какую часть мертвых душ сжег гоголь
Тайна второго тома «Мертвых душ»
21 мая 1842 года в свет вышел первый том «Мертвых душ» Николая Васильевича Гоголя. Изначально поэма была задумана автором как трилогия. В первом томе авантюрист Павел Иванович Чичиков, бывший коллежский советник, выдающий себя за помещика, путешествуя по России, сталкивается с человеческими пороками. Его основная цель – скупка или безвозмездное приобретение умерших крестьян, которые еще числились живыми у местных помещиков. Главный герой пытается разбогатеть любыми способами, поэтому надеется, что впоследствии предложит «мертвые души» в качестве залога в Опекунский Совет, а затем возьмет большой денежный кредит.
Чичиков в доме у Коробочки. Рисунок П.П. Соколова
Письма Гоголя и оставшиеся черновики позволяют восстановить примерное содержание некоторых частей второго тома «Мертвых душ». Предполагалось, что в продолжении поэмы Чичиков должен был встретиться с положительными персонажами. А уже в третьем, не написанном Гоголем томе, Чичикову предстояло пройти через ссылку в Сибирь и встать на путь нравственного очищения. Предыдущие персонажи и их аналоги, пройдя «чистилище» второго тома, должны были предстать перед читателем некими идеалами для подражания. Например, Плюшкин из скаредного, запасливого и мнительного помещика превратится в благодетельного странника, который помогает бедным и несчастным.
К сожалению, второй и третий том «Мертвых душ» так и не дошел до наших дней. А наследники творчества известного писателя так и не смогли пройти по своеобразным ступенькам духовной лестницы, которые автор пытался выстроить в своей поэме.
Гоголь сжигает второй том «Мёртвых душ», Илья Репин, 1909. Фото: mmsk.ru
Согласно легенде, в феврале 1852 года Николай Васильевич Гоголь предал огню почти законченный второй том «Мёртвых душ», над которым трудился более десяти лет, так как посчитал это недостойным произведением. Загадка второй части грандиозного произведения до сих пор волнует умы литературоведов и читателей во всем мире. Действительно ли Гоголь сжег рукопись? И существовала ли она вообще? У исследователей существует несколько точек зрения на это событие.
Впрочем, утром Гоголь, видимо, был потрясен своим поступком, сокрушался своему другу графу Александру Толстому: «Вот, что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжёг всё. Как лукавый силён – вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил… Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь всё пропало».
Третья версия (гипотетическая): Гоголь к концу 1851 года закончил второй том «Мёртвых душ». Автор и его окружение признали продолжение поэмы – шедевром.
В феврале 1852 года чувствуя приближение своей смерти, Гоголь сжёг ненужные черновики и бумаги. После его смерти рукопись второго тома «Мёртвых душ» попала к графу Александру Толстому и по сей день пребывает где-то в целости и сохранности.
Дом на Никитском бульваре в Москве, где последние годы жил и работал Гоголь. Здесь был сожжён второй том «Мёртвых душ» и в этом же доме писатель скончался
21 февраля (4 марта), через девять дней после возможной роковой ошибки, писатель скончался. Черновые рукописи четырёх глав второго тома (в неполном виде) были обнаружены при вскрытии бумаг писателя, опечатанных после его смерти. Перебеливанием рукописей занимался русский литературный критик, поэт, декан Московского университета Степан Шевырёв, который также хлопотал об их издании. Списки второго тома распространились ещё до его издания. Впервые сохранившиеся главы второго тома «Мёртвых душ» были изданы в составе Полного собрания сочинений Гоголя летом 1855 года.
Сегодня литературоведы сходятся во мнении, что утрата второго тома поэмы – настоящая трагедия не только для русской, но и мировой литературы.
Православная Жизнь
Реконструкция жизнетворческого сюжета позднего Гоголя возможна сквозь призму его сочинений, переписки, пребывания в святых местах, воспоминаний современников.
Работа Гоголя над вторым томом поэмы «Мертвые души» длилась почти 12 лет. Из писем писателя 40-х годов известно, что возможность продолжения поэмы он связывал с собственным самосовершенствованием: «Сочиненья мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого и такое мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих новых сочинений» [2, XII, c. 222]. Также Гоголь жалуется на упадок творческих сил, на ухудшение здоровья в этот период.
Поездку к Гробу Господню Гоголь планировал еще в начале 1842 г. и каждый раз откладывал. Визит в Иерусалим трактовался им как надежда на чудо и выражение благодарности Богу за возможность завершить второй том «Мертвых душ». На Пасху 1846 г. писатель вновь намеревается посетить святые места. Однако ехать к Гробу Господню следует с произведением («Окончание труда моего пред путешествием моим так необходимо мне, как необходима душевная исповедь пред святым причащением»). Следовательно, после первого сожжения текста автор приостанавливает работу над вторым томом поэмы и издает «Выбранные места из переписки с друзьями». В письме к С. Аксакову от 28 августа 1847 г. он пишет: «Видя, что еще не скоро я совладаю с моими “Мертвыми душами”… я поспешил заговорить о тех вопросах, которые меня занимали и которые готовился развить или создать в живых образах и лицах» [2, XIII, c. 374].
Профетизм и проповедническая тональность, присущие «Выбранным местам из переписки с друзьями», позволяют утверждать, что для позднего Гоголя цель творчества заключалась не только в написании произведений, но и в стремлении с их помощью изменить жизнь.
1848 год. И снова неудача – «Выбранные места из переписки с друзьями» высмеяны. Духовные наставления, идеальные помещики, выписанные на страницах произведения, не произвели желаемого эффекта – влияния на общество с целью его воскресения. Ехать в Иерусалим не с чем. В письме к Н. Шереметьевой в начале декабря 1847 г. Гоголь пишет: «Я думал, что желанье мое ехать будет сильней и сильней с каждым днем, и я буду так полон этой мыслью, что не погляжу ни на какие трудности в пути. Вышло не так. Я малодушнее, чем я думал, меня все страшит» [2, XIII, c. 402], а о. Матвею Константиновскому писатель сознавался: «Мне кажется даже, что во мне и веры нет вовсе; признаю Христа богочеловеком только потому, что так велит мне ум мой, а не вера. Я изумился его необъятной мудрости и с некоторым страхом почувствовал, что невозможно земному человеку вместить ее в себе, изумился глубокому познанию его души человеческой, чувствуя, что так знать душу человека может только сам творец ее. Вот всё, но веры у меня нет. Хочу верить. И, несмотря на всё это, я дерзаю теперь идти поклониться святому гробу» [2, XIV, c. 41].
И вот Гоголь на Святой земле. Утолил ли он духовную жажду паломничеством, испросил ли благословення у Господа? В письме к Жуковскому писатель делает вывод: «Мое путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Я удостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от святых тайн, стоявших на самом гробе вместо алтаря, – и при всем том я не стал лучшим, тогда как всё земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное» [2, XIV, c. 167]. Во время поездки в Иерусалим Гоголь почувствовал, что не получил долгожданного, что повеления свыше не было. Хотя именно на Святой земле он надеялся на свое преображение. Чуда не произошло, как и не воскресли герои второго тома «Мертвых душ».
Следующим шагом становится визит в Оптину пустынь (Гоголь посещал ее трижды: июнь 1850 г., июнь и сентябрь 1851 г.). Она произвела на писателя глубокое впечатление: «Я заезжал на дороге в Оптинскую пустынь, навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать, видимо, там присутствует…» [2, XIV, c. 194]. Там он молится, знакомится с игуменом Моисеем, прозорливым старцем Макарием, Петром Григоровым (Порфирием), читает творения святых отцов. В свидетельствах Варсонофия и сестры писателя есть упоминания о том, что Гоголь мечтал здесь поселиться. Впрочем, в письме к о. Матвею от 24 сентября 1847 г. автор «Мертвых душ» убедительно высказывал свою позицию: «Не знаю, сброшу ли я имя литератора, потому что не знаю, есть ли на это воля Божия Если бы я знал, что на каком-нибудь другом поприще могу действовать лучше во спасенье души моей и во исполненье всего того, что должно мне исполнить, чем на этом, я бы перешел на то поприще. Если бы я узнал, что я могу в монастыре уйти от мира, я бы пошел в монастырь. Но и в монастыре тот же мир окружает нас. » [2, XIV, c. 390–391].
Гоголь, по воспоминаниям братии монастыря, был «примерным образцом благочестия», и все же Оптина не двинула его перо. Писатель непрестанно стремился подтвердить свои творческо-духовные устремления, свое призвание, благодать, веру. Так или иначе, сожжение второго тома в 1845 г., непризнание «Выбранных мест», недовольство работой над завершением «Мертвых душ» обессиливали дух Гоголя, приближая его кончину.
На второй том поэмы, как известно, автор возлагал большие надежды, заключающиеся как в реализации замысла – возрождения мертвых душ, так и в гораздо более важной аргументации: «И только по прочтении 2 тома “Мертвых душ” могу я заговорить со многими людьми сурьезно» [2, XIII, c. 35]. В письме к П. Плетневу от 6 мая 1851 г. Гоголь признавал: «Что второй том “М[ертвых] д[уш]” умнее первого – это могу сказать как человек, имеющий вкус и притом умеющий смотреть на себя как на чужого человека…» [2, XIV, c. 229]. Грандиозность замысла, считал писатель, должна получить благословение Божье и стать очевидной лишь в следующих томах: «Вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет “Мертвых душ”. Это пока еще тайна, которая должна была вдруг, к изумлению всех (ибо ни одна душа из читателей не догадалась), раскрыться в последующих томах, если бы Богу угодно было продлить жизнь мою и благословить будущий труд» [2, XII, c. 504].
Анализ воспоминаний современников и писем писателя позволяет очертить главные задачи второго тома поэмы: 1) показать, «что ни есть хорошего и дурного в русском человеке», открыть «природу русского человека», способность которой «принять в себя высокое слово евангельское, возводящее к совершенству человека»; 2) герои должны быть «живыми примерами, взятыми из той же земли, из того же тела, из которого и мы» и «производить благотворное действие»; 3) определить пути перерождения героев («Бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого»).
Рукопись второго тома «Мертвых душ» (полной, но, видимо, незаконченной, можно было бы считать последнюю редакцию – текст с переработанными четырьмя главами, заключительной пятой и продолжением, о чем свидетельствуют современники Гоголя, которые были ознакомлены с дополненным текстом в последующие годы) автор сжег 12 февраля 1852 г. Важным представляется объяснение им такого поступка: «Затем сожжен второй том “Мертвых душ”, что так было нужно. “Не оживет, аще не умрет”, – говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть. Не легко было сжечь пятилетний труд, где всякая строка досталась потрясеньем, где было много того, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу… Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать…» [2, VIII, c. 297]. Очевидно, что именно библейская трактовка становится главной в определении писателем истинно художественного произведения. В Священном Писании читаем: «Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? И в каком теле придут? Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; но Бог дает ему тело, как хочет…» (1 Кор. 15:35–36). В своем же экземпляре Библии Гоголь на полях этих строк записал: «Мертвые, воскреснув, получат им присущий образ» [1, c. 244]. Для предоставления «присущего образа» героям, что может произойти лишь посредством вмешательства Божьей силы, автору все же необходимо указать пути к их перерождению. Такая задача, увы, оказалась ему не по силам: «Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе “Мертвых душ”, а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен» [2, VIII, c. 298]. Признание Гоголя после первого сожжения текста можно отнести и к последнему уничтожению рукописи, ведь задач, поставленных перед собой, писатель решить не смог: «Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержанье вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным. Появленье второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу» [2, VIII, c. 297–298].
А. Бухарев (архимандрит Феодор), предлагая свою версию возможного развития сюжета произведения, обратился за подтверждением к автору: «Помнится, когда кое-что прочитал я Гоголю из моего разбора “Мертвых душ”, желая только познакомить его с моим способом рассмотрения этой поэмы, то и его прямо спросил, чем именно должна кончиться эта поэма. Он, задумавшись, выразил свое затруднение высказать это с обстоятельностию. Я возразил, что мне только нужно знать, оживет ли, как следует, Павел Иванович? Гоголь как будто с радостию подтвердил, что это непременно будет и оживлению его послужит прямым участием сам царь, и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма». На вопрос архимандрита Феодора, воскреснут ли другие герои второго тома, писатель, улыбаясь, ответил: «Если захотят» [5, c. 138].
Возможно ли возродить человечество? Если оно того пожелает. И действительно, Гоголь близок к истине и дает актуальный для всех времен совет: начни с себя, стань ревизором своей собственной души! «Рожден я вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературной. Дело мое проще и ближе: дело мое есть то, о котором прежде всего должен подумать всяк человек, не только один я. Дело мое – душа и прочное дело жизни», – пишет он [2, VIII, c. 298–299]. Писатель пытается уврачевать свою душу и воскресить «мертвые души» – человечество, он словно подражает своему любимому святому Иоанну Синайскому, который в «Лествице», откуда делал выписки Гоголь, поучал: «Никогда не переставай очищать души, и еще более тела оскверненные, чтобы ты мог с дерзновением искать у доброго Подвигоположника венцов не только за труды о себе, но и за души других» [4, c. 445].
Второй том поэмы «Мертвые души» насыщен библейскими цитатами, реминисценциями, аллюзиями. Писатель словно «практикует» теоретический фундамент Евангелия, приступая к вырисовыванию путей перерождения героев, ведь каждый, по Гоголю, после прочтения книги должен осознать: «Для того, кто не христианин, все стало теперь трудно; для того же, кто внес Христа во все дела и во все действия своей жизни, – все легко» [1, VIII, c. 349].
Можно ли создать литературный шедевр, который поможет воскресить человечество? «Выше того уже не выдумать, что есть в Евангелии. Сколько раз уже отшатывалось от него человечество и сколько раз обращалось», – читаем в гоголевских предсмертных записях [3, с. 383]. Сожжение второй части поэмы «Мертвые души» можно рассматривать как своеобразное самоочищение писателя. Гоголь почувствовал, что не смог убедить, оживить «мертвое человечество», ибо Бог не дал ему на это силы. «Работа – моя жизнь. Не работается – не живется. » – писал он П. Плетневу 2 декабря 1850 г. [2, XIV, c. 213], а в письме к А. Иванову от 18 марта 1851 г. отмечал: «Изо всей моей жизни я вывел только ту истину, что если Бог захочет – всё будет, не захочет – ничего не будет» [2, XIV, c. 226]. Итак, «не работается – не живется», книга не имеет печати Божией. Нельзя предстать перед Судом с незавершенной работой – только пламя может очистить душу Гоголя перед смертью. В ночь с 11 на 12 февраля 1852 г. писатель сжигает рукопись, свидетелем чему стал слуга Семен.
Анализ эпистолярия Гоголя, воспоминаний современников, подтверждающих написание и чтение поэмы, свидетельствует о сожжении последней (очевидно, незаконченной, ведь писатель постоянно совершенствовал текст) редакции второго тома «Мертвых душ». Впервые 5 глав второго тома поэмы (сохранившиеся автографы) были напечатаны племянником Гоголя Н. Трушковским в 1855 г. В современных изданиях текст печатается с исправлениями в ранней и позднейшей редакции.
В чем же пророческое призвание великого духовного писателя? В том, что он раскрыл природу человека, пребывающего в блуждании, как и герои «Мертвых душ», но имеющего шанс на воскресение при условии исполнения евангельских правил.
Наталья Сквира
Примечания:
1. Виноградов И. А., Воропаев В. А. Карандашные пометы и записи Н. В. Гоголя в славянской Библии 1820 года издания // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. трудов. Петрозаводск, 1998. Вып. 2. С. 234–249.
2. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1940–1952. Т. I–XIV.
3. Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. М.: Русская книга, 1994. Т. 6: Духовная проза; Критика; Публицистика.
4. Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица, возводящая на небо. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2007.
5. Феодор (Бухарев А. М.), архим. Три письма к Гоголю, писанные в 1848 г. СПб.: Типография Морского министерства, 1860.
Почему Гоголь сжег второй том Мертвых душ? Факты и домыслы
Поэма (такой жанр своего произведения обозначил автор) Н. В. Гоголя «Мертвые души» одно из классических произведений русской литературы. А история, произошедшая со вторым томом этого произведения известна даже тем, кто никогда не открывал первый том. Литературоведы (несмотря на разногласия относительно «силы» или «слабости» второго тома) сходятся в одном уничтожение Гоголем уже написанного им второго тома Мертвы душ это одна из самых серьезных утрат в нашей литературе. Вопрос: Почему гоголь сжег второй том Мертвых душ?», возник сразу же после происшествия, и до сих пор единого и однозначного ответа на него нет. Да и с самим сожжением не всё ясно. Как говорится, был ли мальчик?
Версия первая: Гоголь ничего не сжигал, так как второго тома Мертвых душ не существовало
Эта версия опирается на то, что готовую рукопись второго тома поэмы никто не видел, а единственным свидетелем сожжения был слуга Гоголя Семен. Именно с его слов известно о том, что произошло в ту ночь. Якобы, писатель приказал Семену принести портфель, в котором хранились тетради с продолжением Мертвых душ. Гоголь положил тетради в камин и поджег их свечой, а на мольбы слуги не губить рукопись сказал: «Не твое дело!
Версия вторая: Гоголь сжег черновики, а рукопись второго тома Мертвых душ попала (после смерти писателя) к графу А. П. Толстому, у которого Гоголь жил в то время.
Эта версия также основана на ненадежности показаний слуги Семена и также считается маловероятной. У А. Толстого не было никаких причин скрывать рукопись, но даже если бы он это и сделал, за прошедшее с тех пор время рукопись непременно «всплыла» бы.
Версия третья: Гоголь действительно сжег второй том Мертвых душ, так как был недоволен им и находился в помутненном состоянии рассудка.
Эта версия представляется уже более вероятной, так душевное здоровье писателя в тот момент было далеко не блестящим. Гоголь с детства страдал припадками, сопровождавшимися тоской и депрессией. В январе 1852 года, умерла Е. Хомякова, жена гоголевского друга и это событие оказало на писателя чрезвычайно пагубное влияние. Писателя мучил постоянный страх смерти, а его духовник призывал отказаться от литературного труда, который сам Гоголь считал своим единственным призванием. Конечно, сейчас сложно ставить диагнозы, но очевидно, что рассудок писателя был если не помрачен, то на грани помрачения. Вполне вероятно, что в порыве самобичевания он мог посчитать свой труд ничтожным и не заслуживающим выйти в свет. Однако, доминирующей на данный момент считается другая версия.
Версия четвертая: Гоголь хотел сжечь черновики, однако, находясь в состоянии полного психического истощения, перепутал их с беловым вариантом.
Считается, что рассказ Семена если не абсолютно точен, то приближен к правде, однако писатель не имел намерения сжигать окончательный вариант. Сторонники этой версии приводят слова Гоголя, сказанные им наутро графу Толстому: «Вот, что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег всё. Как лукавый силен – вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил… Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь все пропало». Также считается, что в целом, за исключением минут депрессии, Гоголь был доволен написанным. Хотя при работе над вторым томом значение произведения в представлении писателя вырастало за границы собственно литературных текстов, что делало замысел практически не реализуемым.
Несмотря на то, что Гоголь сжег рукопись окончательного варианта второго тома поэмы, черновые записи остались. В настоящее время наиболее полная рукопись первых пяти глав второго тома принадлежит американскому бизнесмену российского происхождения Тимуру Абдуллаеву. Она должна была войти в Полное собрание сочинений и писем писателя, изданное в 2010 году, однако по неизвестным причинам этого не произошло. Тем не менее, вопрос: «Почему Гоголь сжег второй том Мертвых душ», решен не до конца, хотя и есть наиболее вероятная версия.
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Владимир Воропаев: Гоголь не сжигал второй том «Мертвых душ»
В год 175-летия выхода в свет «Мертвых душ» и 165-летия смерти Гоголя известный литературовед, профессор МГУ имени М.В. Ломоносова Владимир Воропаев рассказал РИА Новости о том, почему Гоголя в России по-прежнему считают сатириком, а не духовным писателем, что случилось со вторым томом «Мертвых душ» и что препятствует распространению христианства в современной культуре. Беседовал Виктор Хруль.
— Владимир Александрович, вы неоднократно говорили, что Гоголь в российском общественном мнении воспринимается в старой советской традиции — только как сатирик, а его духовные произведения остаются в тени. Почему?
— Во-первых, это сила инерции. То, что Гоголь не сатирик, понимали уже его современники. Тот же Белинский, неистовый Виссарион, писал: «Нельзя ошибочнее смотреть на «Мертвые души» и грубее понимать их, как видя в них сатиру».
Обличительный пласт, конечно, у Гоголя есть: и в «Ревизоре», и в «Мертвых душах» он пишет о том, что с нами не ладно. Это про нас. Все, что пишет Гоголь, это про нас.
Но для адекватного восприятия Гоголя важно иметь духовный опыт, что у современного читателя бывает далеко не всегда. Многие не знают, что он строил свою жизнь в соответствии с церковным богослужебным уставом. Откуда это известно? Из его произведений. Он сам говорит: «Мы ежедневно произносим…» и цитирует по памяти Малое повечерие.
— Значит, у него были богослужебные книги?
— Книг-то как раз и не было в его библиотеке, зато сохранились целые фолианты его выписок из богослужебных книг.
— А в каком возрасте он их сделал?
— В самом расцвете своего творчества, в 1843-1845 годах. Он находился в это время за границей, а литературой его снабжали друзья из России, а также русские священники, служившие в Европе.
В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» есть статья «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность». Чувствуете в названии некоторое раздражение? Он называет три источника, из которых должны черпать вдохновение русские поэты: народные пословицы, песни и слово церковных пастырей.
В другом месте он замечает по этому поводу: «Еще тайна для многих тот лиризм, который сокрыт в наших церковных песнях и канонах». Тайна этого лиризма была открыта Гоголю и известна не понаслышке, а из личного опыта. Как явствует из содержания сохранившихся тетрадей, он прочел Минеи за полгода — с сентября по февраль — и сделал выдержки на каждый день.
Вот вам и разгадка неповторимого стиля Гоголя — это сочетание разговорного, бытового, даже просторечного языка и высокого церковнославянского.
— Она зародилась в семье, но получила развитие в школьные годы. В уставе Нежинской гимназии, где учился Гоголь, было записано, что каждый ученик должен ежедневно выучивать по три стиха из Священного Писания. Вот и посчитайте: Гоголь семь лет учился, по три стиха из Священного Писания наизусть — сколько в неделю, в месяц, сколько за семь лет.
— А как с этим сочетаются очевидные у Гоголя интерес к нечистой силе и тонкий юмор? Откуда это взялось?
— Наш знаменитый культуролог, литературовед, эстетик Михаил Бахтин писал, что творчество такого «гениального выразителя народного сознания», как Гоголь, можно действительно понять только в потоке народной культуры, которая выработала свои особый взгляд на мир и особые формы его образного отражения. Гоголь вышел из этой народной культуры, отсюда такое яркое, живописное описание и нечистой силы. Это все из фольклора взято —русского и малороссийского, славянского в широком смысле. Но при этом, заметьте, слово «чорт» уходит из зрелых произведений Гоголя.
— Почему?
— Потому что это «черное» слово, не употребительное в светском разговоре, как выражался Гоголь. Бес, нечистый, лукавый — Гоголь немножко злоупотребляет этим в «Вечерах на хуторе близ Диканьки».
Не все в народной культуре, конечно, приемлемо для человека церковного. И Гоголь это понимал прекрасно. Гоголь шел вперед как христианин. Он сам говорил: «Я иду с двенадцати лет одной дорогою, не колеблясь в мнениях главных». Это все-таки цельная была натура — и нельзя говорить, что это вот «поздний Гоголь», а это «ранний».
— А повзрослевший, зрелый Гоголь что-то осуждал в своем молодом творчестве?
— Да, вы знаете, он довольно критически относился к своим ранним произведениям, включая «Вечера на хуторе близ Диканьки».
— Что его не устраивало?
— Он считал, что там много еще незрелого. Ранние его вещи очень дидактичны, помните? Открыто все высказано, без глубокого художественного подтекста: когда Вакула бежит топиться в проруби — кто у него за спиной, в мешке? Бес. Вот кто толкает человека на самоубийство. Ранние вещи у Гоголя очень назидательные, в них божественная сила всегда побеждает силу бесовскую. Гоголь вышел из народной культуры, из народных представлений — и в этом его сила, и в этом отчасти, в каком-то смысле, его слабость.
— И он всегда христианин — и в жизни, и в творчестве?
— Конечно, вне всякого сомнения. Приведу еще один пример. Последним сочинением Гоголя, над которым он работал последние годы жизни и которое увидело свет уже после его кончины, стали «Размышления о Божественной литургии». Это самое известное произведение Гоголя в XX веке, самое переиздаваемое, один из лучших образцов русской духовной прозы. В советскую эпоху эта вещь вообще не издавалась, потому что, как указывалось в комментариях к академическому изданию, «не имеет литературного интереса».
Из воспоминаний нежинских соучеников Гоголя известно, что он часто в храме напевал про себя Божественную литургию и однажды, недовольный тем, как поют на клиросе, поднялся на клирос и стал петь, громко и отчетливо произнося слова молитв. А священник услыхал незнакомый голос, выглянул из алтаря и приказал ему удалиться.
О чем это говорит? О том, что он уже в школе знал ход Божественной литургии, а не в конце жизни к этому пришел. Однако, к сожалению, представление о том, что Гоголь был сначала один, а потом другой — живет даже в умах церковных людей.
— Но в его произведениях есть примеры духовного перерождения…
— Да, например Чичиков. Обратите внимание на его имя — Павел. В последней, одиннадцатой главе первого тома «Мертвых душ» автор говорит читателям, что еще тайна, почему образ этот выведен в поэме, что в сем же самом Чичикове, может быть, заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес. Это не что иное как реминисценция из Деяний святых апостолов, эпизода обращения Савла в Павла, Есть основания полагать, что в самом имени героя содержится намек на его грядущее духовное перерождение.
— А почему Гоголь все-таки сжег второй том «Мертвых душ»?
— Тайна второго тома – это самая больная проблема гоголеведения. Что сжигал, когда сжигал, почему сжигал? На эти вопросы нет однозначного ответа. Я лет двадцать назад уже высказывал идею, которую никто пока не опроверг: второго тома Гоголь так и не написал. Потому что никто никогда не видел беловой рукописи второго тома «Мертвых душ». Никто и никогда.
— На каких же фактах основана гипотеза о сожжении?
— На признании самого Гоголя. В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года он сжег свои рукописи. Какие именно — точно неизвестно. Об этом свидетельствует его крепостной слуга, который прислуживал ему в доме графа Александра Петровича Толстого. Слуга рассказал, что Гоголь отбирал бумаги, бросал их в печку и шевелил кочергой, чтобы они лучше горели.
До нас дошли черновые рукописи второго тома. Это четыре начальные главы и отрывок одной из последних глав, условно называемой пятой. Но это черновые главы, у них два слоя правки: сначала он написал, потом стал по этому тексту править.
Духовный отец Гоголя ржевский протоиерей Матфей Константиновский был последним, кто ознакомился с главами второго тома. Это было накануне сожжения рукописей. Ему нередко ставят в вину, что именно он подтолкнул писателя к этому. Отец Матфей отpицал, что по его совету Гоголь сжег втоpой том, хотя и говоpил, что несколько набpосков не одобpил и даже пpосил уничтожить: «Говоpят, что вы посоветовали Гоголю сжечь второй том Меpтвых душ?» — «Непpавда и неправда… Гоголь имел обыкновение сожигать свои неудавшиеся произведения и потом снова восстанавливать их в лучшем виде. Да едва ли у него был готов второй том; по крайней мере, я не видал его. Дело было так: Гоголь показал мне несколько разрозненных тетрадей Возвращая тетради, я воспротивился опубликованию некоторых из них. В одной или двух тетрадях был описан священник. Это был живой человек, которого всякий узнал бы, и прибавлены такие черты, которых… во мне нет, да к тому же еще с католическими оттенками, и выходил не вполне православный священник. Я воспротивился опубликованию этих тетрадей, даже просил уничтожить. В другой из тетрадей были наброски… только наброски какого-то губернатора, каких не бывает. Я советовал не публиковать и эту тетрадь, сказавши, что осмеют за нее даже больше, чем за переписку с друзьями».
Теперь о том, почему замысел Гоголя не нашел своего завершения. Гоголь не раз говорил о том, что хотел написать свою книгу так, чтобы путь к Христу был ясен для каждого. Духовное возрождение — одна из высших способностей, дарованных человеку, и, по Гоголю, этот путь открыт всем. По всей вероятности, Гоголь хотел провести своего героя через горнило испытаний и страданий, в результате которых он должен был бы осознать неправедность своего пути. Этим внутренним переворотом, из которого Чичиков вышел бы другим человеком, по-видимому, и должны были завершиться «Мертвые души».
Замысел был грандиозный, но несбыточный, потому что показывать путь духовного возрождения — это не задача литературы.
— А что же тогда ее задача?
— Она призвана показать пороки человеческие, греховность человеческой природы. Да, в этом она достигла успехов. Но есть «проблема положительного героя» — где его взять, если человек несовершенен? Замысел Гоголя — за пределами литературного творчества. И поэтому последней его книгой стали «Размышления о Божественной литургии» – вот там этот путь показан для всех.
Спросите школьников, или учителей, почему герои «Мертвых душ» — это мертвые души? Они вам вряд ли ответят. А ответ простой: они без Бога живут. В предсмертной записи, обращенной ко всем нам, Гоголь говорит: «Будьте не мертвые, а живые души, нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…». Вот путь, вот смысл названия великой поэмы, вот завет Гоголя.
Искусство для него — это незримые ступени к христианству.
В письме своему духовному отцу он надеялся, что после его книги «Выбранные места из переписки с друзьями» читатель возьмет в руки Евангелие.
— Как помочь сегодняшним людям обратиться к христианским ценностям? Что в наших силах?
— Средств очень много. Нужно просто оставаться христианином, расти духовно, не стоять на месте. Человек, который остановился в духовном развитии, — пошел назад. Воспитывать своих детей, свое окружение, «делать свое дело». Мне кажется, что Россия дольше других стран и государств устоит в своих христианских постулатах, основах.
— Что важнее для правильной оценки писателя — его образ жизни или ценности, проповедуемые в его произведениях?
— Мне кажется, человека нужно оценивать по высотам его духа, а не по его падениям. Святость не есть безгрешность. Даже святые люди не были безгрешны. И не нужно хватать писателя «за язык». Как Есенин — сказал однажды глупость про причастие, это повторяют, и даже многие священники его за это недолюбливают. И Пушкин, даже если он написал «Гавриилиаду», несомненно, в этом покаялся: известно, что он все списки уничтожал и очень сердился, когда ему напоминали о ней. Хотя лично я убежден, что Пушкин никогда не писал «Гавриилиаду», и могу привести неопровержимые доводы на этот счет. Как бы там ни было, судит его Господь, а не мы.
— Как вам кажется, что мешает распространению христианства в современной российской культуре?
— Отсутствие подлинного, правильного духовного просвещения. Сейчас очень большая ответственность лежит на священниках, на духовных школах. Если у нас нет богословов, качественного духовного образования, то трудно что-то требовать от школ, родителей, от детей. Откуда-то нужно черпать эти сведения, правильные представления.
— Но церковные лавки забиты православной литературой…
— По большей части, это перепечатки старого. А ситуация меняется, нужны новые ответы.
Мне кажется, что священники должны принимать участие в публичных дискуссиях — и в интернете, и на телевидении — голос их должен звучать, люди должны их слушать. В этом смысле замечателен канал «Спас»: там много интересных материалов, там часто выступают священники и дают свой взгляд на современный процесс.
— А нужно ли из сказки Пушкина про Балду убирать персонаж, именуемый «попом»?
— Попа не нужно убирать из сказки – это шутка поэта. Кстати, слово «поп» (в переводе с греческого – православный священник, иерей; отсюда протопоп, протоиерей) в девятнадцатом столетии не имело того уничижительного значения, которое появилось уже в советскую эпоху.
А вот опера «Тангейзер» и фильм «Матильда» — это уже другое дело, как мне кажется. Есть такие темы, к которым художник должен подходить с особым тактом и ответственностью. Сейчас, насколько мне известно, опера «Тангейзер» не идет — и это правильно, потому что должного такта и ответственности режиссер в данном случае не проявил. То же самое с фильмом «Матильда». Представьте себе: режиссер снял фильм о пророке Мухаммеде, пользуясь своими фантазиями, своими источниками. Был такой прецедент литературный — «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, который был приговорен в Иране к смертной казни.
— Значит ли это, что христианство уходит из культуры?
— То, что сейчас происходит, кончено, не вселяет никакого оптимизма. Европейская культура по своим истокам — христианская культура, церковная. Она вся пронизана этими ценностями. Уберите это — и она потеряет свою идентичность, свою специфику.
Апостасия — отступление от Бога — процесс необратимый. В современной Европе этот процесс развивается стремительным образом, но Россия пока сопротивляется. Хотя, разумеется, этот процесс необратим. Наша задача — не остановить этот процесс, а остаться самими собой, остаться верными Христу. Несмотря ни на что.
Христианин на своем месте должен делать свое дело — быть свидетелем и проповедником Христа. Это его прямой долг. А воин-христианин должен тоже свое дело делать как христианин – защищать веру, родину, страну, народ.
И бизнес, и политика должны быть христианскими. Наши традиционные ценности – это ценности христианские, православные, и мы не должны стесняться этого.