Кто видит пророческий сон в слово о полку игореве

6. Озарение во сне

Любое толкование сна строится, как известно, на соотнесении того, что приснилось, с реальной действительностью, а процесс истолкования, включая предсказание, на анализе иносказательного, «сновиденческого» языка. Сон можно считать одной из систем иносказания, которая, следовательно, имеет историческую и национальную специфику.

Осмысление последствий разгрома войск Игоря начинается на княжеском уровне с тёмного сна Святослава, который он видел «в Киеве, на горах».

Текстологически во «Сне» достаточно не прояснена заключительная часть — от слов «…всю нощь» и заканчивая словами «…къ синему морю». Это затрудняет анализ идейно–образного смысла концовки «Сна». Остальной текст вразумителен, что, конечно, и тут не исключает расхождений в его толковании.

Поэт, разумеется, понимал, что истолкование сна неразрывно увязывается с жизнью того, кто его видел. Вещий сон поднимает авторитет Святослава, а Поэт был убеждённым сторонником укрепления киевского «стола» и его общерусского престижа. Той же цели подчиняется и выбор Киева местом сновидения, и подчёркивание его высокого положения («на горах»). С горы далеко видно — этот смысл акцентируется постановкой слов «на горах» в подударное положение, их выносом в конец стиха.

Композиционно сон Святослава вводится в текст, когда читатель уже втянулся в размышления о будущей судьбе Руси и, следовательно, накопил энергию отгадать сон.

Где видел сон Святослав, — сказано: «В Киеве, на горах». Сказано недостаточно конкретно, так как «на горах» —понятие широкое и может быть истолковано по–разному. Время сновидения определено лишь как время суток — не названо ни календарное, ни даже время года. И все же некоторое, весьма существенное уточнение времени и места сновидения представляется возможным.

Во «Сне Святослава» рассказано о трёх видениях (картинах), которые мы рассмотрим в той последовательности, в какой они идут в «Слове». Сразу же оговоримся: порядок словесного изложения сна не совпадает и не соотносится нами с чередованием отдельных видений (картин) сна, и потому одно необходимо чётко отграничивать от другого.

Во «Сне» есть примечательный повтор, в котором, думается, и скрыт ключ от искомой тайны пространственно–временного соотношения всех трёх видений между собою, а сновидения в целом — с действительным историческим временем и с его философским осмыслением Поэтом. Первая строфа начинается так: «Си ночь, съ вечера…» (Этой ночью, с вечера) — и далее рассказывается о том, что делали некие загадочно–неясные субъекты лично со Святославом. Последняя строфа начинается почти с тех же слов: «Всю нощь, съ вечера…» (Всю ночь, с вечера) — и затем говорится о том, что происходило вне княжеского терема и, по видимости, без связи лично с князем.

Из сопоставления обоих определений времени можно сделать несколько важных предварительных выводов. Очевидно, что Святослав рассказывал боярам о сновидении на следующий же день: иначе он не употребил бы выражения «этой ночью». Ясно также, что сон, начавшись вечером, длился «всю ночь» и что время событий, о которых идёт речь во «Сне», в самом общем, иносказательном выражении называется «Вечер, перешедший в ночь». В таких словах содержится оценка времени как очень неблагоприятного для всего, к чему оно имеет отношение. В обоих определениях времени полностью совпадают определения его начала («с вечера») и почти совпадают определения его развития и продолжения («этой ночью» и «всю ночь»). Отсюда следует, что «одевание князя черным покрывалом» и «злорадное карканье серых ворон» начались од–повременно и параллельно (с вечера), что затем эти и последующие действия сопутствовали одно другому либо часть ночи, либо всю ночь. Равно вероятны оба варианта их продолжения, а, значит, для Поэта в данном случае не было смысла совершенно точно определять окончание того и другого ряда действий. Выражение «всю ночь», бесспорно, означает «до конца ночи», с которым вполне, несомненно, соотносится только одно действие «Сна» и одно событие реальной действительности: «… и унеслись (вороны) к синему морю». Еще одно завершающее действие (из первой строфы) и ещё одно событие, возможно, совпали с концом ночи, а возможно, прекратились несколько ранее — они выражены словами «и убаюкивали меня».

В первом видении «Сна» объектом действий является князь: «Этой ночью, с вечера, — сказал он, — покрывали меня черным покрывалом на кровати тисовой, черпали мне синее вино, смешанное с пеплом: из порожних колчанов нечестивых язычников сыпали мне на грудь крупный жемчуг и убаюкивали меня». Ко всем действиям относится одно и то же временное определение «си ночь, съ вечера», которое в сочетании с глаголами в имперфекте означает, что действия продолжались часть вечера и ночи или часть вечера и всю ночь. Окончательное установление их общей длительности возможно лишь после раскрытия реального содержания того, чему придана здесь иносказательная форма.

О смысле второго стиха («Чръпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено») до сих пор идут жаркие споры, упирающиеся в толкование слов «синий» и «трудъ».

Эпитет «синий» употреблён в «Слове» семь раз. Посмотрим вначале на его сочетания с существительными «море» и «Дон», «…да позримъ синего Дону», «…въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону», «несошася къ синему морю», «въспеша на брезе синему морю». В древнерусском мифологическом сознании «суша» противостояла «морю», при этом «суша» символизировала благоприятное пространство, а «море» — неблагоприятное. «…Море — местопребывание многочисленных отрицательных, преимущественно женских, персонажей; жилище смерти, болезней…» Дон, как общепризнано, метонимически обозначает в «Слове» Половецкую землю. Море, о котором идёт речь, — тоже находится в половецкой стороне. Семантика эпитета «синий» в словосочетаниях с «морем» и «Доном», на мой взгляд, — это не цвет, а враждебность, которая является сутью Моря, «чужой» стороны, противостоящей родной Суше. Хотя Суша прямо не называется, но имеется в виду Русская земля, откуда пришло Игорево войско. Характерно, что Дунай назван в «Слове» четыре раза, но без эпитета «синий», так как Дунай не враждебен Руси.

Образ трепещущих «синих» молний — один из образов половецкой атаки; и весь его смысл заряжен враждебным отношением к войску русичей. По–моему, Поэта мало интересовал тут цвет молнии сам по себе — он, скорее, был огненным или ослепительно белым, чем синим. Дело не в индивидуальном восприятии цвета, и не в том, была ли гроза во время битвы или не была, а в эстетически закономерном соединении иносказательных образов и эпитетов с «врагами» и со всем «враждебным». Возникает, однако, вопрос: только ли этим объясняется иносказательное значение синего цвета в «Слове»? Пожалуй, нет. Эпитет «синий» закрепил иносказательное значение «враждебный» потому, что «синий» испокон был цветом космогонического Моря–Океана, источника злых, враждебных человеку сил, а отчасти потому, что синий цвет был, видимо, любимым цветом половцев, юго–восточных врагов Руси.

Слово «трудъ» («съ трудомъ смешено») не может обозначать здесь, как принято считать, отвлечённое понятие («печаль» или другое), потому что во сне всё предстаёт в конкретных образах и ощущениях. Во сне печаль можно либо увидеть в зримом образе, который бы иносказательно и обозначал «печаль», либо испытать печальное чувство. Но абстрактное понятие как таковое нельзя видеть во сне, примешанным к синему вину. «Трудъ» писалось и как «трутъ», а это слово обозначало фитиль, который зажигался от искр, высекаемых огнивом, а потому его конец («трут» в узком смысле) был всегда черным от сажи (пепла) и легковоспламеняемым. Этот?то «трут» и был, думается, смешан с «синим вином».

В целом стих «чръпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено» можно было бы истолковать так: таинственные виночерпии подготовили князю губительный половецкий напиток, смешанный с пеплом от пожарищ. Им они собираются «угостить» Святослава. С метафорой смертельного напитка мы уже встречались ранее: на Каяле им напоили русичи половцев, а половцы — русичей, только тогда он был назван «кровавым», а не «синим» вином, но по смыслу одно «вино» тождественно другому. Таким «вином» поят только враги. Поскольку оно имеет теперь «синий» (враждебный, половецкий) цвет, то, скорее всего, невидимки, зачерпывающие «синее вино» для Святослава, — это его половецкие враги.

«Сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно и негуютъ мя». В колчанах обычно хранятся стрелы, но в этих — крупный жемчуг, оттого они и не кажутся набитыми, полными. Иносказательно жемчуг означает слезы и несчастья, которые, следовательно, в крупных размерах обрушились прямо на центр («на грудь», в сердце) владений Киевского князя. Однако, несмотря на это, невидимые враги стараются «успокоить» его, то есть каким?то образом усыпить его бдительность — возможно, речами о том, что они не замышляют ничего плохого по отношению лично к нему. Видимо, такой смысл вкладывается в то, что Святослав видит себя во сне лежащим на кровати в тот момент, когда его одевают покрывалом, что бывает перед сном.

Для первой картины «Сна» характерно противоречие между видимым (хорошим) и скрытым (плохим) смыслом. Когда покрывают одеялом перед сном — это хорошо, но если оно — «чёрное», то в этом действии обнаруживается неявный дурной замысел. Угощение вином перед сном —• дело, пожалуй, неплохое, ибо оно способствует крепкому сну, но если вино — «синее», то есть если им угощают враги, то оно может погрузить в бездонно глубокий, вечный сон. Когда вам сыплют на грудь крупный, редкий по красоте и цене жемчуг, то это, конечно, благодеяние, но если его сыплют из вражеских колчанов, откуда обычно берутся стрелы, запускаемые вам в сердце, то необходимо задуматься об ином смысле, скрытом в странном соединении жемчуга с колчанами.

Символ «Крупный Жемчуг на Грудь» можно, пожалуй, рассматривать как художественное обобщение коварного зла, которое исходит от далёких, невидимых (из Киева) половецких врагов, обычно прикрывающих это зло лжеуспокоительными заверениями в добрых намерениях.

Одно из самых спорных мест «Сна» — «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ» («Уже доски без князька в моём тереме златоверхом»). Наиболее солидное исследование о нём написано покойным академиком М. П. Алексеевым, который пришёл к следующему выводу: «Кнес — это действительно «конёк» или «князёк» (не предрешаем вопроса, какой из этих двух терминов этимологически или семантически ближе к «кнесу»), с которым в XII веке были связаны суеверные представления и приметы. То, что Святослав во сне видит исчезновение «кнеса» со своего терема, не только вполне естественно, но и окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет, которые оставляли ему, может быть, тень надежды. Но «кнеса» нет, доски, которые он скреплял, повисли в воздухе, и сомнений не остаётся: «Святославу грозит гибель, смерть». На мой взгляд, такой вывод не оправдан, хотя я согласен с толкованием слова «кнесъ».

М. П. Алексеев придаёт решающее значение суевериям, связанным с князьком крыши. Но в его доказательстве есть пробелы. То, что в XIX веке считалось суеверием, в XII веке могло осознаваться иначе. Особенно потому, что суеверные толкования магических действий, выражаемых словами «дьскы безъ кнеса», в XIX веке не были идентичными. Это видно по данным, приведённым М. П. Алексеевым. Кроме того, за исключением двух, факты, собранные М. П. Алексеевым, относятся к предстоящей смерти не нормальных людей, а колдунов. Но Святослав III таковым в «Слове» не изображается, а это порождает сомнение в оправданности привлечения поверий, которые связаны с предсмертной стадией жизни людей, отмеченных знаком нечистой силы.

Мне представляется методологически более верным избрать иной подход к расшифровке стиха «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ», рассмотрев его вне связи с суевериями, а как художественный символ, созданный Поэтом.

Если в первой картине «Сна» объектом изображения был Святослав, спящий на кровати, то теперь стала крыша златоверхого терема. Переменился и угол зрения: Святослав видит не нечто, что находится внутри дома (терема), а крышу терема с наружной стороны, что и выражено эпитетом «златоверхий». В контексте иносказаний «Сна» Златоверхий Терем логично было бы рассматривать как княжеский дворец, символ княжеской власти, а не просто как дом, где живёт он сам и его семейство. Эпитет «златоверхий» подтверждает этот акцент: символы власти — например, головные княжеские уборы — обычно отделывались золотой нитью или золотыми украшениями, а крыши княжеских теремов иногда (по крайней мере) покрывались слоем золота. Глядя на терем, Святослав замечает, что на крыше нет «кнеса» — мощного бревна, скрепляющего доски и не дающего им рассыпаться во время бурь и потрясений. Он понимает это так, что над Крышей Златоверхого Терема нависла угроза распадения, то есть структуре высшей власти на Руси грозит развал. Поэт отождествляет Святослава с «кнесом», а остальных князей — с досками крыши. Отождествление невысказано, но вытекает из логики символа «Крыша Златоверхого Терема». В каком же смысле Святослав уже не видит себя реальным главой русских князей? В общей форме ответ ясен: даже младшие родственники, Игорь и Всеволод, в важнейших делах поступают вопреки его воле и без совета с ним. Более конкретный ответ будет дан в «Золотом Слове, со Слезами Смешанном».

Если в первой строфе «Сна» все четыре действия были выражены в прошедшем незавершённом, то во второй («Уже доски…») вообще нет никакого действия, а описывается состояние, и при этом пропущена связка настоящего времени («суть»). Это — состояние длящегося факта, которое уже было к началу «Сна». Само состояние соотносится со всей длительностью «Сна», но не прекращается с окончанием сновидения, а продолжается. Следовательно, по мнению Святослава, центральной власти на Руси не было уже до сепаратного похода Игоря. Этот факт и констатируется в стихе «Уже доски без князька…».

М. П. Алексеев пишет (в том же выводе): «То, что Святослав видит во сне исчезновение «кнеса» со своего терема… окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет». Выходит, что смысл предшествующих стихов и стиха «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовръсемъ» один и тот же, только функции разные: предшествующие — загадка, а этот — комментарий к ним. Но такое утверждение повисает в воздухе, так как не подкрепляется содержанием художественных символов «Вечер, Перешедший в Ночь», «Черное Покрывало», «Синее Вино, Смешанное с Пеплом», «Крупный Жемчуг на Грудь». Никак не связано оно и со смыслом действия, выраженного словами «…и убаюкивали меня». Кроме того, из всего «Сна» этот стих наиболее загадочен, несмотря на ясность текста. Недаром истолкованию центральной картины «Сна» посвящена столь обширная литература, и недаром она до сих пор вызывает острые споры.

Последняя строфа «Сна» имеет множество вариантов прочтений. Мне кажется сравнительно прояснённым следующий: «Всю нощь, съ вечера, босуви врани възграяху у Плесньска, на болоньи беша, дебрь Кыяню и несошася къ синему морю» (Всю ночь, с вечера, серые вороны злорадно орали у Плеснеска, на болони были, в лесном овраге Кыянь, и унеслись к синему морю). Этот образ сновидения отличается от других тем, что он и зрительный и слуховой: полет серых ворон сопровождается их злорадным карканьем. Все это дано на реалистическом фоне околокиевских, видимо, хорошо знакомых Святославу просторов: Плеснеск, наверное, — город в Киевской земле, «болоние» — очищенное, хорошо просматриваемое пространство перед его стенами, а «дебрь Кыяшо» — лес в овраге под Киевом. Иносказательный смысл сконцентрирован в словосочетании «босуви врани», которое может быть расшифровано как «половецкие воины» по аналогии со стихом «врани граяхуть, трупиа себе деляче» из вставной элегии о Гориславиче. Глагол «възграяху» передаёт радостный шум, крики удовлетворения половцев богатой добычей. Закончив набег, половцы умчались, захватив полон, в свои края, которые символически названы здесь Синим Морем. Все другие названия (Плеснеск, Кыянь, болоние), будучи вписанными в символический контекст, также получают иносказательное осмысление: они всего лишь означают, что половцы Кончака пробились к окрестностям Киева, что они угрожали самому Киевскому князю. «Серые вороны» в сновидении летают и каркают вблизи Киева, у Плеснеска и под Кыянью, а в реальной действительности «половецкие воины» грабят и разоряют русские города и селища, которые носят другие названия, но (и в этом суть) относятся к владениям Киевского князя Святослава.

Третье видение «Сна» даёт возможность уточнить начало и конец параллельного ему действительного исторического времени. Сновидение Святослава продолжалось часть вечера и всю ночь, а события, символически изображённые в нём, — с момента половецкого нашествия Кончака и Гзака на Киевскую Русь и до их возвращения в свою землю. Столь же длительно или несколько меньше продолжались и действия таинственных субъектов над Святославом. Отсюда следует, что их можно отождествить с половецким нашествием, т. е. можно образно сказать, что половецкие ханы Кончак, Гзак и другие были теми невидимками, которые одевали Киевского князя Черным Покрывалом, черпали для него Синее Вино, Смешанное с Пеплом, сыпали ему на Грудь Крупный Жемчуг и при этом успокаивали его. Теперь можно уточнить и календарное время, соответствующее времени «Сна»: нашествие Кончака и Гзака началось сразу после разгрома войск Игоря, т. е. с 20–х чисел мая, и продолжалось до 20–х чисел июня 1185 года. Это и есть время, которое Поэт описал ранее в строфе «И застонал, братья, Киев от скорби, а Чернигов — от набегов».

Параллель между временем «Сна» и действительным историческим временем этим не исчерпывается. Конец ночи совпадает с концом «Сна» и с окончанием половецкого нашествия. Утром или днём, следующим за ночью, когда Святослав видел «тёмный сон», он рассказывает его боярам. Но это утро или этот день вовсе не означают наступления исторического Утра или исторического Дня Руси, то есть времени, когда не будет половецких нашествий, не будет кровопролития, разорения городов и сел и других бед. Закончилось только данное половецкое нашествие, и только применительно к нему употреблены глаголы «беша» и «несошася» в прошедшем завершённом времени (аорист). Все глаголы, связанные с определением времени «Сна», даны в имперфекте, что означает незавершённость времени как в сновидении, так и в действительности. Другими словами, и после окончания похода Кончака и Гзака левобережная Русь живёт во времени, смысл которого можно символически охарактеризовать как «Вечер, Переходящий в Ночь».

Три образа «Сна» можно представить как три символических живописных изображения на одном полотне, в центре которого — Крыша Златоверхого Терема без Князька, а слева и справа — угощение Святослава Синим Вином и разбой Серых Ворон под Киевом. Над всем изображением простёрлось Черное Покрывало, которое можно показать и как Тень от Солнца в период его затмения.

Все увиденное во сне происходило вечером и ночью. Вечер и Ночь в символическом и мифологическом планах противостоят Утру и Дню и являются, собственно, отдельными ликами Тьмы. Поэтому образы «Сна» соотносятся со всем разнообразием сравнений и символов, охватываемых оппозицией Свет — Тьма. «Вечер, Переходящий в Ночь» — это и есть главное, что прозрел Святослав во сне, глубинная суть текущего времени. Это означает: над всем и над всеми, кто втянут в сновидение, висит и густеет Тень Ночи, т. е. смерти, несчастья. Тьма Свет прикрывает — таков самый общий смысл «Сна Святослава».

Логика символа «Сон Святослава», думается, состоит в следующем. Если в трудное для Руси время (Вечер, Переходящий в Ночь) в государстве будет разлад и оно окажется без единой высшей власти (Крыша Терема без Князька), то страну ожидают многочисленные беды. На Руси, подобно воронам, будут безнаказанно хозяйничать её враги, заполняя просторы радостным граем стервятников–грабителей. Эта логика диктуется нарушением порядка, существующего в Природе и в истории. Неподчинение воле единого повелителя (на Небе) или отрицание её необходимости для Русского государства привело к поражению сепаратного похода. Половцы ринулись на Русь, подвергли страшному разорению несколько княжеств и почти без потерь вернулись в кочевья.

«Сон Святослава» — обобщение причин и последствий Игорева поражения и предсказание подобной трагедии для всего Русского государства, если, разумеется, не удастся преодолеть междоусобицы.

Источник

Реферат: Сон как художественный прием в Слове о полку Игореве

Во всех древнерусских книгах, где авторы вводили сон, это был всего лишь композиционный элемент, благодаря которому развивалось действие. Самый простой пример этому – видение[6] Пелугия в «Житии Александра Невского», где герою привиделось, что он видел на корабле живых Бориса и Глеба, описывая этот эпизод, автор действительно верит, что так оно и было.

У И.А. Гончарова в романе «Обломов» сон использован как ключ к русской сказке, а значит, и к русской душе. В нем открываются коренные, исконные черты русского характера. Значит Обломов – не просто сатирический тип, это образ, символизирующий глубочайшие противоречия русского человека – его величие и его слабость.[10]

Это всего лишь три примера использования сна в русской литературе, на самом деле их во много раз больше.

Но давайте вернемся к тому, как писались произведения древнерусской литературы. У древнерусского писателя – своеобразное представление о художественности.

В угоду средневековой символике писатель подчас отступал от исторического факта. В «Повести об убиении Андрея Боголюбского» рассказывалось, как один из заговорщиков отрубил князю руку, что противоречит данным научных исследований. Нарушение исторической правды объясняется тем, сто меч- символ княжеской власти – держала правая рука (десница), а не левая (шуица).[15]

Что же мы видим в «Слове…», автор пользуется художественным вымыслом, так, например, образ Бояна, который воспевал славу князьям,

Цель: доказать, что сон Святослава – первый в древнерусской и русской литературе сон, использованный как художественный прием.

Опираясь на различные толкования слов во сне Святослава можно прийти к выводу, что все рассмотренные слова имеют символическое значение, что было свойственно древнерусской литературе (традиция), и благодаря этому создается мрачное апокалипсическое настроение (новаторство).

Проанализировав композиционную функцию сна Святослава, мы приходим к выводу: впервые в древнерусской литературе и русской литературе сон представлен как внефабульный элемент композиции, использован прием ретардации – действия сознательно замедляется.

Изучение цветовой символики сна и в целом «Слова, мы приходим к выводу, что цветовая характеристика оказывалась необходимой только там, где она выступала в символическом значении.

Опираясь на толкования некоторых слов во сне, можно прийти к выводу, что сон Святослава насыщен недобрыми предзнаменованиями – символами похоронного обряда. Это указывает нам на то, что сон Святослава – пророческий сон, и впервые в древнерусской и русской литературе лирическая наполненность сна

Рассмотрев глаголы в «Слове…», употребленные в прошедшем завершенном времени мы видим границы этого эпизода

О С Н О В Н А Я Ч А С Т Ь

Сон Святослава – относительно небольшой эпизод, заслуживающий отдельного изучения, ведь, читая произведение непонятно сон это или реальность, также непонятно место действия и многие другие элементы.

Начнем с толкования сна, которое строится, как известно, на совпадении по времени того, что приснилось, с реальной действительностью, а процесс истолкования, включая предсказание, на анализе иносказательного, «сновиденческого» языка. Сон можно считать одной из систем иносказания, которая, следовательно, имеет историческую и национальную специфику. Осмысление последствий разгрома войск Игоря начинается на княжеском уровне с «темного сна» Святослава, который он видел «в Киеве, на горах».

Карл Менгес, исследовав материалы по происхождению данного слова, в своей работе пишет, что хорошо известное чередование о – и (bosqaya/bosqurt) возможно и в слове бусый (бусовъ). Это слово встречается во всех тюркских языках, и возможно, благодаря их влиянию пришло в русский язык. В тюркских языках определение бусый использовалось как эпитет при названии животных. Но на основании фонологического анализа данных автор «Восточных элементов в «Слове о полку Игореве» предположил, что тюркское boz/buz пришло в русской язык в составе устойчивых выражений (вроде bosqaya/busqurt) и затем было выделено из них, но не заимствовано как отдельное слово: для этого не было необходимости, поскольку славянские языки достаточно богаты средствами цветообозначения.

Таким образом, определение бусый носит символическое значение, и является своего рода предчувствием Святослава о поражении «храброго полка» князя Игоря.

Итак, изучив анализы выше сказанных слов, мы приходим к выводу, что автор «Слова…» неслучайно использовал эти слова, ведь они имеют символическое значение, что и было свойственно литературе его времени.

Однако как утверждает автор статьи «Свет и цвет» в «Слове о полку Игореве» под цветовой характеристикой нужно понимать определения тисовый и бусый – эти определения не символические, а иносказательные.

Той же символичность обладают и некоторые вполне понятные для современного человека слова, к тому же не будем забывать, что мы исследуем сон, и что многие увиденные предметы или явления во сне могут восприниматься даже современным человеком как предсказание, преддверие и тому подобное.

Таким образом, цветовая характеристика оказывалась необходимой только там, где она выступала в символическом значении, каждый раз – особым.

Образ трепещущих «синих» молний — один из образов половецкой атаки; и весь его смысл заряжен враждебным отношением к войску русичей. Поэта мало интересовал тут цвет молнии сам по себе — он, скорее, был огненнымили ослепительно белым, чем синим. Дело не в индивидуаль­ном восприятии цвета и не в том, была ли гроза во время битвы или не была, а в эстетически закономерном соединении инос­казательных образов и эпитетов с «врагами» и со всем «враж­дебным». Возникает, однако, вопрос: только ли этим объяс­няется иносказательное значение синего цвета в «Слове»? Пожалуй, нет. Эпитет «синий» закрепил, иносказательное зна­чение «враждебный» потому, что «синий» испокон был цветом космогонического Моря-Океана — источника злых, враждеб­ных человеку сил, а отчасти потому, что синий цвет был, видимо, любимым цветом половцев, юго-восточных врагов Руси.

Сон Святослава насыщен недобрыми предзнаменованиями – символами похоронного обряда.

1. Делая анализ статьи В.В. Колесова, выяснилось, что определение тисовъ связано с трауром и исконным значением корня слова тоска.

2. Паполома черная – символически траурный фон этой сцены как последний мазок опытного мастера, завершающий мысль ввергается новый оттенок – слово жемчуг.

3. Слово «трудъ» («съ трудомь смешено») не может обозна­чать здесь, как принято считать, отвлеченное понятие (печаль или другое), потому что во сне все предстает в конкретных образах и ощущениях. Во сне печаль можно либо увидеть в зримом образе, который бы иносказательно и обозначал печаль, либо испытать печальное чувство. Но абстрактное понятие как таковое нельзя видеть во сне примешанным к вину. «Трудъ» писалось и как «труть», и это слово обозна­чало фитиль, который зажигался от искр, высекаемых огни­вом, а потому его конец (трут — в узком смысле) был всегда черным от сажи (пепла) и легко воспламеняемым. Этот-то «трут» и был, думается, смешан с «синим вином». В целом стих: «Чьрпахуть ми синее вино съ трудомь смешено» — можно было бы истолковать так: таинственные виночерпии подготовили князю губительный половецкий «на­питок», смешанный с пеплом от пожарищ. Им они собираются «угостить» Святослава. С метафорой смертельного напитка мы уже встречались ранее: на Каяле им напоили русичи половцев, а половцы — русичей, только тогда он был назван «кровавым», а не «синим» вином, но по смыслу одно «вино» тождественно другому. Таким «вином» поят только враги. Поскольку оно имеет теперь «синий» (враждебный, половецкий) цвет, то, ско­рее всего, невидимки, зачерпывающие «синее вино» для Свя­тослава,— это его половецкие враги.

4. Крупный жемчуг по народным поверьям предвещал слезы. В современной трактовке снов жемчуг – разлука с другом. Ожерелье из жемчуга – ложь и слезы. Таким образом, современная трактовка точнее выражает предзнаменование увиденное Святославом. А вот уже и сами слезы Святослава: «Тогда великый Святъславъ изрони злато слово слезами смъшено.» Косоруков А. считает, что символ «крупный жемчуг на грудь» можно, пожалуй, рассматривать как художественное обобщение коварного зла, которое исходит от далеких, невидимых (из Киева) половецких врагов, обычно прикрывающих это Зло лжеуспокоительными зарениями в добрых намерениях.

6. Пустые колчаны символизировали горе, грядущую беду.

Настроение, создаваемое символическими элементами сна, мрачное, читатель их ассоциирует с тем, что наступает конец света – конец Русской земли, а Святослав не понимает почему, ведь он совершил общенациональный поход и разбил половцев – единственную в то время самую опасную угрозу для Руси, так их набеги разоряли Русскую землю.

Итак, все детали, элементы в сне имеют чисто символическое значение. Действие в сне Святослава не развивается, авто специально замедляет ход действий, чтобы читатель обдумал поступок князя Игоря. Следовательно, автор использует прием ретардации. Прием ретардации вместе с символическими оттенками образов, мрачной насыщенностью сна во многом определяют ход мысли читателя.

Но, по его мнению, это связано с тем, что литература древней Руси дорожила повторяющимся, легко узнаваемым, общим, а так же Д.С. Лихачев считает, что сходство снов – есть не копирование, а единство религии, одинаковость, общность верований и представграмоты и так далее.

Особого внимания заслуживают границы сна: непонятно где начинается и кончается эпизод нашего изучения.

Одним из самых важных моментов во сне Святослава является то, как исследователи трактуют некоторые детали. В одних случаях Святослав, находясь в Киеве, то есть на горах, снится сон, в других случаях Святославу снится, что он находится в Киеве. Следовательно, во втором случае тревога Святослава будет намного сильнее обусловлена, так как опасность угрожает его дому, а в первом случае события сна отнесены в неизвестное пространство.

Еще один момент, Д.С. Лихачев считает, сон Игорева войска как бы совпадает со сном Святослава. Поэтому Святославу и снится поражение. Для русской земли, как мы уже говорили, поражение Игоря Святославича – это катастрофа. Оно так и подается – как нечто невероятное, возможное лишь во сне. Сон Святослава воспринимается как продолжение этой зловещей ночи, которой сопровождается битва. А переход к ясному, оптимистичному концу совершается через плач Ярославны, ведь Ярославна плачет утром.

Образы последней строфы сна Святослава отличаются от других тем, что они – и зрительные, и слуховые: полет серых ворон сопровождается их карканьем. Все это дано на реалистическом фоне околокиевских, видимо, хорошо знакомых Святославу просторов: Плеснеск – возможно, город в Киевской земле, «болоние» – очищенное, хорошо просматриваемое пространство перед его стенами, а «дьбрь Кыяню» – лес в овраге под Киевом. Иносказательный смысл сконцентрирован в словосочетании «босуви врани», которое может быть расшифровано как «половецкие воины» по аналогии со стихом: «…врани граяхуть, трупиа себе деляче» – из вставной элегии о Гориславиче. Глагол «взграяху» передает радостный шум, крики удовлетворения половцев богатой добычей. После набега половцы умчались, захватив полон в свои края, которые символически названы здесь Синим Морем. Все другие названия (Плеснеск, Кыянь, болоние), будучи вписанными в символический контекст, также получают иносказательное осмысление: они, думается, означают, что половцы Кончака пробились к окрестностям Киева, что они угрожали самому Киевскому князю. «Серые вороны» в сновидении летают и каркают вблизи Киева, у Плеснеска и под Кыянью, – а в реальной действительности «половецкие воины» грабят и разоряют русские города и селища, которые носят другие названия, но которые (и в этом суть) относятся к околокиевским владениям князя Святослава.

Третье видение сна дает возможность уточнить начало и конец параллельного ему действительного исторического времени. Сновидение Святослава продолжалось часть вечера и всю ночь, а события, символически изображенные в нем, – с момента половецкого нашествия Кончака и Гзака на Киевскую Русь и до их возвращения в свою землю. Столь же длительно или несколько меньше продолжались и действия таинственных субъектов над Святославом. Отсюда следует, что их можно отождествить с половецким нашествием, то есть можно образно сказать, что половецкие ханы Кончак, Гзак и другие были теми невидимками, которые одевали Киевского князя Черным Покрывалом, черпали для него Синее Вино, Смешанное с Пеплом, сыпали ему на Грудь Крупный Жемчуг и при этом успокаивали его. Теперь можно уточнить и календарное время, соответствующее времени сна: нашествие Кончака и Гзака началось сразу после разгрома войск Игоря, то есть с 20-х чисел мая и продолжалось до 20-х чисел июня 1185 года. Это и есть время, которое поэт описал ранее в строфе: «И застонал, братья, Киев от скорби, а Чернигов – от набегов».

Параллель между временем сна и действительным историческим временем этим не исчерпывается. Конец ночи совпадает с концом сна и с окончанием половецкого нашествия. Утром или днем, следующим за ночью, когда Святослав видел «темный сон», он рассказывает его боярам. Но это утро или день вовсе не означают наступления исторического Утра или исторического Дня Руси, то есть времени, когда не будет половецких нашествий, не будет кровопролития, разорения городов и сел и других бед. Закончилось только данное половецкое нашествие, и только применительно к нему употреблены глаголы «беша» и «несошася» в прошедшем завершенном времени (аорист). Все глаголы, связанные с определением времени сна, даны в имперфекте, что означает незавершенность времени как в сновидении, так и в действительности. Другими словами, и после окончания похода Кончака и Гзака Левобережная Русь живет во времени, смысл которого можно символически охарактеризовать как «Вечер, Переходящий в Ночь». Причина половецких нашествий не устранена – Крыша Златоверхого Терема продолжает оставаться без Князька, т.е. русские князья продолжают действовать обособленно, не связанные воедино центральной властью.

Три образа сна можно представить как три символических живописных изображения на одном полотне, в центре которого – Крыша Златоверхого Терема без Князька, а справа и слева – Угощение Святослава Синим Вином и Разбой Серых Ворон под Киевом. Над всем изображением простерлось Черное Покрывало, которое можно показать и как тень от Солнца в период его затмения.

Все увиденное во сне происходило вечером и ночью. Вечер и Ночь в символическом и мифологическом планах противостоят Утру и Дню и являются, собственно, отдельными ликами Тьмы. Поэтому образы сна относятся со всем разнообразием сравнений и символов, охватываемых оппозицией Свет – Тьма. «Вечер, Переходящий в Ночь» – это и есть главное, что прозрел Святослав во сне, глубинная суть текущего времени. Это означает: над всем и над всеми, кто втянут в сновидение, висит и густеет Тень Ночи, т.е. смерти, несчастья. Тьма Свет прикрывает – таков самый общий смысл сна Святослава.

Логика символа «Сон Святослава», думается, состоит в следующем. Если в трудное для Руси время (Вечер, Переходящий в Ночь) в государстве будет разлад и оно окажется без единой высшей власти (Крыша Терема без Князька), то страну ожидают многочисленные беды. На Руси, подобно воронам, будут безнаказанно хозяйничать ее враги, заполняя просторы радостным граем стервятников-грабителей. Эта логика порождается нарушением порядка, существующего в природе и в истории. Неподчинение воле единого повелителя (на Небе) или отрицание ее необходимости для Русского государства привело к поражению сепаратного похода. Половцы ринулись на Русь, подвергли страшному разорению несколько княжеств и почти без потерь вернулись в кочевья.

Сон Святослава – обобщение причин и последствий Игорева поражения и предсказание подобной трагедии для всего Русского государства, если, разумеется, не удастся преодолеть междоусобицы и сохранить единое управление его внешней политикой.

Особое место в изучении сна Святослава занимает тема переплетения вымысла и реальности.

Основная особенность литературы — в создании образных обобщений, в выявлении типичного. Но средства художественного обобщения в древней русской литературе были еще очень ограниченными. Древнерусские литературные произведения (летопи­си, исторические повести, жития и др.) были в основном посвящены историческим единичным со­бытиям. Действие древнерусских литературных про­изведений всегда происходило в точно определен­ной исторической обстановке, или, еще чаще, про­изведения древнерусской литературы рассказывали непосредственно о самих исторических событиях, только что случившихся или давних. Главные ге­рои древней русской литературы (в пределах до се­редины XVII века) — это деятели русской истории (князья Владимир Святославич, Владимир Моно­мах, Александр Невский, Борис и Глеб, Феодосии и Антоний Печерские и т. д.). Даже «жития рус­ских снятых» но преимуществу историчны. Фанта­стика, чудеса вводятся а древнерусские произведе­ния только под знаком чего-то исторически верного, реально случившегося. Писатель и читатель были по большей части уверены в том, что все, о чем пи­шется в житии или в летописи, действительно про­изошло. Интерес древнерусского читателя был при­кован к истории. Древнерусский читатель не инте­ресовался бы произведением, если бы знал, что сюжет его вымышлен, а герои его никогда не су­ществовали.

Этот своеобразный, средневековый историзм древнерусской литературы был соединен в ней с глубоким патриотизмом. Древнерусская литература в лучших своих произведениях стремилась к разре­шению важных, насущных задач народной жизни и государственного строительства. Вместе с тем этот средневековый историзм ограничивал художе­ственное обобщение древнерусского автора. Типизи­рованных, обобщенно-вымышленных героев с вы­мышленными именами древнерусская литература не знает. Художественное обобщение в ней всегда опиралось на конкретные исторические имена, пода­валось описание реально произошедших событий.

Свои художественные обобщения древнерусские ав­торы строили главным образом на основе конкрет­ных исторических фактов. Расширение средств ху­дожественного обобщения происходило постепен-но— в течение нескольких веков. Литература, по словам Чернышевского, далеко не сразу научилась рассказывать о том, «как всегда или обыкновенно бывает на свете», и создавать свои примеры «вооб­ражением самого писателя».

«Слово о полку Игореве» не выходит за пределы художественных возможностей своего времени, но эти возможности оно использует в полной мере, до предела. Оно создаст обобщения, образы па основе разнообразного исторического материала и в огра­ниченной мере, но все же пользуется вымыслом.

Отметим, прежде всего, что «Слово о полку Игореве» вводит фантастический элемент в характеристику действующих лиц своего повествования. Это по преимуществу относится к лицам, представляю­щим историческое прошлое Руси: к Бояну и Всеславу Полоцкому. Вымысел играет существенную роль в создании этих образов. При этом автор и не вы­дает своего вымысла за действительность. Описы­вая литературную манеру Бонна, растекавшегося мыслью по древу, серым волком по земле и сизым орлом под облаками, автор «Слова» новее не подо­зревает в Бояне действительной способности пере­воплощаться в различных зверей, оборотничества. Он не считает также, что пальцы Бонна и в самом деле превращались в соколов, а струны в лебедей. Вымысел в «Слове» не выдается за правду. Он чисто литературный, условный.

Так же точно художественно условны гиперболы в обрисовке Всеволода, Владимира Святославича, Всеволода Суздальского и др. Думаю, что оборотничество Всеслава Полоцкого — такая же литера­турная условность, необходимая для создания ярко­го образа князя-вотчинника, как и оборотничество Бояна, необходимое для создания художественного образа искусного и вдохновенного певца-поэта. Всеслав сравнивается с лютым зверем, он волком рыскает ночью, перерыскивает путь великому Хорсу и т. д. Но все это не значит, что автор «Слова» действительно считал Всеслава волхвом, что он верил в его оборотничество. Автор «Слова» так же мало верил в способность Всеслава перевоплотиться в. волка, как и в языческого бога Хорса, которому Всеслав якобы перерыскивал при этом путь, или в способность Бояна носиться серым волком и летать сизым орлом.

Автор «Слова» постоянно сравнивает героев своего произведения со зверями, но это не более как способ характеристики. Всеволод — «буй-тур», Игорь и его сыновья — соколы, Боян — сизый орел, серый волк, Всеслав Полоцкий— волк и «лютый зверь» (если только это не одно и то же) ит. д. Все эти сравнения определяют индивидуальные качества героев повествования.

Необходимо обратить внимание на то, что этот способ характеристики действующих лицтипичен именно для устного народного творчества., Сравне­ние людей с соколами, волками, турами, орлами, несомненно, носит народно-поэтический характер. Особенно ясно определяется народно-поэтический характер образа Всеслава Полоцкого. Всеслав По­лоцкий издавна вошел в народное сознание как князь-кудесник. Так он запечатлен в «Повести вре­менных лет», и так он отразился в былинном образе Волх Всеславьевича. Однако между народно-поэ­тическим образом Волха Всеслава и образом его же в «Слове о полку Игореве» есть существенная раз­ница. В былине Волх Всеславьевич действительно оборотень, способный превращаться в действитель­ного волка. В «Слове» же — Это только художест­венная условность. Следовательно, и в данном слу­чае «Слово» пользуется для создания художествен­ного обобщения народными верованиями, не веря им, придавая им только поэтическое значение, к чему в конечном счете шли и сами народные верования.

Новгородцы нередко приглашалик себе того или иного князя потому, что он был потомком лю­безного их сердцу князя, например Мстислава Уда­лого или Мономаха. Они соглашались принять сы­на по отцу, внука по деду. Так было и в других го­родах. Нет ничего удивительного в том, что «Слово» характеризует внуков по деду. Образ множества внуков воплощался в одном деде. Это был прием простой и попятный для современников, но вызы­вавший недоумение исследователей «Слова» XIX и XX веков, предполагавших в характеристике Все­слава Полоцкого случайную вставку «песни о Всеславе», а в характеристике Олега Гориславича обусловленность ее какими-то особыми симпатиями автора «Слова» к черниговским олеговичам.

В обобщающей характеристике ольговичей через Олега «Гориславича» и в обобщающей характери­стике полоцких всеславичей через Всеслава Полоц­кого автор «Слова» претворил в художественный прием, в средство художественного обобщения прин­цип, развившийся еще в политической жизни.

Факт этот оченьхарактерен для «Слова о полку Игореве», как для произведения, стоящего в начале литературного развития Руси. В художественных образах еще чувствуется связь с терминами, с сим­воликой феодальной, военной и пр. Художественное обобщение еще только рождалось, ив нем еще чув­ствуется связь с обобщениямине художественного порядка.

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

«Слово о полку Игореве» — первое из дошедших до нас произведений, которое может быть названо в собственном смысле литературным. Это произве­дение художественное и в его целом и в частях. Мы не знаем только: было ли «Слово» действительно первым произведением этого рода или оно исполь­зовало уже поэтическую систему, созданную его несохранившимися предшественниками.

Таким образом, перед нами впервые в русской литературе: лирическая наполненность сна, сон – художественный прием. Именно сон несет в себе большую смысловую нагрузку, сон помогает автору донести до читателя политическую и патриотическую идею.

[2] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[3] Фольклор и древнерусская литература. Адрианова – Перетц В.П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974

[4] Злободневность – наиболее характерный признак торжественного красноречия. Война и мир, оборона границ Русской земли, внешняя и внутренняя политика, борьба за независимость и так далее.

[5] Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970

[6] Большой толковый психологический словарь/ Ребер Артур. Том 2 (П-Я): пер. с англ.- М.: Вече, АСТ, 2000. – 560С.

Видении, согласно психологическому словарю, по состоянию головного мозга равно состоянию сна.

[7] Слово о полку Игореве: Сборник/ Вступ. Статьи Д.С. Лихачева и Л.А. Дмитриева. Реконструкция древнерусского текста и перевод Д.С. Лихачева. Сост., подгот. Текстов и примеч. Л.А. Дмитриева.- Л.: Сов. Писатель, 1990.- 400 с. – (Б-ка поэта. Малая серия).

[8] Кичева Н.А. «Баллада В.А. Жуковского «Светлана». Сон или явь» //Литература в школе №7 2003 год

[9] Кичева Н.А. «Баллада В.А. Жуковского «Светлана». Сон или явь» //Литература в школе №7 2003год

[12] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[13] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[14] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[15] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[16] Лихачев Д.С. Героический пролог русской литературы.- Л.: Худ. лит., 1967.- С.77

[17] Слово о полку Игореве: Сборник/ Вступ. Статьи Д.С. Лихачева и Л.А. Дмитриева. Реконструкция древнерусского текста и перевод Д.С. Лихачева. Сост., подгот. Текстов и примеч. Л.А. Дмитриева.- Л.: Сов. Писатель, 1990.- 400 с. – (Б-ка поэта. Малая серия).

[20] Menges Karl Heinrich. THE ORIENTAL IN THE VOCABULARY OF THE OLDEST RUSSIAN EPOS, THE IGOR TALE «SLOVO O PЪLKU IGOREVĚ» SUPPLEMET TO «WORD», JOUPNAL OF THE LINGUSTIC CIRCLE OF NEW YORK 1951 ПеревелсанглийскогоА.А.Алексеев. ОтветственныйредакторА.Н.Кононов-М., 1979г.- С.59

[21] Menges Karl Heinrich. THE ORIENTAL IN THE VOCABULARY OF THE OLDEST RUSSIAN EPOS, THE IGOR TALE «SLOVO O PЪLKU IGOREVĚ» SUPPLEMET TO «WORD», JOUPNAL OF THE LINGUSTIC CIRCLE OF NEW YORK 1951 ПеревелсанглийскогоА.А.Алексеев. ОтветственныйредакторА.Н.Кононов-М., 1979г.- С.59

[25] В «Слове…» также чаще всего из четвероногих упоминается волк тоже то с определением серый, то с определением бусый. На Украине до сих пор местами серого волка называют бусым.

В выражении босый волк может быть понятно как народная адаптация – серовато-коричневый.Босый волк распространен как эпитет животных (возможно употребление слова босый только при неустойчивости древнерусского правописания).

[26] Menges Karl Heinrich. THE ORIENTAL IN THE VOCABULARY OF THE OLDEST RUSSIAN EPOS, THE IGOR TALE «SLOVO O PЪLKU IGOREVĚ» SUPPLEMET TO «WORD», JOUPNAL OF THE LINGUSTIC CIRCLE OF NEW YORK 1951 ПеревелсанглийскогоА.А.Алексеев. ОтветственныйредакторА.Н.Кононов-М., 1979г.- С.59

[28] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени: Монография. 2-е изд., доп. – Л.: Худож. Лит., 1985. – 352 с.

[29] Д.С. Лихачев. Героический пролог русской литературы.

Источник

• ← Кто видит осознанные сновидения
• Кто видит символический сон о лошади в романе преступление и наказание →