Мэйти почтальон снов книга

Мэйти почтальон снов книга

1
И снова открывает свой подвал мастер,
Черное белье едва скрывает масти,
Руки помнят как делать больно людям,
Вольным людям, авантюрным людям
Тлеет в пальцы самокрутка,
Плечи верно греет куртка,
Из хрипой колонки ревет иностранец,
Время бить изголодавшихся по иглам пьяниц

Припев
Сколько было тел на столе под лампой,
Сколько было крови на руках
Давит на педаль человек-корабль,
Оставляя грязными сердца

2
Были не готовые к боли, но я доволен остался, когда ушел
Все, о чем я думал — это грязное тело, мое измученное грязное тело с белой душой
И дверь его порога меня будто зажевала,
Я прибегал обратно, как только я заживал
И снова эта боль, как ворона по лопаткам,
И снова эта боль — кот поднимает лапку

Это история моей татуировки х2

Бьет старый, повидавший виды бродяга,
Растирает тушь по изнеженным
Я дедов портрет натерзал,
Чтобы раз-навсегда оставаться отверженным

Припев
Сколько было тел на столе под лампой,
Сколько было крови на руках
Давит на педаль человек-корабль,
Оставляя грязными сердца
Я тоже помню другую кожу,
Но слишком поздно искать похожих

3
Рот венами набит, как рукоять
Буквы, числа, цифры — стоять!
Я не готов никому отдать свои тайны, —
Старый мастер не давал добра, до свидания!
Будет колоть меня снова бес,
Я свято берегу ему пару свободных мест,
Каблук на сапогах и бутылка на перевес,
На теле появляется целый забытый лес

1
Все, что находил в земле — искал и в людях,
Нитками на вытянутых кофтах собирал
Отсечки памяти, как дырки от орудий
Рукотворных и придуманных причин
Мне не хватает человека в каждом человеке
И стадо комментаторов опять расскажет как
Я виноват, что открываю свои веки
И смотрю на этот мир, не как они
Простите!

Припев
Я снова сломался
Под градом напастей
И все, что осталось на пальцах —
Тот самый фломастер
Рисую, рисую
Напрасно, напрасно
Привет, моя новая рана, —
Вот мой старый пластырь

2
Путь один:
Любить и сомневаться,
Искать и ошибаться,
Но поверь
Я здесь
Без видимой причины,
Не зная величины
Мерю жизнь

И все, что было в семнадцать — не испарилось,
В моих глазах по прежнему бликует изумруд,
Я помню как молиться, но что-то мне не молилось
И, быть может, потому я не слышу как нас зовут
Белый танец кружит облака,
Белый аист упадет в кувшинки,
У тебя холодная рука,
Ты разбитая лежишь в машинке

3
И все, что происходит на земле
Циркулирует во мне, как ров вулкана,
Как кровь моя, как рана,
Что скучает по тебе, —
Она гноится и болит, и ей все мало
И вся моя судьба, как эшафот,
Как шов на веках, что смочил
Небрежно кислый штоф,
Скрипит моя одежда,
Будто мачта в страшный шторм,
И чайки соберут мои останки на рассвете

Сегодня дивный вечер для историй,
Одну из них я оставляю здесь:
Как мальчик очень скромных территорий
Внезапно появился и исчез.
В его лице я – автор и рассказчик.
И, верно, сразу выделить оплошность,
За время до игры в известный ящик
Мои пути вели меня на роскошь.
Но красота едва меня терзала,
И, зная толк в костюмах и вине,
Я был внутри первопарадных залов
И ровно в той же степени был вне.
Я гордо пересек немало улиц
И доброй сотне дам дышал на грудь,
Когда я танцевал – их туфли гнулись
В попытках повторить мой ровный пульс.
Я справедливо принимал о том, что беден,
И твердо помнил о неравенстве ума,
Но пил вино и ночевал в твоей карете,
Предпочитая исключительно до дна.
Я был потерян и ведом манерной страстью,
Мне льстил подобный образ бытия.
Быть может, именно тогда мои запястья
В последний раз баюкали тебя.

Я обещал украсть тебя в финале бала
И был готов сойти с ума к твоим ногам.
Ты танцевала, танцевала, танцевала,
Я пил бургунд и аплодировал богам.
Никто не думал, что повозка не из лучших,
На первый взгляд, она сверкала в полный рост,
Мы пьяно прыгнули в карету для заблудших,
И я скомандовал шоферу: «Через мост!»
Извозчик лихо бил кнутом по белой паре,
А я все вежливо просил его остыть.
Он барабанил пряжкой, будто по гитаре,
Демонстративно выбивая эту прыть.
На повороте к липам нам открылась речка,
Еще до солнца на мосту вели ремонт,
Глухой старик катил два милых человечка,
Как жаль, что это было не наоборот.
Вода в реке смешалась с запахом ромашек,
В худые стекла хлестко били огоньки,
Я отнимал твои колени у мурашек
Всему на этом белом свете вопреки.
Мы пролетели на скаку столбы с рекламой,
Среди которых, как постскриптум у пера,
Прилипла надпись, припечатанная рамой;
Бульвар оставили разбитым до утра.

И скорый ход пробил состав на две удачи:
Одна влетела в окна красного креста,
Вторая – мы, и это в равной мере значит,
Что всю карету опрокинуло с моста.
Я рвал манжеты до последнего крахмала,
Я бился в тине леденеющего дна.
Из ночи в ночь тебя на мне казалось мало,
И лишь теперь я понимаю, что сполна.
Прошло достаточно времен, но эта гибель
Идет со мной, куда бы я ни бросил взгляд.
Который вторник по тебе рыдает ливень,
Который вторник о тебе не говорят.
Мне больше незачем кричать – меня не слышат.
Я обдаю вокруг реки привычный крюк.
Сегодня вечером я буду спать на крыше…
Это не образ и не вымышленный трюк.
Быть может, там я упаду спиной на прутья,
Уравновесив на минуту целый мир.
Это заслуженный итог всего распутья,
Дверям которого я был когда-то мил.

Я мерно поднимаюсь этажами
Продольного пожарного пути,
Мгновение – и я лечу в пижаме
В последний ослепительный мотив.
И каждый сон вонзает в тело ногти,
Единственный финал моих бравад –
Я собираю собственные локти,
И полон звезд расколотый гранат.

Ресторан, Арбат, усталость, дождь.
Я иду, повесив шею набок.
Ты меня не любишь и не ждешь,
В этом твой неоспоримый навык.
Говорят, ты изменила цвет,
Говорят, ты стала некрасивой.
Верно, это все от сигарет –
Дым меняет нас невыносимо.
Я тебя не видел много лет,
Я тебя запомнил в лучшем виде
И едва ли верю в этот бред
Тех людей, что на тебя в обиде.
Но и вряд ли стану убеждать,
Что тебя не миновали беды,
Ты всегда любила побеждать,
Только где они, твои победы?
Что же до меня, то я опал.
Каждый сон, как праведные муки.
Я похоронил и откопал
Все, чего касались мои руки.
Я давно не провожал закат;
Помню его внешность по открыткам.
В переходе плачет музыкант,
Разбивая мятый воздух скрипкой.

Дует так, что вряд ли повезет
Без простуд добраться до салюта,
Этот ветер что-то принесет,
Я уверен в этом абсолютно.
Мне бы небо в цвете голубом,
А не то, не ровен час, повязну;
Я похож на глупого умом,
В глубине меня рокочут язвы.
Собираю телом волдыри,
Брею мысли в голове мятежной.
Никого не слушай и кури,
Для меня ты остаешься прежней.

Упираюсь в щеки на стекло балкона,
Изучаю небо, умиряю пыл
С кухни пахнет луком и теплом бекона;
Крайне аппетитный и надежный тыл.
Не зовите, мама, я не двинусь с места,
Мне приятно слышать вашу суету,
Бархат разговора окунает в детство,
Где молчат сугробы на седом свету.
У дверей веранды я забуду время,
Окунусь по локти в изумрудный дол.
Там горят гирлянды, и плывет варенье
По губам и пальцам прямиком на пол.
На овраге слышно рокот сивой шайбы,
Что снует по снегу к валенкам моим.
Я бежал по горке, а они ветшали,
Растворяя годы в формалин.
Я боюсь очнуться от таких соцветий,
Рыболовным буром вырезая лед,
Я готов потратить тысячу столетий
За билет на самый ветхий самолет.
Бедный кукурузник, что посадит в поле
Два моих ботинка на глубокий снег;
Я стою в замерзшем земляничном море,
И мой рот до края наполняет смех.
Потому что нет

Пробегу в развалку кладбище в березах,
После них до дома – четверть часа в шаг.
Я уже давно как не боюсь мороза.
К черту эту шапку, к черту этот шарф!
Во дворе колодец остужает стужу,
Возле дома крепко выпивший «Москвич»,
Из окна на кухне пар идет наружу,
Варится картошка, и томится дичь.
Новый год так рядом, я уже у двери,
За порогом слышно гулкий дедов крик,
Анекдот несется от стола к постели,
Лихо огибая переплеты книг.
Я уже расстегнут и готов растаять,
Онемевший палец давит на звонок.
…
Замирает время, завывает память.
Никого не слышно, на дверях – замок.
Я спускаюсь ниже, выхожу на воздух,
В битых окнах дома ветер пьет тоску,
В невысокой ноте – потускневший отзвук
Отдаленным свистом режет по виску.
Упираюсь в щеки на стекло балкона,
Изучаю небо, умиряю пыл,
Впитываю мерно серый цвет бетона
И почти не верю, что когда-то был.

В городе за лесом, с вертикальным солнцем,
Где купались тени наших прежних лет,
Где вода поет мне в глубине колодца,
Я молчу и плачу,
Потому что
Нет.
Потому что
Нет.
Потому что
Нет.

Новый день сошел на нет в излюбленном прыжке,
В сером небе затыкает дыры самолет,
Я сижу на старом и бесформенном мешке
Хорошо, что не наоборот.
По седым дорогам леса волки пьют печаль,
И смолой, и земляникой пахнет темный бор,
И в девятый раз за утро остывает чай,
Я забился в угол дома, как последний вор.
Я решительно зарылся головой в Москву,
Словно метроном, я мерю метрами Арбат,
Небо снова выбросило на меня тоску,
По которой я до отвратительности рад.
Буду, был всегда и обязуюсь не менять
Собственной, библейской чести, верности и сил,
Не впервой слоняться, как собака, и линять,
Кто бы за меня там наверху ни попросил.
Я ужасно болен по родным душе местам,
Мне довольно остро представляется мой дом.
Кто бы мог подумать: кем родился и кем стал,
Хулиган и рвань с гусиным праведным пером.
Больше шансов было пить и утонуть в реке,
Сам не знаю, как был опоясан на стихи.
Но порой мне кажется, что умереть никем –
Это значит умереть, не совершив грехи.

Оттого я бесконечно кланяюсь крестам,
Оттого я понимаю ветер и печаль,
Оттого я болен по родным душе местам,
И в девятый раз за утро остывает чай.

Я был хорошим сорванцом,
Я безобидно мерил детство,
Мне было странно, как отцом
Моего деда звал отец мой.
Я понимал огромность дней,
Их беспрерывную наплывность,
И с каждой мыслью все сильней
Толкал себя в свою наивность.
Я тешил мысли сотней лет:
Что все успею, все поймаю.
Я отрицал любое «нет»
И прятал кладки за холмами.
Одна весна – один голыш;
И сколько весен – столько камней.
И поле смотрит, как малыш
Окреп в плечах и ходит парнем.
Я тоже думал – не со мной,
А если вдруг, то вряд ли это.
И, словно мышь перед совой,
Искал нору, которой нету.
Но видит Бог, я понял суть,
И тут уже не до метафор:
Я беспрепятственно несусь
В сады крестов и эпитафий.

И напугать не тешу мысли,
Я не маньяк и не больной.
Готовьтесь, люди, в этой жизни
Уйти одним или одной.
Это не страшно, это нужно,
Это спасение души –
За глубину идей, за нужды,
За то, что ты когда-то жил.
Сперва окутает тоска
По временам, по юным годам,
По телу той, кого ласкал
И находил свою породу.
Наивно думая: «Пройдет», –
Уйдешь в себя, опять закуришь
И сам, не ведая свой год,
Уронишь тень на все, что любишь.
Хромое небо разольет,
Как сеть, дожди на дом набросив,
И словно старость призовет,
Висок пробив, скупая проседь.
Года осушат водоем,
В мели уснет больная рыба,
И все, что помнится вдвоем,
Уже не помнится, как было.

И в первый раз остынет хлеб
В холодной и забытой печи,
Погаснет взгляд, озябнет хлев,
К сырой земле склонятся плечи.
Утянет временем бока,
В немой тоске ослабнут вздохи,
Пройдут по небу облака,
Пройдут по кладбищам эпохи.
Тогда утихнет боль утрат,
Перед глазами встанет утро,
Отпустит цепь смиренный раб,
И всё отпустится как будто.
Тогда поймет все тайны сын,
Все то, чем полна жизни смета;
И отойдет к отцам своим,
Что никогда не видят света.

Дарья Васильевна –
Девочка с вызовом,
Нету на свете таких же, как ты.
Я фантазирую:
Стрелочки, вырезы,
Бледное тело, осанка, черты.
Я бы увез тебя,
Я бы любил тебя,
Я бы за дар принимал твою грудь.
Только нельзя со мной,
Я – заблудившийся,
Я не возьму тебя в гибельный путь.
Знаю, что кажется,
Будто бы сможется,
Будто срастется в красивый финал.
Это от юности,
Только от юности!
Годы всегда разольют рафинад.
Там, где, казалось бы,
Сахар и лютики,
Радость животная, тело томит.
Все это пройдено
Мною, как в мультиках,
Зал опустел, и экран не горит.

Только посмотришь,
А я уже мысленно
На пол бросаю твои кружева.
Сверху вся мокрая,
Верно, бы спятила,
Если, конечно, осталась жива.
Я до рассвета
Твой корпус бы впитывал:
Бедра, спина, эти линии рук…
Если бы знала,
Какие усилия
Я прилагаю к молчанию губ.
Лишь не промолвиться,
Лишь не сказать бы мне,
Волю своим побужденьям не дать.
Я, как солдат
На присяге о верности,
Что-то кому-то клянусь соблюдать.
Ты так робеешь,
Ты дышишь усталостью,
Знаю, достаточно слова – и вмиг
Будем искать
(Ведь кровати сломаются)
Стол, на котором продолжим свой крик.
Если представить,
То ты со мной вырастешь,
Будешь похожей во всем на меня.

Где бы руки твоей я ни касался,
Мы бы теряли на лифтах полдня.
Центры, стоянки,
Сады, закоулочки…
Я бы забрал твое тело в ножи.
Не валерьянки,
А беленькой водочки
Выпить и снова вернуться в режим.
Чтобы не думалось,
Чтобы не маялось,
Ты не услышишь ни слова о том.
Ласковый юноша,
Душенька, паинька,
В белых перчатках и с черным зонтом,
Мимо пройду, улыбнусь
И откланяюсь,
Чисто, манерно, скрывая свой пыл.
Вижу в глазах твоих
Те же желания
И утопаю в приливах толпы.
Годом спустя
Напишу тебе бережно
В кратком письме и оставлю цветы.
Дарья Васильевна,
Девочка с вызовом,
Нету на свете таких же, как ты.

Голые деревья – вешалки для шляп,
Ветер проигрался или забашлял,
Раскидал ошметки лета на бордюр,
Липкий соискатель авантюр.
Дождь плюется в ноги – взбалмошный
цыган;
На лице ожоги, на зубах цинга.
Казино-октябрь: пей, гуляй, кури…
Капли в лужах, словно волдыри.
Я понуро глажу каблуками грязь,
Непогода мажет по асфальту вязь,
Я готов напиться, только бы во сне
Выпал на мою дорогу снег.
Мокрая ворона хнычет у ворот,
Самокрутка курит мой усталый рот,
Эта безнадега принесет беду;
Не хочу ни воду, ни еду.
Падаю в подушку, проклинаю сон,
Полную избушку наполняет сор.
На проселке снова вытопит поля,
Сигареты доедает тля.
Захлебнулось солнце в глубине траншей,
Запер бы в колодце скверную мишень,
Продолжаю злиться на холодный пот,
А бывало все наоборот.

Вся душа промокла, будто восемь шуб;
Открываю окна, выпускаю шум,
Верю, обойдется и переболит
Все, что полыхает и горит.
Так и порешили мы с моим врачом,
Под иглу с раствором отдаю плечо.
Это мой не первый гибельный концерт.
…
Я неизлечимый пациент.

Я проезжаю старый дом –
Его по-прежнему не взяли.
Еще свежи следы о том,
Кем был хозяин.
Он собиратель, гербарист,
И у него случилось горе:
Погиб единственный турист
В его избалованном море.
Холодный камень давит в
грудь,
В закрытых окнах плачет
солнце,
Он так хотел ее вдохнуть,
Что она больше не смеется.
Неровно вяжет голова
Из уголков засохшей кожи
Едва понятные слова,
Когда ты ничего не можешь.
И в полный пряности подвал
Он подает горячий ужин,
Какой дурацкий карнавал,
Когда ты никому не нужен.

И в серый цвет окрасив дни,
Наполнит ванну томный
траур,
Он подарил бы тонну аур,
Оставь судьба на миг одних.
Но беспрепятственно бледна
В своем нагом девичьем виде,
Лежит и ничего не видит,
А в небе плещется луна.
Он никогда не позвонит,
Не оборвет свой сладкий
кокон.
И, треснув, зеркало звенит,
И опадают листья стекол.

Источник