — одно расстройство, вкус у него горький. У австралийского — какой-то кисловатый земляной запах. В Корее миндаль тоже растет, но мне больше по вкусу американский, особенно калифорнийский. Я вам сейчас расскажу, как ем калифорнийский миндаль — нежно-коричневатый, словно до отказа налитый светом тихоокеанского солнца.
Сначала берем пакетик с миндалем и, не открывая, прощупываем орехи снаружи. На дне пакета ядрышки будут тугие и неподатливые. Не торопясь отрываем полоску сверху и расстегиваем пластиковую застежку. Делать это нужно с закрытыми глазами.
После этого засовываем нос внутрь пакета и медленно втягиваем воздух. Чуть-чуть, неглубоко, и тут же задерживаем дыхание. Чтобы максимально насладиться моментом, когда аромат проникнет внутрь тебя, распространяясь по всему телу. Когда же ты полностью наполнишься миндальным ароматом, можно наконец положить в рот с полгорсти орехов. Когда зернышки окажутся на языке, нужно немного покатать их во рту, пройдясь по шершавой поверхности и острым краям. Но не слишком долго: если миндаль разбухнет от слюны, вкуса уже не будет. Воспринимайте эту стадию просто как процесс подготовки к пику удовольствия. Если недодержать, вкус будет слабый, если передержать — эффект будет уже не тот. Подходящий момент нужно прочувствовать самому. По мере приближения к кульминации представляйте себе, что миндаль увеличивается в размерах: ядрышко с ноготок постепенно становится все больше и больше: сначала с крупную виноградину, потом — с киви, апельсин, арбуз. Наконец зерно распухает, как мяч для регби. Все, вот теперь — хрусть! — раскусываем орешек. И одновременно с этим хрустом рот наполняется солнечным светом, долетевшим из далекой Калифорнии.
Я неизменно совершал весь этот ритуал вовсе не потому, что так любил миндаль. Его всегда ставили на стол, каждый раз во время еды, трижды в день. Отвертеться от него возможности не было. Поэтому мне оставалось только изобретать различные способы его есть. Мама считала, что если я буду есть много миндаля, то и в голове у меня миндалины станут больше. Это была одна из многих маминых несбывшихся надежд, на которые она напрасно уповала.
Миндалины в голове есть у каждого из нас, по две штуки. Они плотно сидят в глубине, где-то чуть выше и чуть позади ушей. И по размеру, и по форме они в точности напоминают персиковую косточку или ядра миндаля, поэтому их и называют «миндалевидное тело» или на латинский манер — «амигдала».
Под воздействием внешнего раздражителя в миндалинах словно загорается красный огонек, и в зависимости от характера раздражителя вы можете воспринимать его как приятные или неприятные ощущения, страх или злость.
Но, судя по всему, в моих миндалинах что-то поломалось и огонек в них не зажигался, что бы вокруг ни происходило. Потому я и не понимал, отчего люди смеются или плачут. Для меня что радость, что грусть, что любовь, что страх — все было размытыми понятиями. И такие слова, как «чувство» или «сочувствие», казались мне не более чем просто непонятными закорючками на бумаге.
5 самых ожидаемых книг июля
Что искать на полках книжных в разгаре каникул? Встречайте свежую подборку книжных новинок от Татьяны Трубиной, автора ютуб-канала Bookовски и инстаграм-блога Bookovski_books.
Июль можно смело назвать месяцем важных переизданий. Самое громкое – это, конечно же, начало выпуска в издательстве «Corpus» романов Владимира Набокова (до этого долгие годы Набокова издавала только «Азбука»). В июле выйдут сразу два – «Лолита» и «Камера обскура», а там, глядишь, не за горами и остальные. Не менее значимое событие – выпуск «Риполом» романа Жориса-Карла Гюисманса «Наоборот», главного произведения об антигерое и так называемой «библии декаданса». Ну а менее искушённого читателя ждут перевыпуск вампирской саги Стефани Майер «Сумерки» и молодёжного бестселлера Эрин Моргенштерн «Ночной цирк».
Из текстов, издающихся впервые, советую не обойти стороной сборник рассказов Дэвида Фостера Уоллеса «Забвение». Хотя Уоллес в первую очередь ассоциируется с большими (во всех смыслах) романами, по мнению американских критиков, он — настоящий ас малой формы. Ещё одна книга из категории «не проходите мимо» — «Лето», финальная часть сезонного квартета британской писательницы Али Смит. Как и в предыдущих трёх книгах речь в романе пойдёт о вечных ценностях и актуальных повестках.
Довольно заманчиво выглядят новинки «Polyandria No Age». Например, «Кролиководство» Бинни Киршенбаум обещает быть смешным и язвительным рассказом о совсем не смешном явлении — клинической депрессии. А вот семейная драма «Дом у реки» Ханны Ричел сразу с аннотации готовит читателя к запутанной и трагичной истории, которая заставит не раз протянуть руку к пачке бумажных платочков.
Российская проза продолжает менять курс с осмысления исторических событий на осмысление современности, и хорошее доказательство этому — новинка от «Редакции Елены Шубиной», роман «Выключить моё видео» Александры Шалашовой, повествующий о дистанционном обучении в период коронавирусного карантина 2020 года. Zoom, чатики и другие прелести онлайн-общения против бушующих гормонов старших школьников — это должно быть интересно!
Награда за самую безумную новинку нынче достаётся роману Деб Олин Анферт «Птичник №8» — книге о том, как инспекторы птицефабрики затевают масштабную кампанию по освобождению куриц из неволи.
Нон-фикшн июля — «Новая маскулинность» от Анатолия Ноготочки. Сборник твитов и эссе на тему современной мужественности — что может быть лучшей компанией книголюбу в отупляющую летнюю жару?!
А теперь, как обычно, переходим к пятёрке самых ожидаемых книг второго летнего месяца.
«Миндаль» Сон Вон Пхён
Главный герой «Миндаля» корейской писательницы Сон Вон Пхён с рождения лишён способности распознавать собственные чувства, что уже делает этот роман интересным вне зависимости от того, какие события ожидают читателя по ходу развития сюжета. А ожидают его подмены, внезапная дружба и, конечно же, отстранённый взгляд на привычное общественное поведение. Будем надеяться, Сон Юн Чжэ понравится читателям не меньше своей японской сестры по несчастью Кэйко Фурукура из «Человека-комбини» Саяки Мурата.
«Цивилиzации» Лорана Бине
Альтернативная история человеческой цивилизации глазами Лорана Бине выглядит как исследование инками традиций, культуры и верований отсталых европейских цивилизаций. Сплетая тугой клубок из различных литературных форм и точек зрения разных рассказчиков, главный выдумщик французской литературы заставляет нас задуматься о справедливости господства европейской цивилизации и пофантазировать о том, как бы выглядел мир, крутись он вокруг индейцев из Южной Америки.
«Зеркало наших печалей» Пьера Леметра
Действие финальной части трилогии Пьера Леметра разворачивается в начале Второй мировой. Запомнившаяся читателям девочка Луиза из «До свидания там, наверху» теперь уже тридцатилетняя женщина, вынужденная скитаться по стране, объятой новой войной. Хотя все части романного цикла на первый взгляд кажутся не особо связанными между собой, и их вполне можно читать отдельно друг от друга, издатели обещают, что в «Зеркале наших печалей» пути героев всех книг переплетутся, и то, что ранее было лишь незначительной деталью, сыграет существенную роль в повествовании.
«Неразлучные» Симоны де Бовуар
При жизни Симона де Бовуар отказывалась публиковать «Неразлучных», считая произведение слишком личным, но в 2020 году её приёмная дочь Сильви, нашедшая рукопись в документах матушки, решила, что негоже скрывать роман от общественности. «Неразлучные» — история двух подруг, молодых девушек, которые в начале двадцатого века борются за право быть собой и самостоятельно решать, какой будет их жизнь. Что ж, посмотрим, какие тексты писала Бовуар до того, как стала преданной соратницей Сартра!
«Сердце» Малин Кивеля
Автофикшн-роман Малин Кивеля сосредоточен на исследовании тревоги материнства и описании повседневности. Рассказчица день за днём проводит в ожидании, пока её новорождённому сыну проведут жизненно важную операцию на сердце, выходя из больницы только для того, чтобы совершить вечерний променад по одному и тому же маршруту. Кивеля — скандинавская Джоан Дидион или Мария Степанова — пока плохо известна в России, но у «Сердца» есть все шансы исправить эту несправедливость.