хорошо леша что ты заговорил

Несколько цитат из

— Вот! Пожар на спичечной фабрике.

— Нет, пока просто горит.

— Хорошо, Леша, что ты заговорил. Скажи, а можно я у тебя в программе больше не буду слышать двух слов: «мудак» и «херня»?

— А что, этот лайнер действительно называется «Доктор наук профессор Шварценгольд»?

— Он называется судно однопалубное КЦР-12.

— Тогда откуда взялся Шварценгольд, я не пойму??

— Вот туда вопросы, там ответы!

Миша, ты зря Сашу остановил — он прав. Мы все за тебя. Но Саша — он прям за тебя-за тебя. Мне кажется, что он затебей, чем мы все, этот Саша…

— Скажите, как вы относитесь к редким животным?

— Ну… я там… не знаю про редких животных, но у меня соседка по парадной — вот она редкая сука…

— Какая удивительная атмосфера создалась сегодня у нас в студии… Атмосфера необыкновенного единения…

— Угу. И за это мы должны поблагодарить нашего дежурного техника Камиля.

— Нонночка, часы переводили 4 месяца назад!

— Вот я тогда и не перевела…

— Ну… Можешь уже и не переводить, что зря-то дорогие часы просто так переводить…

мне больше нравится про пуговицу

— А пуговицу мою никто не видел. Обидно из-за одной пуговицы пиджак выкидывать. А пиджак дорогой, специально ездил в Англию его покупать.

— Миша, какая пуговица…

— Надо узнать, может быть, есть кто-то знакомый в Министерстве обороны.

— А ты знаешь, Лёша, это легко проверить. У тебя есть знакомые в Министерстве обороны?

— И у меня нет. Ищем пуговицу. Пуговицу-то мы найти можем.

А как же североамериканские кролики-зануды?

День Выборов тоже отличненько идет.

увы видео еще не могу вставлять.

Ты еще все тнтшные говнофильмы процитируй

Всемирный заговор в фильме «Застряли вместе»

Когда муж решил прибить жену молотком. Новинка от создателя фильма «Операция Мёртвый снег»

С виду, Ларс и Лиза — обычная пара. Они собираются поехать в домик у фьорда и расслабиться на выходных. Вот только перед поездкой Ларс заходит в магазин и покупает там пилу, молоток и два мотка верёвки. Кажется, у него есть какой-то план и план этот не очень понравится Лизе. Так начинается норвежский фильм «Поездка» (I onde dager).

Режиссёр Томми Виркола — эдакий шутник норвежского кино. Он снял две части фильма «Операция Мёртвый снег», пародию на Тарантино — «Убить Булью» в двух частях и спродюсировал шикарный сериал «Адский фьорд», который очень понравится любителям норвежского безумия, остальным же может стать тошно уже на первых сценах. В фильмах Виркола много шуток на темы, которых многие приличные кинематографисты стараются избегать, тем его фильмы и притягательны.

С самого начала «Поездки» зрителю будет казаться, что перед ним снова чёрная комедия, причём довольно красиво снятая. Вокруг горы, вода, фьорды — норвежская природа прекрасна. К тому же когда супружеская пара приезжает в дом — камера сразу начинает акцентировать внимание зрителей на ружьях и ножах, а Ларс и Лиза злобно стебут друг друга. Тем не менее чёрная комедия быстро кончается и начинается напряжённый и захватывающий фильм про выживание. Ведь помимо того, что Лиза тоже приехала в дом с определёнными планами, оказывается, что и на чердаке есть сюрпризы.

В этом фильме совсем нет времени передохнуть — действие несётся стремительно, кровь льётся постоянно, сражения сделаны с фантазией, а в ход идут все показанные ранее предметы — срабатывают чеховские ружья, некоторые по два раза — найдётся место даже газонокосилке. Будьте уверены, если вам что-то показывают в кадре — этим обязательно кого-нибудь огреют.

Чтобы зритель не скучал, повествование постоянно расширяется через флешбэки. С каждым таким флешбэком оказывается, что всё выглядит гораздо запутаннее, чем просто сведение личных счётов между супругами, в кадр залетают новые и новые люди и обстоятельства.

Ближе к концу, фильм немного сбавляет напряжение, и режиссёр снова выруливает в сторону чёрной комедии, но всё же в «Поездке» больше напряжённой драмы, чем юмора. Фильм вышел на Нетфликсе и дословный перевод с норвежского — «В плохие дни». Дни тут показаны, действительно, плохие, а главная интрига фильма — смогут ли Ларс и Лиза снова найти общие семейные ценности и перезапустить свою семью. Кажется, шансы на это есть, ведь ничего так не объединяет враждующих, как ещё более злобный внешний враг.

Слежу за новинками кино в телеграм канале

Где жил последний киногерой

В 1993 году вышел фильм «Последний киногерой» с Арнольдом Шварценеггером. Причём актёр ещё и продюсировал фильм. Несмотря на огромный бюджет и звёздный состав фильм провалился в прокате. Не помогло даже то, что рекламу с фильмом разместили на борту космической ракеты. Зато «Парк Юрского периода», который вышел в это же время, оказался необычайно успешным и круто заработал.

Так бывает, успех не всегда получается предсказать, но тем не менее «Последний киногерой» по прошествии времени всё же нашёл своего зрителя. В начале фильма, мальчик по имени Дэнни приходит в кинотеатр, чтобы посмотреть на своего кумира — полицейского Джека Слейтера. Дэнни смотрит все картины с Джеком и мечтает оказаться внутри фильма. И оказывается, благодаря волшебному билету!

Интересно то, что интерьер кинотеатра, в который ходит Дэнни был отснят в театре «Орфей» в Лос-Анджелесе. Этот театр построили ещё в середине 20-х годов. Но почему кинотеатр снимали в театре? Дело в том, что в начале двадцатого века кинотеатры в Америке были как раз похожи на театры, а точнее сказать на дворцы — золото, роскошь, огромные залы. Однако, постепенно эти дворцы были вытеснены куда более манёвренными и современными мультиплексами, где сразу можно было крутить несколько фильмов. Кинодворцы постепенно закрывались и умирали — кино из роскошного времяпровождения превратилось в обыденность, теперь не нужно специально собираться на просмотр, а можно забежать в кинотеатр во время похода по торговому центру.

Похоже, что по замыслу сценаристов, именно в старый, умирающий, но когда-то роскошный кинотеатр и ходит смотреть кино Дэнни. Кинотеатр находится в упадке — посетителей нет, кресла изодраны, а поверх позолоты нанесены уродливые надписи. Последний киногерой обитает в последнем кинодворце.

Слежу за новинками кино в телеграм канале

Старый добрый Луи де Фюнес

Те, кому нравятся старые французские фильмы 60-70-х, в которых есть своя атмосфера Франции той эпохи кино, наверняка помнят и знают такого актера как Луи Жермена Давида де Фюнеса Галарса.

Жозефа и Людовик Крюшо.

Переводим фильм на венгерский? Значит и герои – венгры!

Сегодня по Duna World показывали перевод комедии «Батя» на венгерском.

Да не просто перевод,а мадьяризацию.

Имена героев не просто овенгерены,а напрочь изменены на чисто венгерские.

Ирина – Аранка (с ударение на первую а)

Настя и Дима – Малика и Арпад.

И ещё в оригинале фильма речь шла про город Москва, а в венгерской версии – про Пюшпёкладань. Уж логичнее бы про Будапешт было.

Если бы я не знала,что это российский фильм,я бы ни за что не догадалась об этом.

Нечего терять: лучшая комедия 1997 года

Американская комедия с Тимом Роббинсом и Мартином Лоуренсом. Первый на тот момент уже был известен по фильму «Побег из Шоушенка».

Сценарий написал режиссер фильма Стив Одекерк, который также сыграл эпизодическую роль забавного охранника, изображающего поп-исполнителей во время дежурства.

Фильм был выпущен в июле 1997 года и собрал более 40 миллионов долларов США.

Сюжет такой. Живет на свете обычный преуспевающий американский рекламный агент по имени Ник Бин (переводится как «Коля Фасолькин»; его и играет Тим Роббинс). У него хорошая должность (нечто вроде начальника крупного отдела), отличный дом и красавица жена. С женой они живут душа в душу и настолько уверены в неизменности собственных чувств, что периодически играют в возбуждающие супружеские игры: жена делает вид, что влюблена в начальника Ника, а тот делает вид, что ревнует.

Собственно, весь фильм так и проходит. Они колбасят по Штатам, периодически кого-то грабят, практически не моются, словом, ведут антиобщественный образ жизни. К тому же, на заре своих путешествий Ник зачем-то выкинул бумажник со всеми документами, деньгами, кредитками и карточкой социального страхования, а уж в Америке без этого джентльменского набора путешествовать можно только в криминальном статусе. На дороге они пару раз нарываются на двух настоящих преступников и вступают с ними в неравную словесную перепалку. Поскольку интеллект Ника (и даже Пола) намного выше, чем жалкие умишки двух бандитов, сдружившиеся парни выходят из словесной дуэли победителем, вот только Пол случайно простреливает Нику руку.

Наконец, Нику приходит в голову светлая мысль: он вместе с Полом забирается в его офис, грабят вероломного начальника, а Ник мстительно отшибает член у каменной скульптурки, сожалея, впрочем, что не может одним ударом отшибить член у любвеобильного начальника.

Источник

Цитаты Миша

— А если я скажу тебе, что смысл жизни нельзя подсмотреть у кого-то другого? Если я скажу тебе, что его можно только вырастить, как цветок, и что все семена уже есть в твоей душе? Если я скажу тебе, что ни босс, ни другие люди не могут ухаживать за этим цветком вместо тебя? Что ты думаешь об этом? — Я думаю, что ты увлекся метафорами, парень. У меня только одна жизнь, почва для моего цветка. И я хочу понимать, что на ней выращивать. — Тогда всё зависит от того, какая почва. В Антарктиде не растут апельсины, а в тайге вряд ли вырастет кокосовая пальма. Но никто не мешает тебе возвести парник и подсыпать туда подходящий грунт, если ты хочешь вырастить что-то конкретное. Только тогда придется прикладывать очень много усилий, чтобы урожай не замерз и не погиб. Что если бы босс или кто-то другой сказали тебе: твой смысл — вот этот апельсин. Ты бы стала выращивать апельсиновое дерево? Даже если ты не любишь апельсины? Или ты заставишь себя их полюбить, раз уж не хочешь сама подумать над тем, что тебе хочется вырастить? — У меня скоро будет аллергия на апельсины…

– Миш, почему писатель К-ов еще ничего такого не написал, а ведет себя, словно знаменитость какая? – Магическое поведение. Он думает: буду вести себя, как знаменитость, и тогда напишется что-то… такое.

«И тут ему катаклизмы жизнь прописала, как клизмы», сочинял он на ходу.

Люди говорят: «Им только рожна не хватает». Вот поезжай и принеси мне рожно.

Совершенны только ангелы, а они на небе!

— Ты чего бежал-то? — С ментами не дружу. — Тогда и мы с тобой дружить не будем и запретим тебе торговать без разрешения! — А если у меня есть разрешение? — Тогда мы запретим тебе торговать с разрешением!

— Дамы и господа! Нам удалось поймать поджигателей кафе. Присаживайтесь, ребята. — Я буду говорить только в присутствии своего адвоката! — Так даже лучше. Мне нравится, когда ты молчишь.

Если вы на меня за копейки охоту устроили, что же будет за десять тысяч. Я хоть в живых останусь?

Главное — не бойся прощаться с тем, что не делает тебя счастливым.

– Света, ты устала? – полуспросил Миша. – Да, я устала: белье прокипятила, в магазины сходила, полы помыла… – Ветер подтолкнула, – продолжил Миша, – чтобы он, ленивый, не стоял на месте. Дождь хотел мимо – тучу пришлось потрясти, все требует работы, и ночью не сплю: слежу, чтобы звезды не ленились выполнять свой долг. Только отвлечешься от ленивого мира, сразу… Так, приводя в порядок Вселенную, и устаешь.

Избыточная декоративность действует угнетающе. Она всюду: в цветах, в рекламе, в людях. А люди… Они стараются удивлять. Хотят выглядеть необычно: яркими, интересными. Это раздражает. Потому, что мы знаем, что они пустые и лживые.

— Алло. — Миша, это Эммануил Гедеонович. — Какой Эммануил Гедеонович? А, здравствуйте, Эммануил Гедеонович. Я вас сразу узнал!

— Ну скажи что-нибудь, ты же у нас самый сообразительный. — Я могу сказать только, что один из них Женя.

— Сколько людей? — Семь. И 11 человек животных.

— Мы не будем полагаться на случай. Мы пойдем простым логическим путем. — Пойдем вместе.

Чернопопики, выползни. Мне 40 лет, чем я занимаюсь.

Я выкрутился — теперь ваша очередь!

. Надя что-то рассказывала о себе — в смысле, о своей прошлой жизни. Это не казалось ему странным, даже нравилось — ясно же, что раньше у нее была совсем другая жизнь, и у него тоже, хорошая, конечно, но бессмысленная, а теперь они встретились, и все это не считается, потому что наконец-то началось настоящее.

Может быть, произошло что-то плохое — это было бы хорошо.

Источник

По сравнению с вечностью

Пасха в этом году выдалась тёплая, солнечная.

После полудня народу на кладбище заметно поубавилось. Добросовестно украшенные искусственными цветами могильные холмики вызывали нелепое умиротворение на лицах людей, которым словно бы ничего другого в жизни больше и не надо, как только, выполнив священный долг вечной памяти по отношению к своим усопшим, со смирением и трепетом взирать на то, какой же образцовый порядок они навели на месте их последнего пристанища…

Непонятна эта многовековая традиция с таким почтением относиться к тем, к кому надо было бы с не меньшим почтением относиться ещё при жизни. Может быть, гораздо проще любить н а в с е г д а у ш е д ш и х именно потому, что эта любовь уже не требует таких жертв и усилий, каких требует любовь к живущим ныне.

Молодая женщина, понуро склонив голову, сидела на скамейке возле небольшого гранитного памятника, задумчива и тиха. Возле неё, прижавшись к её коленям, тоже тихо, стояла девочка лет пяти – очаровательное голубоглазое существо с бантами в светлых косичках.

Женщина подняла глаза на дочку, долгим застывшим взглядом посмотрела сквозь неё.

— Мам!! – девочка настойчиво потянула мать за рукав.

Женщина, будто очнувшись, грустно улыбнулась.

Они выбрались на мощёную потрескавшимися плитами дорожку, которая вела к центральной аллее кладбища, оттуда было недалеко до автобусной остановки, и тут вдруг женщину окликнули по имени. Она остановилась, придержав дочку, и удивлённо обернулась, потому что голос, позвавший её, показался ей странно знакомым.

Она не сразу узнала того, кто, прихрамывая и опираясь на палку, уже готов был вот-вот поравняться с ними, она просто-напросто не захотела поверить своим глазам.

— Мам! – привёл её в чувство испуганный вопль готовой расплакаться дочери. – Мам, ты чего.

Потому что он был мёртв.

Лёшка пришёл к ним в отдел, когда Маша Спирина была в отпуске, она тогда вместе со своими мужчинами, большим и маленьким, ездила отдыхать на Азовское море. Её Сережка осенью должен был пойти в первый класс, ему надо было как следует закалиться и окрепнуть перед этим, и родители устроили ему первоклассный отдых, в полном смысле этого слова. А когда Маша вновь вышла на работу в своё КБ, её там ждал сюрприз.

Вместо ушедшей в декрет её приятельницы Любаши за соседним с нею кульманом обретался теперь длинноволосый, долговязый юноша, только что выпущенный из стен института. Юношу звали Алексеем Трофимовым, и он намеревался «перекантоваться» у них в отделе до нависшего над ним неминуемого призыва на военную службу.

Парень оказался забавным, он внес в размеренную скуку отделовского бытия свежую струю молодого задора, веселья и оптимизма. Очень скоро у них с Машей сложились тёплые, «добрососедские» отношения. Лёшка развлекал её своими рассказами и неиссякаемыми шутками, они частенько вместе садились пить чай, когда было мало работы, или отгадывали кроссворды, когда начальства поблизости не было, одним словом – сдружились, как могут сдружиться люди, оказавшиеся в подобной ситуации и не страдающие приступами человеконенавистничества.

В этот раз решено было собраться дома у Виталика Малова, Машиного завсека. Многие сразу после работы поехали к нему на квартиру, а Маша сказала, что заскочит домой проведать сына. Хотя Серёжка только-только ещё пошёл в школу, и уроков им почти не задавали, следовало проследить за тем, чтобы ребёнок «не болтался» без дела, тем более что у его отца тоже, наверное, «предпраздничная лихорадка» на работе. Надо бы позвонить Серёжиной бабушке, Машиной свекрови, попросить её присмотреть за внуком, в кои-то веки раз…

А потом, добравшись, наконец, до жилища Виталика, Маша поняла, что припозднилась со своим приходом и не на шутку. Встретивший её в дверях хозяин дома, услужливо помогая ей снять пальто, выдохнул на неё весь немалый, судя по всему, ассортимент выпитого. Маша недовольно поморщилась и пообещала себе, что она здесь надолго не задержится.

— Да что надо-то?! Пусти меня уже!

— Неужели больше помочь некому, я ведь только недавно пришла и.

— Ну, Маш, ну, пожалуйста. На тебя одна надежда!

Что тут было делать! Согласившись помочь своему завсеку – как же не помочь? – Маша очень скоро поняла, что он ей только мешаться будет, и выпроводила его из кухни, заверив, что справится вполне сама. Не сразу, а ещё и покривлявшись под доносившуюся из комнаты музыку какое-то время в попытке развлечь отправленную «на галеры» Машу, Малов всё ж таки оставил её в покое, и она спокойно смогла заняться делом.

Вот нарежу бутербродов, пообещала себе Маша, и пойду домой, что-то сегодня все вразнос пошли, не вечеринка, а попойка какая-то… Случалось у них и такое.

Маша быстро справилась с поставленной задачей, и уже через полчаса вынесла к столу два первых блюда закуски, но подгулявшие коллеги, кажется, этого даже не заметили. А когда она заканчивала раскладывать на подносе ещё партию бутербродов, дверь в кухню тихо открылась. Маша обернулась посмотреть, может, у кого-то проснулась совесть, и ей пришли помочь, но увидела лишь Лёшку Трофимова, который стоял в дверном проеме, упираясь руками в косяки, а головой почти что в притолоку, и непривычно-развязно ухмылялся.

На шум, словно он стоял и ждал под дверью, в кухню ввалился Малов. Он увидел сидящего на полу возле стены Лёшку и кровь на рукаве его рубашки, и отчего-то вдруг заорал так, будто это его порезали. Тут и Лёшка открыл закатившиеся было глаза и тоже завопил как блаженный, но Маша неожиданно рявкнула на них, чтобы они оба заткнулись и велела Виталику немедленно помочь ей посмотреть, что же на самом деле случилось.

Помощь Виталика оказалась кстати, потому что пришедший в себя Лёшка, не переставая жестко ругаться, чего раньше Маша от него никогда не слышала, всё порывался встать с пола и не давал ей спокойно оценить случившееся.

Стащив с помощью Малова с парня рубашку, она обнаружила на его предплечье несерьёзный порез, но крови было много, и как только её угораздило. Строго настрого наказав Виталию крепко держать Лёшку, Маша сбегала в ванную, выгребла из аптечки всё, что могло ей понадобиться, и быстренько вернулась в кухню.

А народ, отплясывающий в соседней комнате, даже не подозревал, какие страсти бушуют через стенку.

Лёшка буйствовал. Что-то, видимо, переклинило в бедной голове парня, и он никак не мог взять в толк, что с ним делают и когда закончат над ним измываться. Маше даже пришлось закрыть ему ладонью рот, когда она стала смазывать порез йодом, потому что Лёшка так взвыл, что она сама испугалась того, что делает.

А когда она туго перебинтовала его руку, он, кажется, успокоился, устало запрокинул к стене голову и прикрыл дрожащие веки, из-под которых нечаянно выкатились две скупые, хмельные мужские слезы…

— Чего тут у вас на самом деле произошло?! – возмущенным шепотом поинтересовался Виталий, так и не поняв до конца сумбурных её объяснений, но Маша сказала ему, что он может быть свободен.

Маша устало опустилась на табурет и, не сводя с Лёшки тревожных глаз, надолго застыла в неподвижности и недоумении…

Потом, когда накатившее оцепенение отпустило её, она поднялась и поставила на плиту чайник. А за стеной, щедро приправленная оглушительной музыкой, по-прежнему гудела хмельным весельем вечеринка. Шум, гам, гогот стояли такой, что даже в кухне было слышно.

Когда чайник вскипел, Маша насыпала в две чашки растворимого кофе – другого она у Малова не нашла – добавила сахару, залила всё это кипятком, размешала и потом уже присела возле Лёшки.

Казалось, парень заснул, так он был тих и покоен, но стоило Маше осторожно тронуть его за плечо, как он тут же открыл глаза, будто распахнул ей навстречу два бездонных синих омута, и на какой-то миг Маша даже растерялась, потому что её внезапно и стремительно вдруг стало засасывать в эти омуты. Словно бы она никогда раньше не видела его глаз.

Но уже через мгновение она решительно стряхнула с себя это наваждение и смущённо проговорила:

Лёшка совершенно трезво ответил ей, что сам встанет, и, действительно, легко поднялся с пола. Затем он шагнул к раковине, здоровой рукой ополоснул холодной водой лицо, взбил шевелюру и, не вытираясь, уселся за стол напротив Маши.

Какое-то время Маша с внезапным, но лёгким, волнением смотрела, как по неожиданно рельефному голому Лёшкиному торсу стекают капли воды, потом отвела взгляд. И чего это она вдруг залюбовалась парнем?

Маша с усмешкой кивнула, мол, ещё бы, а вслух сказала:

— Да ничего особенного. Несчастный случай. Ты полез обниматься с замужней женщиной и… вот, что из этого вышло.

— Забудь, Леш! – рассмеялась Маша, видя его забавную растерянность. – Пей кофе, а то совсем остынет… Я твою рубашку застирала, она на батарее сохнет, снимешь потом. Зашивать её, правда, тебе самому придётся.

— Ладно! – снова рассмеялась она. – Скажи мне лучше, как ты себя чувствуешь?

— Рука? – Лёшка внимательно посмотрел на повязку, зачем-то пошевелил пальцами. – Нет, не болит. Правда, бинт очень туго намотан.

Маша аккуратно наложила на порез широкую полоску бактерицидного пластыря, который по счастью оказался в аптечке Малова, осторожно пригладила его края, проверила, как он держится на руке.

— Да уж! – вспыхнул тот в ответ. – Не захочешь никакой свадьбы, если женщины на тебя, чуть что, с ножом кидаться будут…

— Да уж! – хмыкнул Лёшка, кривовато улыбнувшись.

Лёшка с недоверием смотрел в смеющееся Машино лицо – никакого раскаяния на нём и следа не было. Он усмехнулся.

Маша сполоснула и убрала в шкаф чашки, ещё раз оглядела кухню, всё ли в порядке, кивнула на прощанье Лёшке и пошла одеваться.

— Я тоже пойду! – услышала она вослед себе, – Подожди меня, Маш!

На её счастье, в прихожей никого не было, и она, быстренько собравшись, торопливо выскользнула на лестничную площадку. Не хотелось ей сейчас ни с кем ни прощаться, ни вообще видеться. Погуляли, называется. Лифт она вызывать не стала, а пошла вниз пешком, неторопливо застёгивая на ходу пальто и заматываясь в шарф. Лифт обогнал её, когда она уже ступила на второй этаж, затем внизу раздались чьи-то торопливые шаги, и гулко бухнула входная дверь.

— Маша!! – воскликнул он обрадовано, с лёту ухватившись за неё.

— Лёшка, сумасшедший! – возмутилась Маша с перепуга. – Ты что.

— Я думал, ты ушла! Кинулся к лифту, выскочил на улицу, а тебя и след простыл! А ты – вот она.

— Ну, да, я пешком пошла.

— Да чего бегать-то! Остановка вон отсюда видна.

— Всё равно. Я проводить тебя хотел.

Очень скоро подошёл Машин троллейбус, она простилась с Лёшкой, и поехала домой. Устроившись в почти пустом салоне возле тёмного окна, она с рассеянной улыбкой на губах ехала всю дорогу, а, выйдя на своей остановке и поозиравшись на переходе по сторонам, вдруг с изумлением обнаружила за собой «хвост».

Перейдя на другую сторону дороги, Маша быстро завернула за тёмный газетный киоск, а когда её преследователь, перебежав через дорогу, не обнаружил её там и озадаченно завертел во все стороны головой, она осторожно вышла из-за киоска с другой стороны и, приблизившись к нему, громко поинтересовалась:

— Вы тоже живёте где-то в этом районе, молодой человек?

— А разве можно так преследовать?

— Украдкой! Ну и что ты здесь делаешь?

— Тебя провожаю. Не хочешь, чтобы я шёл рядом, я и не иду. Неспокойно на
улицах, вон подгулявших сколько, мало ли что…

— Ох, Лёшка, что мне с тобой делать? – с едва заметным удовольствием в строгом голосе проговорила Маша.

— Ничего не делай, иди, как шла, а я так, позади, чтобы…

— Ну, Маш! Не тяни из меня жилы, ты же всё сама понимаешь.

— Ладно, горе моё, провожай дальше, чего уж тут… Самого дома, небось, мама с папой ждут, волнуются, а он…

— Они не волнуются. У меня их нет.

— Как – нет? – остановилась Маша.

— Прости, пожалуйста, я не знала… Как-то раньше разговора не было…

— А с кем же ты живёшь, один?

— Почему, один. С братом, он меня на восемь лет старше, и ему, поверь мне, всё равно, восколько я домой заявлюсь, его самого дома почти не бывает…

Так, переговариваясь, они вскоре подошли к дому Маши.

— Ну, всё, Лёш, я пришла… Спасибо, что проводил. А теперь давай домой, в люльку и спать.

— Тогда – пока! Увидимся после праздника.

— Потому что я вряд ли на работу приду, мне же повестка пришла.

— Остряк! Я подумала, ты пошутил…

— Ну, тогда, когда… там, у Малова на кухне…

— Ну, ты сказал что-то вроде того, что тебя скоро в армию забирают, но я не придала этому значения, потому что ты был в стельку пьян, а потом случилось. то, что случилось, и…

— Да я не помню ничего, Маш…

— Не удивительно… Значит, это правда?

— И ты больше не придёшь на работу?

— А как же! Попрощаться зайду. Обязательно.

Она замялась в нерешительности, Лёшка не уходил, тоже чего-то тянул время, а самой ей вдруг сделалось так грустно, так уже нестерпимо жаль, что они больше не будут по-соседски шушукаться за кульманами, чаёвничать втихаря или украдкой решать кроссворды, Лёшка больше не будет развлекать её своими выходками и веселить своими хохмами… Как же так? Вдруг.

Только раз, практически случайно, обжегшись о его взгляд, всё там же, на Виталькиной кухне, и отчего-то сильно взволновавшись при этом, Маша теперь невольно избегала пересекаться с ним, словно бы никогда раньше не видела этих Лёшкиных глаз, удивительно синих, доверчиво распахнутых и вдруг куда-то зовущих…

Нет, ей просто надо поскорее домой, у неё стресс ещё не прошёл от того, что она нечаянно порезала парня. Этот стресс таким странным образом на неё подействовал, не иначе!

Маша, растерянно улыбаясь, тронула рукав его куртки.

— Ладно, Маш, конечно. Спокойной ночи! – Лёшка широко и добродушно улыбнулся ей на прощанье, развернулся кругом и быстро зашагал прочь.

Проводить Лёшку в армию собрался весь отдел. Обеденный перерыв, во время которого было затеяно прощальное «чаепитие», затянулся самым бессовестным образом. Лёшка принёс угощение – вино и целых три больших торта. Народ шумел, со всех сторон на Лёшку сыпались шутливые наказы, советы… Но вот все потихоньку – работа всё же! – разбрелись по своим рабочим местам, Маша тоже невидяще уткнулась в чертежи, но мысли её сейчас были ох как далеки от ра-боты…

Конечно, Лёшка подошёл к ней, не мог не подойти.

— Когда? – словно бы не понял, о чём она спрашивает, переспросил её Лёшка.

— Ты думал, я тебя не замечу.

Позавчера они всем семейством загружались в машину, собираясь ехать на праздник в гости к родителям Маши. Серёжка уже устроился на заднем сиденье в окружении пакетов и свёртков, Маша проверяла, положил ли Володя в багажник всё то, что было решено отправить старикам в пригород, сам отец семейства что-то выискивал под капотом старенького «жигулёнка». И уже усаживаясь рядом с мужем в машину, Маша вдруг увидела на повороте дороги, ведущей к выезду со двора знакомую фигуру. Приглядевшись получше, она не могла не узнать Лёшку, и очень сильно удивилась. Очень!! А ещё она вдруг снова взволновалась.

Когда Володя тронул машину, Маша не могла отвести взгляд от приближающейся фигуры словно застывшего посреди проезжей части парня, но вот он всё же уступил им дорогу и снова шагнул на прежнее место, теперь уже провожая взглядом отъехавшую машину. Обернувшись назад, будто бы затем, чтобы что-то сказать Сережке, Маша в заднем стекле увидела Лёшку совершенно отчётливо, и долго потом не могла забыть его напряжённый внимательный взгляд… Володя, кажется, в это время что-то говорил ей, крайне недовольный странным парнем на их пути. Почему-то Маша не сказала ему, кто этот парень…

И вот теперь она хотела получить вполне внятный ответ на свой вопрос. Но Лёшка молчал, словно воды в рот набрал, а ведь только что хохмил и готов был, наверняка, хохмить и дальше, но Маша вдруг спросила о серьёзном.

Что он мог ей ответить?

Догадывалась ли Маша о том, что творится в душе у парня? Вряд
ли. Воспринимала ли всерьёз его? Нет, конечно! И всё это Лёшка очень, очень хорошо понимал. И ничего не мог с этим поделать. Судьба сыграла с ним злую шутку – он влюбился в замужнюю женщину, к тому же старше себя, влюбился почти сразу, как только познакомился с нею, и всё это время, пока они работали бок о бок, он был почти что счастлив, потому что она была рядом, просто рядом, и всё….

И что тут можно было теперь поделать.

Лёшка по-прежнему молча смотрел на Машу, и она не выдержала, отвела взгляд. И тогда он, пересилив себя, улыбнулся, как ни в чём не бывало, и сказал:

— Я просто проходил мимо, Маш.

— Нет! Ничего подобного! – поспешил заверить её Лёшка. – Я же всё понимаю.

А когда под Новый Год Маша вдруг обнаружила в своём почтовом ящике письмо от Лёшки, она обрадовалась так, как давно уже ничему не радовалась! Она тогда торопливо закрылась в ванной, пустила воду, чтобы её домашние не услышали эту её радость, потому что та неудержимо рвалась наружу, и разрыдалась, как. как. Маша не знала как кто именно она разрыдалась, но она никогда и ни к чему в жизни ещё с т а к о й радостью не относилась, и была просто потрясена тем, как неожиданно бурно она отреагировала на весточку от Лёшки.

А в конверте была сложенная пополам большая поздравительная открытка, исписанная мелким, убористым почерком.

Заканчивалось шутливое послание совсем уж неожиданно.

«Р.S. Да, милая Маша, не сердитесь, но я, кажется, люблю Вас!»

Трудно было Маше не думать теперь о Лёшке, но дни шли за днями, недели за неделями, он больше не давал о себе знать, и Маша постепенно отвлеклась от мыслей о нём, острота пережитого волнения притупилась, никому ненужный пыл поугас. Здравый смысл возобладал над кажущимся безумием ненужной никому влюблённости, и жизнь пошла своим чередом.

Меж тем прошла зима, промелькнула весна, и пролетело лето…

Недели две как Маша вернулась из отпуска. Хорошо отдохнувшая, загоревшая, похудевшая, она сорвала у себя в отделе не один десяток комплиментов.

Но всё это было уже позади, и сейчас Маша, как и большинство её коллег, вновь погрузилась в рутину своей работы.

Маша отложила в сторону журнал, который взяла полистать у соседки, и поспешила к телефону. Вдруг это Серёжка.

Узнала ли Маша Лёшку?! Ещё до того, как он договорил, она уже взволнованно опустилась на стул. Лёшка. Странно, что Нина Павловна не узнала его. Надо быть поосторожней со своими эмоциями, потому что все вокруг всё слышат, и, наверное, незачем ей трезвонить на весь отдел, что это тот самый Лёшка Трофимов, ведь звонит-то он именно ей, а не кому-то ещё… Почему-то это показалось ей важным.

— Это ты? – зачем-то переспросила она его. – Как ты? Откуда?

Лёшка откровенно замялся, а потом, вместо ответа, предложил:

— Давай я встречу тебя после работы, и мы прогуляемся, а?

— Хорошо. Только… (Не следовало её коллегам видеть этой встречи!) Я, пожалуй, отпрошусь на часок пораньше, и тогда уже…

— Здорово! Я буду ждать тебя, Маш, ладно?

Маша осторожно, словно та была стеклянной, положила трубку на аппарат и на какое-то время крепко-крепко зажмурилась и закусила губы, чтобы рвущаяся наружу внезапная радость не выплеснулась случайно на всеобщее обозрение.

Господи! Она же выбросила из головы думать о Лёшке, и вот один только его звонок, а с нею уже твориться Бог знает что! Как такое возможно, что она т а к радуется его приезду. Вот и сердце зашлось, как ненормальное, готовое выпрыгнуть из груди, и руки вдруг задрожали, и дышать стало нечем.

Не в силах больше сдерживаться, Маша порывисто поднялась, торопливо вышла в коридор и пулей пролетела по нему.

— Что, полегчало? – чуть позже участливо поинтересовалась дама, гася свой окурок о пепельницу.

Маша удивлённо взглянула на неё и благодарно улыбнулась.

Она едва дотерпела до назначенного времени и, усмиряя участившееся сердцебиение и сдерживаясь, чтобы не побежать, вышла на улицу. Она ничуть не сомневалась в том, что делает всё правильно. Они просто встретятся! Они давно не виделись. Это так по-человечески. По-приятельски даже.

Не замечая ничего и никого вокруг себя, Маша направилась вдоль по березовой аллее, в самом конце которой маячила одинокая мужская фигура. Из-под ног её веером разлетались жёлтые пятачки опавших берёзовых листьев, которые дворник не успевал сметать с дорожки, но она и этого не замечала. Подходя всё ближе и ближе к Лёшке – а Маша была уверена, что это именно он – она всё пристальней и пристальней вглядывалась в него, узнавая и не узнавая парня. Прошло всего лишь около года, а он так сильно изменился – повзрослел, возмужал…

Смущённый и взволнованный не меньше самой Маши, Лёшка шёл ей навстречу.

Сияя широко распахнутыми, полными радости глазами, они сошлись, порывисто взялись за руки и почувствовали, как они у них дрожат, так же дрожали их голоса, когда они наперебой заговорили.

— Маша.
— Лёшка. Тебя не узнать…

— Так сильно изменился? Стал хуже?

— Что ты, нет! Потрясающе выглядишь.

Не переставая улыбаться, они, вдруг осмелев, одновременно шагнули друг к другу ближе и слегка обнялись. Просто, по-дружески.

— А в армии бывает непримерное? – рассмеялась Маша.

— Да. У брата позаимствовал, своя одежда вся мала…

— Ты здорово загорела. Снова были на юге?

— Да, на Чёрном море. А ты где «загорал»?

Увлеченные разговором, они не заметили, как оказались довольно далеко от центральных улиц, а Маша вдруг спохватилась, что не предупредила своих, что задержится, и они стали искать, откуда можно позвонить домой. В поисках телефонной будки они прошли ещё немало, спросить почему-то было не у кого, как нарочно на этих полу-деревенских улочках никто им навстречу не попадался, и тут вдруг Алексей сказал:

— Маш, я знаю, где найти телефон. Пойдём здесь направо… Ещё пара кварталов, и мы выйдем к моей улице, а там уж я знаю точно, откуда можно будет позвонить.

— А как мы оказались так близко от твоей улицы?

— Раз уж мы оказались недалеко от моего дома… может быть, зайдём?

Алексей жил в старом, довоенной постройки, но всё ещё крепком кирпичном доме, тогда, наверное, строили на века, не то, что теперь – стекло и бетон. Поднимаясь вслед за ним по лестнице, Маша с интересом разглядывала витую решётку и широкие деревянные, вполне ещё сохранившиеся перила, отполированные сотнями ладоней, а, быть может, и чем-то другим, потому что по этим перилам так и тянуло проехаться вниз, высокие арочные окна и остатки мозаики на полах, огромные, массивные, словно ворота, двери квартир, высоченные, по сравнению с нынешними, потолки…

Лёшка привёл Машу на самый верх.

— Да-а… Ну и чердаки раньше строили.

Лёшкина квартира состояла из одной, но очень большой комнаты с огромным полукруглым окном посредине и парой колонн; две широкие ступени и встроенные шкафы по обе стороны условно разделяли прихожую от непосредственно комнаты, слева была дверь в ванную, справа – кухня; две большие ниши по бокам – в одной помещалась тахта, в другой письменный стол и стеллажи с книгами – вполне можно было бы выделить в отдельные помещения, так они были обособленны от основного жилого пространства, но тем не менее всё это было объединено каким-то образом в одно единое целое и вызывало вполне обоснованный интерес, потому что ничего подобного Маша раньше никогда и нигде не встречала.

Пока она, буквально раскрыв рот, разглядывала Лёшкино жилище, он ушёл на кухню. Маша вскоре нашла его там сидящим на низком широком подоконнике. Глядя в сгущающуюся темноту за окном, Лёшка задумчиво курил.

— Ты стал курить? – спросила, остановившись в дверях, Маша.

— Нет, я не голодна, а ты?

— И я не хочу… Честно говоря, о еде даже думать не могу.

— Почему? Ты не заболел?

— Нет. Просто я всё время думаю о другом.

— О чём же. Или это военная тайна?

— Да какая тайна! – усмехнулся Лёшка. – Я… о тебе думаю, Маш.

— Вот как раз об этом я и думаю.

По тому, как серьёзно сейчас смотрел на неё Лёшка, какие мощные волны посылал ей, Маша не могла не догадываться, что именно у него на уме, она и сама чувствовала нарастающее волнение и смятение, но, тем не менее, явно оттягивая неизбежное, страшась и в то же время. желая его, она сказала:

— Ты стал говорить загадками, я тебя не понимаю.

— Скажи мне, то твоё письмо, с открыткой… Что в нём было. Правда?

Лёшка перевел дух и твёрдо сказал:

— Правда… Всё это время я только об одном и думал… как увижу тебя и… скажу тебе об этом прямо… Да, я люблю тебя, Маша!

— А если бы я не согласилась на встречу? – зачем-то чуть слышно спросила она.

— Я… не думал об этом, Маш… Я просто очень сильно хотел тебя увидеть, очень сильно.

— Просто – увидеть? – осторожно переспросила Маша.

— Нет, не просто. Маша.

Было видно, что Лёшке нелегко объясняться, и слова нужные не сразу находятся, и дышать неожиданно трудно, но он не собирался сдаваться.

— Ты… сердишься, я не пойму? – в недоумении Лёшка облизнул сухие губы, взгляд его синих глаз потемнел. От слов Маши отчего-то веяло. холодом.

— Но ведь если ты ни на что не решишься… тогда мне. будет лучше уйти.

Маша подняла к нему пылающее лицо, Лёшка окунулся в её глаза и вдруг… словно бы перестал дышать.

— Ты что? – испуганно шёпотом спросила Маша, а потом улыбнулась ему с такой нежностью, что Лёшка ожил, поудобнее обнял её, осмелел и поцеловал…

Было безумие, были слезы радости и счастливый смех, были разговоры, которыми они перемежали это безумие, а потом они, безмерно утомлённые, забылись спасшим их от этого безумия сном…

Кто же знал, что всё именно так и случится?

Кто бы мог подумать, что эти двое будут т а к счастливы.

Маша очнулась, словно её кто-то подтолкнул к этому, она машинально посмотрела на часы и буквально подскочила на постели. Было начало двенадцатого! Оглянувшись на тихо сопящего рядом, совершенно измученного, но счастливого Лёшку, она осторожно сползла на пол, стараясь не шуметь, торопливо оделась и, оставив в прихожей кое-как нацарапанную записку, тихо-тихо выбралась за дверь.

Ей быстро удалось поймать такси, и уже через двадцать минут она была дома.

К немалому удивлению Маши, её мужа дома не оказалось, а Серёжка благополучно спал в своей кровати. Маша поправила на сыне одеяло, постояла над ним какое-то время, запоздало казнясь в своём временном пренебрежении к нему, а потом, наскоро умывшись, тоже нырнула под одеяло. Она постаралась поскорее заснуть, хотя, видит Бог, ей это было нелегко!

Интересно, где это носит её благоверного, когда все добропорядочные граждане уже давно спят.

Алексей открыл глаза – темно, тихо, пусто. Маша ушла.

Осознав, что он остался один, Лёшка уже не смог больше сомкнуть глаз. В один миг почувствовав себя самым несчастным человеком в мире, он поднялся с постели и, не зная, чем ему занять себя посреди ночи, стал бездумно бродить по квартире. В прихожей, на столике возле зеркала он нашёл Машину записку.

Лёшка читал эту записку снова и снова, до тех пор, пока смысл прочитанного для него напрочь не потерялся, да это было и не важно. А потом он, успокоенный и совершенно счастливый, с улыбкой на губах, опять улёгся на тахту, казалось, ещё хранящую Машино тепло, приложил к своему сердцу клочок исписанной ею бумаги и крепко-крепко прижал его ладонью…

Утром, разбуженная звоном будильника, Маша быстро встала с постели, покосилась на спящего мужа – когда же он вчера явился, если Маша так и не дождалась его возвращения? – и поспешила в ванную. У неё ещё совсем не было времени, чтобы придумать для мужа более-менее подходящее объяснение её вчерашней отлучке, а разговора с ним не избежать, так что надо срочно что-то сообразить…

Но Володя избавил Машу от ненужной лжи, спросил лишь только, всё ли у неё в порядке, быстро проглотил приготовленный ею завтрак и умчался на работу. Оказалось, у них там, на стройке, какая-то авария вчера случилась, и её мужу сейчас было явно не до проблем с женой. Маша собрала и проводила в школу сына, а потом и сама отправилась на работу. Таким образом, ей была дана отсрочка для того, чтобы она смогла всё хорошенько обдумать, взвесить, разложить по полочкам и понять, как ей теперь жить дальше.

На работе целый день Маша чувствовала себя не в своей тарелке, ей казалось, что у неё за спиной вполне недвусмысленно перешептываются и посматривают на неё как-то подозрительно, словно бы все вокруг знают, что вчера случилось. Но ведь это было совсем не так!

Разыгравшаяся мнительность Маши могла бы сыграть с ней плохую шутку, если бы она вовремя не переключилась на нечто более приятное – свои воспоминания о вчерашнем вечере, от которых её неизменно кидает в жар.

А ещё Маша ждала Лёшкиного звонка.

Она ещё не до конца пришла в себя после свидания с Лёшкой и находилась сейчас в некоторой растерянности, голова её плохо соображала, и она никак не могла определить для себя, плохо или хорошо она поступила.

— Маша! Спирина! – окликнули её, замечтавшуюся у окна.- Ты что, не слышишь? К телефону тебя!

Она и впрямь не слышала, засмотрелась на листопад за окном, задумалась.

— Привет! – с замиранием сердца обрадовалась она.

Разве может она рассказать ему сейчас, к а к она.

Маша счастливо, но тихо, рассмеялась, а потом, вдруг насторожившись, спросила:

— Что у тебя с голосом? Ты в порядке?

— Что случилось?! – Маша проявила настойчивость, потому что что-то в голосе Лёшки ей показалось странным, был он каким-то напряжённым, что ли.

— Говори скорей! – нетерпеливо перебила его Маша.

— Я вчера положил в кармашек твоей сумки ключ от нашего почтового ящика, там все ключи… Маш, я буду писать тебе на свой адрес, а ты забирай письма, ладно? С братом я поговорил…

— Что ты такое говоришь? Какие ключи? Зачем.

— У меня через час поезд, и я уже собираюсь…

— Но, как же так. Почему ты вчера мне ничего не сказал?!

— Я не смог, Маш, прости. Я думал, так будет лучше…

— Лучше. Что ты наделал. – Маше уже было всё равно, слышат её в отделе или не слышат, и что по этому поводу кто подумает. – Я думала, у нас есть хотя бы ещё один день.

— Маша, у нас впереди целая жизнь! Что такое один миг по сравнению с вечностью?

— Прости меня, Маша! Я люблю тебя и…

— Я приеду тебя проводить!

— Я успею! Я должна тебя увидеть! Всё, пока.

Сегодня она бежала, не скрывая своего стремления. Даже если бы её не отпустили с работы, она бросила бы её, не задумываясь.

Как Лёшка мог с ней так поступить. Безумец, что он наделал. Она должна его увидеть, ещё раз посмотреть в его необыкновенные глаза и убедиться, что вчерашний вечер не был сном, и что всё было не напрасно… Он не хотел её расстраивать! Он не сможет уехать от неё, если она будет рядом! А она сама, Маша, она сможет отпустить его вот так, не попрощавшись с ним, не обняв его, не поцеловав. Лёшка, Лёшка.

Маша так торопилась, что забыла спросить Алексея, каким поездом он едет, и, оказавшись на вокзале, на какой-то миг растерялась. На перроне стояли два состава – один направлялся в одну сторону, второй – в противоположную, один отходил через десять минут, другой – через двадцать. Маша быстро пошла между ними, напряжённо всматриваясь в окна вагонов. Она уже почти отчаялась, пройдя составы почти до конца, и тут вдруг её окликнули.

Маша резко обернулась и увидела, как на перрон к ней спрыгивает Лёшка! Не сдержавшись, Маша судорожно всхлипнула и бросилась к нему.

Они поймали друг друга в объятья и на какое-то время замерли так, не в силах от волнения вымолвить ни слова. Потом всё же чуть отстранились друг от друга, взглянули друг другу в глаза, а потом стали целоваться с каким-то лихорадочным пылом.

— Сумасшедшая. – пролепетал потрясённый Лёшка, когда смог перевести дух. – Я люблю тебя, люблю.

— Значит, это был не сон? – счастливо пробормотала Маша.

— Что. Это лучше всякого сна.

— Возвращайся поскорей, Лёшка, слышишь!

— Ты будешь меня ждать?

— Буду. Буду! Береги себя…

— Прости меня, Маша! Я ещё такой дурак…

— Ты не дурак! Ты же хотел как лучше…

— Ну, да, хотел… Так ты простила меня?

— А тебе разве ещё что-то непонятно?

Они бы ещё долго могли целоваться и говорить, говорить, но тут раздался резкий гудок поезда, проводница, стоящая на ступеньках вагона, дрогнувшим голосом окликнула своего увязшего в прощаниях пассажира: «Молодой человек, отправляемся!», и влюблённым пришлось оторваться друг от друга.

— Береги себя и возвращайся.

— Ты всё поняла про почтовый ящик?

Алексей запрыгнул на подножку тронувшегося вагона, крепко ухватившись за поручень, и, не отрываясь, всё смотрел и смотрел на Машу, которая сначала шла за ним следом, а потом стала отдаляться всё больше и больше, и вот она уже совсем далеко, одинокая, маленькая, на самом краю перрона…

Маша не заметила, как откуда-то на город надвинулась огромная тяжёлая туча, и только когда она разродилась холодным проливным дождём, который в один миг промочил её до нитки, она очнулась и побрела назад, прочь с этого перрона и с этого вокзала, что разлучили её с Лёшкой.

Как нарочно, Маша не захватила сегодня зонт. Она обхватила себя руками, чтобы было не так холодно, и чтобы сдержать свою рвущуюся вслед за Лёшкой неприкаянную душу…

Дождь. Скупые мужские слёзы.

«Маша. » Этот голос, этот душераздирающий вопль пронзил её сквозь сон, и Маша в испуге подскочила на постели, в один миг проснувшись. Она прижала к груди дрожащие, похолодевшие вдруг руки, чтобы испуганное страшным воплем сердце вдруг не выскочило. Она почувствовала, как холодная испарина выступила у неё на лбу. Она тяжело, с надрывом дышала, приходя в себя.

Не сразу осознав, что это был всего лишь сон, Маша с трудом смогла пошевелиться, чтобы сесть, а потом свесила ноги с дивана, машинально нащупывая тапки…

-Маш, ты чего. – спросил её разбуженный муж. – Ты чего кричала? Сон что ли страшный приснился?

— Я… кричала. Не знаю… наверное… Ты спи, спи, я пойду воды выпью.

— А-а, ладно… Может, принести тебе водички?

— Нет, лежи, я сама… Все хорошо. Спи, спи…

Маша кое-как доплелась до ванной и, увидев в зеркале своё отражение, ужаснулась, потому что не сразу узнала в бледной женщине с непомерно расширенными зрачками и гримасой боли на лице себя. Всё ещё дрожащими руками она открыла холодный кран, сунула руки под струю воды и не почувствовала холода.

Она не помнила, чтобы сама кричала во сне, но совершенно отчётливо помнит, кто её с таким надрывом звал.

Сердце, всё ещё трепеща от пережитого страха, билось как-то неровно, с перебоями. Почувствовав, что ноги её не держат, Маша ухватилась за край ванны и без сил опустилась на пол.

Сколько она так просидела, Маша не помнила, и только, когда она ощутила холод от долгого сидения на полу, она с трудом поднялась на ноги, умылась и тут же попила прямо из-под крана. Ложиться обратно в постель было мучительно, но на часах было всего лишь без четверти четыре, и Маша всё-таки легла. Она сжалась в комок, с головой укрывшись одеялом, но больше так и не смогла уснуть…

Весь день потом, вспоминая свой страшный сон, она каждый раз как
бы заново холодела от ужаса, но упрямо гнала от себя плохие мысли. Она даже не взялась бы пересказать тот сон, так он был жуток, но отделаться от мысли, чем на самом деле он мог бы быть вызван, не могла, как ни старалась.

И тогда она вечером, после работы, проехала к Лёшке домой, чтобы посмотреть, нет ли от него весточки. Потому что писем не было уже недели две.

Не зная, что ей делать и что думать, Маша стала медленно подниматься в квартиру Трофимовых. Она в раздумье немного постояла у их двери, потом, на всякий случай, позвонила, а когда ей никто так и не открыл, отперла дверь ключом, что болтался на связке, оставленной ей Лёшкой.

В конверте было целых два листка. Маша, недолго думая, развернула тот, что был поистёртей.

Прочитав Лёшкино послание, Маша не испытала должной радости, наоборот, сердце её вдруг замерло, а потом так тревожно забилось, как ночью, когда её разбудил страшный Лёшкин крик… А ведь в конверте есть ещё один листок, и надо его прочесть, но развернуть его почему-то не просто боязно…

И вот, переборов себя, Маша всё-таки это сделала, но уже на первых строках «чужого» письма потеряла сознание…

Хорошо, что она сидела в кресле, а то неизвестно, чем закончился бы её внезапный обморок. Без сознания Маша была, по всей видимости, недолго. Очнувшись, она все же дочитала начатое…

Его пустили к жене сразу. Маша лежала на больничной койке бледная, но спокойная. Когда Володя подошёл к ней, она обратила на него печальный взор в ожидании того, что он ей скажет.

А он поцеловал её в щёку и ободряюще улыбнулся ей.

— У тебя точно, всё в порядке? Я говорил с врачом…

— Всё хорошо, ты не волнуйся. Как там Сережа?

— С ним мама, не переживай. Он просился со мной в больницу, но я подумал, тебе нужен покой. Вот станет тебе совсем хорошо, тогда и…

— Что тебе принести, Маш. Может, хочешь чего?

— Нет, я ничего не хочу, спасибо.

— Ты так сильно хочешь его сохранить, что умоляла врачей сделать всё возможное и невозможное.

— Это они тебе так сказали. Не помню. Может быть. Но, да, это так.

— Он тебе так дорог, что ты готова разрушить то, что у тебя уже есть?

Маша ничего на это не ответила. Она посмотрела на мужа так выразительно, что он понимающе кивнул.

— Я уже всё для себя решила, – перебила мужа Маша. – Я хочу родить этого ребёнка, даже если мне придётся растить его одной.

— Что ты хочешь этим сказать?

Володя смотрел на жену во все глаза и не узнавал её. Неужели с этой женщиной он прожил бок о бок, душа в душу почти десять лет, но, выходит, так и не сумел как следует узнать её? Он не понимал ещё до конца, что происходит, не верил своим ушам, не верил Маше, но чувствовал себя при всём при этом препаршиво. Он согласно, как китайский болванчик, машинально покивал головой на все Машины воззвания к нему, а потом поднялся со стула, хотел было по привычке поцеловать жену, но передумал – она это заметила и с горечью отвернулась к стене – и скомкано простившись, вышел в коридор.

Маша почти ничего помнила из того, что с ней произошло. Помнит, как она вышла из Лёшкиного дома, как брела вдоль по улице, словно сомнамбула, просто переставляя по привычке ноги, ничего не видя перед собой, ничего не слыша… Помнит, как вдруг взвилась в ней откуда-то изнутри внезапная, нестерпимая боль, в глазах, и без того ничего не видящих, померк свет, ноги подкосились, и с чудовищным воплем она буквально рухнула в снег.

Да, кажется, всё именно так и было.

Маша не запомнила лиц всех тех, кто тогда пришёл ей на помощь, как не запомнила и врачей, принявших и осматривавших её в приемном покое, но отчётливо помнила, как слёзно умоляла их не дать ей потерять этого ребёнка, который невольно пережил такой стресс вместе со своей несчастной матерью.

Слава Богу, всё обошлось. Благополучно выведя Машу из состояния угрозы выкидыша, врачи настояли на том, чтобы Маша прошла у них полное обследование и курс укрепляющей терапии, поэтому домой она попала нескоро.

О своей беременности она узнала незадолго до того страшного известия, с трепетом прислушивалась к себе, хотя ещё срок был и небольшой. Она была уверена, что это их с Лёшкой ребёнок, потому что тогда, когда это с ними случилось, они и не подумали поостеречься, не до того им было. Никаких таблеток Маша никогда не принимала, с мужем «радости семейной жизни» их никогда не застигали врасплох, были почти всегда предсказуемы и почти запланированы, и чётко контролировались на предмет нежелательной беременности, потому что о втором ребёнке в семье Спириных была вполне определённая договорённость – не сейчас! Потому-то Маша нисколько не сомневалась, от кого именно она забеременела.

А потом пришла беда.

Истосковавшийся по матери Серёжка не отходил теперь от Маши ни на шаг. Они вместе наряжали ёлку, ходили по магазинам, пекли печенье. Любовь и искренняя привязанность сына понемногу смягчили закаменевшее в горе Машино сердце, душа её постепенно оттаивала ото льда, могильным холодом Призрачной Вечности сковавшего её изнутри. Да ещё крохотный комочек вопреки всему зародившейся в ней новой жизни с каждым днём всё больше и больше возвращали её к радости бытия. Решимость во что бы то ни стало родить этого ребёнка, крепла в Маше день ото дня. Она гнала от себя все свои страхи и дурные мысли, а когда особо болезненные воспоминания о Лёшке внезапно накатывали на неё, она заставляла себя не раскисать и не плакать, а думать прежде всего о той его частичке, что она носит у себя под сердцем, и верить, что он по прежнему с нею…

Но вот однажды, когда они остались дома одни – Серёжка, поддавшись уговорам бабушки с дедом провести последнюю неделю каникул у них за городом, отправился-таки погостить к ним – между супругами всё же состоялся давно назревший разговор.

Володя посмотрел на жену внимательно-внимательно, как бы даже сочувствующе и понимающе, а потом спросил:

— Как ты думаешь жить одна?

— Почему – одна? Я буду не совсем одна. Ты ведь позволишь Серёже жить со мной, да?

Маша насторожено посмотрела на мужа.

Маша сидела перед ним бледная, прямая и внешне спокойная и во все глаза смотрела на мужа. Она уверила Володю, что всё хорошо, а потом тихо спросила:

— Значит, ты всё знал?

— Не сразу, не тогда, когда ты меня ошарашила… позднее, уже дома. Ты не сказала мне прямо, что отца твоего ребёнка не будет с вами, когда он родится, но я так понял… А когда узнал, что… ну, в общем, что его уже не будет никогда, то… Я не предполагал, что всё настолько непросто и… серьёзно, Маша.

Они смотрели друг на друга внимательно, почти не мигая, словно боясь пропустить что-то очень важное в лице друг друга, не прочесть чего-то того, что может быть выражено только эмоцией, мимикой и что бывает так трудно выразить словами.

— Почему же ты мне раньше ничего не сказал? – тихо спросила Маша.

— Было не время. Тебе надо было прийти в себя.

— Неужели ты так ничего и не поняла? – тоже со вздохом перебил её Володя.

— Что я должна понять?

— Не будь так жесток! Хватит…

— Не надо повторять мне это! Я и так всё время об этом помню!

— Маша! Говорю же, прости! Я понимаю, что тебе сейчас нелегко…

— Ты не понимаешь! Ты не можешь понять!

— Ну, хорошо. Ты успокойся, пожалуйста. Только я одно хочу тебе сказать – на развод я не соглашусь. Тебе придётся с этим смириться.

— Но я не смогу с тобой жить.

— Ничего, будем жить как соседи. Дети-то ни в чём не виноваты.

— Володя. – она почти с мольбой смотрела на него.

— Маша. Если тебе с е й ч а с так будет лучше, я могу пожить у своих, пока. А потом, – там будет видно.

— Но я не смогу так жить, постоянно помня о том, что…

— Живут же люди, и прекрасно уживаются с приёмными детьми. И, если ещё никто не знает, что у тебя будет не мой ребёнок, то незачем кому-либо это и знать, я не прав?

Маша не выдержала. Неожиданное благородство и великодушие мужа вгоняли её в тупик. Уж лучше бы он отказался от неё!

Уткнувшись лицом в ладони, Маша сначала тихонько застонала, а потом и вовсе расплакалась. Володя сидел рядом, но не решился её утешить. А Маша плакала и плакала, тихо, без рыданий и всхлипов, слёзы просто текли и текли из её глаз, размягчая жёсткий, колючий, царапающий комок боли где-то там, глубоко внутри, и когда слёзы иссякли, Маша впервые за всё время своего траура по Лёшке почувствовала настоящее облегчение.

Не поднимая на мужа покрасневших глаз, она со вздохом проговорила:

— Спасибо, Володя. Но если ты передумаешь, я пойму…

Не глядя на жену, Володя задумчиво покачал головой.

— Можно ещё кое о чём тебя спросить?

Маша пожала плечами. Спросить-то можно…

— Если бы не твоя беременность, ты бы стала настаивать на разводе?

— Я не думала об этом. Что случилось, то случилось…

— Ты… всё ещё любишь его?

Маша вскинула на мужа остерегающий быстрый взгляд, словно полоснула по нему остротой своей боли, отчего тот сразу же осёкся, даже невольно отшатнулся от неё. А Маша поднялась с дивана и торопливо вышла из комнаты.

. И вот теперь, спустя столько лет, Лёшка сидел возле неё, страшно изменившийся, но – живой.

Он кивнул, мол, знаю, и осторожно взял Машу за руку. Маша смотрела, как он поглаживает её похолодевшие пальцы, успокаивая и убеждая, что он на с а м о м д е л е живой, и ей только надо решиться в это поверить. Какое-то время её рука в его руке оставалась безучастной, вялой, но вот она дрогнула. Маша сначала слегка, потом сильнее сжала руку Алексея и долго не выпускала, пока не почувствовала, что их руки дрожат от напряжения.

Тут и вцепившаяся в мать Полинка дала о себе знать.

Ребёнок охотно увлёкся выползшими на дорожку муравьями, и у взрослых появилась возможность обратиться друг к другу.

Как же трудно было им говорить! Те слова, что хотелось произнести, застревали в горле болезненным комом, и от этого даже дышать было нечем. Понимая, что сегодня им просто напросто не удастся ничего толком узнать друг о друге, они во все глаза просто смотрели друг на друга, как бы заново узнавая и не без горечи подмечая в дорогих сердцу чертах какие-то перемены…

Но вот Алексей заговорил.

Маша быстро отвернулась, достала из сумки платок и с силой прижала его к глазам. Нельзя ей сейчас плакать, никак нельзя!

Алексей осторожно тронул её за плечо, но Маша не была готова к его утешению, она бы ещё больше раскисла. И тогда она поспешно поднялась со скамейки и, не оборачиваясь, направилась к дочери.

Не спеша они двинулись к выходу с кладбища. Маша повернула было к автобусной остановке, но Алексей сказал, что он на машине, и подвёл их к своей «шестерке». Машина – брата, пояснил он мимоходом. Полинка охотно забралась на заднее сиденье, Маша предпочла сесть рядом с ней.

Улыбка не сходила с лица Алексея всю дорогу до Машиного дома.

Помогая Маше выбраться из машины, Алексей задержал её руку в своей и вдруг быстро наклонился и вскользь коснулся губами её щеки.

Маша с теплотой и пониманием смотрела на него, а потом разорвала пожатие и с грустью сказала:

Он кивнул, вмиг тоже погрустнев.

— Маша, как и где нам лучше всего увидеться теперь? – спросил он её, немного помолчав. Маша задумчиво смотрела на него, ничего не отвечая. – Не знаю, согласишься ли ты, если я приглашу тебя к… себе. Может быть, для тебя это слишком…

Они договорились о встрече и, тепло простившись, расстались. Маша с полдороги обернулась и встретилась взглядом с Алексеем, который, не мигая, с грустью и щемящей нежностью смотрел ей в след.

Поздно вечером, когда дети уже спали, Маша долго, дольше обычного что-то всё возилась и возилась в кухне. На пороге появился Володя и, зевая, позвал её спать.

Закрыв кастрюлю крышкой, Маша повернулась и с удивлением увидела мужа, сидевшего за столом. Надо же, а она-то думала, что он спит уже.

Володя не заставил себя долго ждать.

Маша в недоумении застыла, прислонившись к холодильнику. Надо же, а ей казалось, она хорошо с собой справляется.

А она хотела было возразить ему, что, мол, с чего это он взял, что что-то случилось, ничего не случилось, ну, подвёз их знакомый, ну, и что с того, но… вдруг лицо её против её воли скривилось в болезненной гримасе, и Маша торопливо закрыла его ладонями. Нельзя, нельзя её жалеть! Она от этого становится слабой! Такой слабой, что…

— Не хочешь говорить? – с пониманием проговорил Володя и вздохнул.

Ещё до того, как Володя понял, о каком именно Лёшке идёт речь, он понял это каким-то шестым или седьмым чувством и тоже испытал шок.

— Как это – жив. – растерянно пробормотал он, когда почувствовал, что дар речи вернулся к нему.

Переваривая услышанное, Володя не сразу нашёлся, что ответить.

Маша вскинула на мужа испуганный взгляд.

— Нет, ты что. Говорю же, мы едва смогли перебросится парой фраз… Но я хочу с ним встретится.

— Зачем ты мне это говоришь? – удивился Володя.

Они оба долго не могли уснуть в эту ночь, ворочаясь и попеременно украдкой вздыхая. Кажется, Маша всё же всплакнула, когда решила, что измученный её верчением в постели муж наконец-таки заснул, и плакала, тихонько поскуливая в подушку, на своём краю в миг ставшей холодной и такой просторной супружеской кровати.

Маша подошла к Лёшкиному дому намного раньше, чем они с ним условились. Да что там – намного! Она пришла раньше почти на целый час, так ей не терпелось его увидеть.

Медленно, медленно поднималась она по лестнице, усмиряя участившееся от быстрой ходьбы сердцебиение и выравнивая дыхание. А ещё она вспомнила, как впервые поднималась сюда вслед за Лёшкой и что ей довелось пережить в тот вечер, какие чувства переполняли её тогда…

Маша остановилась перед знакомой дверью в нерешительности – позвонить или открыть дверь ключом, когда-то, в прошлой жизни, оставленным ей предусмотрительным Лёшкой? Колебалась она недолго, достала из сумочки ключи, тихо отперла замок и осторожно вошла в прихожую.

Притворив за собой дверь, Маша сняла туфли и на цыпочках пошла в комнату.

Судя по первому взгляду на жилище Лёшки, здесь почти ничего не изменилось – те же колонны, те же ниши, то же огромное окно, возле которого спиной к Маше и стоял сейчас Алексей.

Окно было распахнуто. Занавески, раздуваемые тёплым весенним ветром, были словно паруса. Золотистый солнечный свет наполнял комнату. Негромко играла музыка…

Помимо того, что порадовало её, Маша совершенно отчётливо увидела уродливый рубец шрама, тянущегося почти через всю Лёшкину спину, от лопатки вбок через все рёбра, и исчезающего где-то там, куда её взгляд не доставал. Маша с горечью вздохнула и, наверное, сделала какое-то неосторожное движение, потому что Лёшка вдруг обернулся и в немом изумлении уставился на неё. А может быть, он просто почувствовал её пристальный взгляд.

Как бы там ни было, взгляды их встретились, и уже через мгновение Алексей радостно метнулся навстречу Маше.

— Ну, что ты! Ты просто молодец, что пришла, я уже измучился ждать…

Они с нежностью смотрели друг на друга какое-то время, не решаясь прикоснуться, хотя обоим так сильно этого хотелось, а потом Алексей пригласил Машу пройти.

— Чем ты был так занят, когда я вошла? – поинтересовалась Маша, устроившись на диване. Она решила заговорить о чём-то отвлечённом.

Алексей не сразу понял, о чём она.

— А! – он неожиданно смутился. – Так, нашёл свои старые фотокарточки, вот и… Детство вспомнил… родителей…

— Позволишь мне взглянуть?

— Конечно. Чуть позже, ладно?

Алексей всё никак не мог определиться, куда ему самому присесть, рассеянно кружил по комнате, зачем-то прикрыл окно, а потом вдруг остановился перед Машей и неуверенно произнес:

— Может нам с тобой… выпить чего-нибудь для храбрости, а?

Маша, с волнением следившая за его метаниями и сама сильно взволнованная, тут же согласилась. Им обоим не мешало бы успокоиться, а то никакого разговора опять не получится.

— Тебе помочь, Лёш? – крикнула она вдогонку исчезнувшему из комнаты Алексею.

— Не надо! – донёсся до Маши его отклик. – Отдыхай, я – сам.

— За тебя! – в унисон ему произнесла Маша. Они чокнулись и оба
залпом выпили, Маша даже не почувствовала ничего. Зато потом, когда коньяк плавненько перетёк в желудок и устремился по венам, разогревая кровь и усмиряя сердце, ей стало вдруг так хорошо, спокойно и даже задышалось как-то легче.

Лёшка пододвинул ей конфеты, и Маша машинально взяла одну и так же машинально отправила её в рот, сам же он поднялся с дивана и, подойдя к окну, закурил. В спину ему светило заходящее солнце, и Маша плохо видела выражение его лица, но он мог беспрепятственно смотреть на неё, пока не докурил сигарету. Но и смяв в пепельнице окурок, он не спешил возвращаться к Маше, и тогда она спросила:

— Почему ты не сядешь рядом?

А он, помедлив, задумчиво ответил:

— О тех вещах, о которых я должен тебе рассказать, не очень удобно говорить, сидя на мягком диване.

Маша заметно поникла.

— А м н е будет удобно их выслушать, Лёша? – тихо спросила она.

Алексей словно только сейчас понял, какой груз он готов был взвалить на хрупкие Машины плечи, и принял молниеносное решение – не пугать её излишними подробностями своих мытарств, а ограничиться, по возможности, их кратким изложением. Лёшка усмехнулся про себя своей самонадеянности и ободряюще улыбнулся Маше.

Маш, почти четыре года я мотался из госпиталя в госпиталь, из операционной в операционную – мне кажется, на мне попрактиковались все тамошние хирурги,– потом были реабилитационные санатории и снова больницы…

Алексей умолк на какое-то время, потом налил им с Машей еще коньяку, выпили молча, не сговариваясь, и Лёшка снова закурил.

— Да ты что, Маш! – с жаром перебил её Лёшка.- Ты даже думать так не… смей! Я приехал сюда буквально неделю назад, и мне надо было ещё решиться на встречу с тобой, как ты не понимаешь.

— Ну почему, почему ты ничего не сообщил раньше.

— Это ничего не изменило бы. Я всё равно не мог приехать. Тот калека, каким я был ещё недавно, вряд ли стал бы тебе нужен.

— Откуда ты знаешь?! Почему ты всё сам решил?! Я оплакивала тебя все эти годы, а ты.

— А я боролся со своей немощью.

Они остановились друг подле друга, неожиданно сердито сверкая друг на друга глазами, куда только смущение и робость первых минут подевались!

— Машка! – не выдержал первым, взорвался немного нервным смехом Алексей. – Ну что ты с ума сходишь! Ты что, ну. – он привлёк её к себе, пытливо заглянул в опущенное лицо.

— Машка! – снова с нежность повторил Алексей. – Вот теперь я узнаю тебя прежнюю. А помнишь. – и тут он внезапно ударился в воспоминания…

Лёшка всё говорил и говорил что-то, смеялся, и Маша невольно поддалась его веселью, и вскоре они уже оба, забывшись, наперебой рассказывали друг другу какие-то забавные случаи из их прошлой жизни, о которых другой почему-то забыл упомянуть. Потом они ещё немного выпили, и стало вроде бы совсем хорошо.

А потом Маша напомнила Лёшке про фотокарточки, которые он хотел ей показать, но так и не удосужился, и тут с Лёшкой произошла метаморфоза – он всё ещё продолжал веселиться, а глаза вдруг снова сделались грустные-грустные. Маша даже осеклась на полуслове и не сразу вспомнила, чего она от него только что хотела.

— Лёш, ты что? – испуганно и почему-то шёпотом спросила она. – С тобой всё в порядке? Может быть, тебе плохо, а? Что-нибудь болит, да?

Алексей успокоил Машу, заверив её, что у него всё хорошо, просто ему с ней надо серьёзно поговорить.

— Что случилось, Лёш? – неуверенно поинтересовалась Маша, усаженная снова на диван.

Алексей опустился с нею рядом и протянул ей несколько чёрно-белых снимков, на них в разное время и в разных ракурсах был снят один и тот же ребёнок.

— Это – ты? – тронутая увиденным, Маша подняла на Лёшку глаза.

Он согласно кивнул, и Маша снова обратилась к снимкам. Удивительно, как Полинка похожа на своего отца в детстве…

От неожиданности Маша опешила и, пряча испуг, не сразу взглянула на него.

— Что? – переспросила она, неуверенно улыбнувшись. – Ты ведь уже спрашивал… Скоро пять. А что такое? Почему ты.

— А тебе не кажется, что есть определённое сходство… вот здесь… на этом снимке и на этом особенно.

— Что? О чём ты говоришь, я не пойму.

— Маша! Ну вот, взгляни повнимательней! Ну же. Она очень похожа на меня… Скажи, я. не могу быть. её отцом?

— С чего ты взял, Лёша?! – Маша чуть было не запаниковала, но сумела взять себя в руки. – Надо же такое придумать… Все маленькие дети на кого-то похожи…

— Маша! – с укоризной воззвал к ней Алексей. – Я ведь не просто так тебя спрашиваю, мне действительно это важно знать… Ну, решись, пожалуйста! Ведь против очевидного не пойдёшь… Будь же мудра и милосердна, Маша!

— Лёшка, да ты что?! – Маша сделала ещё одну, последнюю, попытку отвертеться от прямого ответа, но Алексей так пытливо всматривался сейчас в выражение её лица, что она была готова вот-вот сдаться. Как он сумел так скоро уловить своё сходство с дочерью, ведь видел её всего ничего, для Маши было непонятно.

Маша отдала Лёшке снимки, вздохнула, поднялась и подошла к окну. Вечерело. Из Лёшкиного окна очень хорошо было видно закатное небо, исполосованное золотым и фиолетовым, бесстрашные стрижи рассекали его со свистом. Что же она-то такая трусиха? Но как можно одним только словом перечеркнуть, разрушить то, что с таким трудом создавалось? Слишком много она страдала. А Лёшка? Он выстрадал не меньше, а в десятки, сотни раз больше неё, имеет ли она право лишать его ещё и этого? И хотя Маша стала мудрей и осторожней, сейчас она не знала, как поступить. Она оказалась не готова к такому повороту событий, Лёшка застал её врасплох. Маша усмехнулась про себя – он снова застал её врасплох!

Алексей неслышно подошёл к Маше сзади, слегка приобнял её за плечи и покорно склонил к ней свою поседевшую голову. Маша накрыла его руки своими ладонями, и тогда он развернул её к себе лицом и повинился:

— Прости меня… Я не должен на тебя так давить.

Маша улыбнулась, но так, краешком губ.

Ни облегчения, ни радости не испытала Маша, признавшись Лёшке в этом, у неё не осталось сил даже на то, чтобы пожалеть себя. Почувствовав вдруг непомерную усталость, Маша на миг прикрыла глаза.

Лёшкины руки по-прежнему крепко держали её, а его губы вдруг нежно коснулись её виска, потом лба… Когда Алексей поцеловал её поочерёдно в оба века, Маша открыла глаза и не могла не улыбнуться в ответ на Лёшкину улыбку. Глаза его сияли сейчас таким счастьем и ещё признательностью, что Маша перестала корить себя в содеянном.

. Маша, ты представляешь, я ехал к тебе, а нашёл ещё и дочку. Разве это не чудо.

. Я, наверное, до конца жизни не сумею выразить тебе своей… благодарности. Это, правда, чудо, Маша.

Алексей молитвенно сложил руки и смотрел на Машу во все глаза, синие-синие глаза, когда-то в одночасье сразившие её наповал.

— Я не знаю, как сложится дальше моя жизнь, наша жизнь, но, пожалуйста. помни, что я люблю тебя, и буду любить всегда. Благодаря тебе я выжил. Благодаря тебе у меня теперь есть дочка.

Теперь уже Маша не выдержала и, растроганная, потянулась к нему с поцелуем.

— Только не надо меня жалеть! – предостерёг её Лёшка, отчего-то торопливо высвобождаясь из её объятий. Они, эти её объятья и ещё поцелуи, вдруг стали непозволительно волнующими и заставили Лёшку напрячься и быть сдержанней, чтобы, не дай Бог, не спугнуть Машу, ведь им практически приходится узнавать друг друга заново, и кто знает, как оно будет дальше.

— Жалеть. – удивлённо переспросила Лёшку Маша.- А ты знаешь, что любовь и жалость, а вовсе не ревность – две стороны одной монеты?

— Это ты сама только что придумала?

— Нет, Лёшик. У тебя тело изранено, у меня – душа, и мне больно, нестерпимо больно видеть тебя таким. А ты говоришь – жалость. Но ведь ты ещё молод, и у тебя впереди ещё целая жизнь, большая, светлая, радостная, такая, какую ты сам для себя захочешь!

— А ты, Маша, ты будешь со мной в этой моей новой, светлой и радостной жизни?

— Лёшка, милый. – почти простонала Маша, умоляя его тем самым не давить на неё ещё больше.

С разрешения Маши, давшегося ей ох как нелегко, с недавнего времени на прогулках в парке к ним с дочкой присоединился Алексей.

В первый свой поход в парк в качестве сопровождающего он волновался больше, чем перед первой встречей с Машей. Она это заметила, но ничего не сказала, а только, взяв его под руку, лёгким пожатием подбодрила его.

Вот из-за поворота дорожки прямо на них вылетела Полинка и чуть не сбила их с ног. Алексей едва успел подхватить её на руки. Смеясь, он поднял бегунью повыше вверх, от чего та отчаянно замолотила в воздухе ногами, но было видно по её озорному личику, что она нисколько не боится, наоборот, ей это даже нравится, но для пущего веселья она завизжала во весь голос.

— Ты узнаёшь меня, попрыгунья? – стараясь перекричать девочку, радостно возопил Лёшка.

— Узнаю, узнаю! Пусти! – кричала Полинка, а сама крепко вцепилась в подхватившие её руки и продолжала визжать от удовольствия. Маша, смеясь, издалека наблюдала за этой сценой.

Лёшка подбросил девочку вверх ещё и ещё раз, а потом поставил на землю.

— Ну, как тебе? – смеясь, спросил он её, слегка пошатывающуюся. – Не страшно было?

— Нисколечко! – продолжал радоваться ребёнок. – А ты меня ещё потом покружишь, ладно?

— Мамочка, я побежала, меня там Сеня с Владой ждут.

Последовав за дочкой, Маша и Алёша устроились на скамейке так, чтобы им было хорошо видно всю площадку, и некоторое время спокойно наблюдали за детьми. На лужайке возле них ярко-жёлтыми пятачками расцветили нежную зелень ещё не запылённой травы одуванчики, пригревало солнышко, было чудо как хорошо.

Оказалось, что молчать им вместе совсем не в тягость. Лёшка забрал Машину руку в свою и просидел бы так вечность. Но его непоседа-дочь не дала им и десяти минуть посидеть спокойно. Она подлетела к ним и, бесцеремонно ухватив Алексея за палец, потащила его за собой.

— Пожалуйста, Алёша! – она так забавно сказала это! – Помоги мне забраться вон на ту горку, сама я боюсь.

— Куда ты? – спохватилась было Маша, но Лёшка, прихрамывая, уже, как привязанный, следовал за девочкой. Он обернулся, призывно махнул Маше рукой, глаза его были полны радости.

Ну, вот, мысленно всплеснула руками Маша, теперь я стала не нужна. Я – лишняя! С улыбкой на губах она поднялась и пошла вслед за ними.

И всё же она позволяет себе сближаться с Лёшкой. Вопреки всему – здравому смыслу, сложившимся обстоятельствам и сердцу. Да, да, сердцу! Потому что в нём поселилась такая боль, которой лучше не знать никому. Сердце болело с недавних пор так, что Маша вынуждена была обратиться к врачу, потому что все известные и доступные ей средства ей не помогали. Может быть, это и не сердце вовсе так болело, а душа?

Оказалось, сердце. Оказалось, она даже перенесла микроинфаркт.

Когда обследования подтвердили сей факт, Машу хотели упечь в больницу, но она отказалась, согласившись лишь на то, чтобы подлечиться амбулаторно. Так Маша оказалась на больничном.

Родным своим она решила не говорить истинной причины своего недомогания, а уж Лёшке – тем более. Но от мужа скрыть что-либо было непросто. Однажды Володя увидел лекарства, которые принимала Маша, хотя она старательно прятала их от посторонних глаз, и спросил её:

Маша пожала плечами, мол, ты и сам видишь, и читать умеешь, так что.

— Что, всё так серьёзно? У нас один мужик то же самое принимал.

— Маш. – перебил её муж. – Я хорошо знаю, что это за лекарство. Что с тобой всё-таки, а?

Володя смотрел на неё с беспокойством, но Маша была тверда, тем более что у неё уже почти всё прошло, и уже после недельного курса лечения она заметно лучше себя чувствует, и она поспешила сообщить об этом мужу, так и не вдаваясь в подробности. Но он-то всё видел.

А ещё ему пришла в голову мысль, что она может снова «вильнуть» от него на сторону, и на этот раз всё может быть гораздо серьёзней, хотя, что уж тут говорить, и в прошлый раз было мало радости. А теперь она может решиться уйти от него, ведь он очень хорошо помнит, как она переживала тогда, когда думала, что потеряла своего. этого, как его. навсегда. Он думал, что она тогда умом тронется от горя. Он и не знал, что его жена способна на такие чувства, что она – вулкан страстей, которые дремлют в ней до нужного часа. Да-а, что и говорить, сам он – Володя – не сумел вызвать в своей жене и половину, да что там половину, четверть тех эмоций, что вызвал в ней этот парень. Да-а.

Чёрт! Может, ему самому встретиться с ним и поговорить по душам. Или ему сидеть и ждать, когда какой-то. «гастролёр» возьмёт и уведёт у него жену?

На день рождения дочки Алексей купил ей в подарок огромного мохнатого игрушечного медведя и всю дорогу от магазина до Полинкиного детского сада, где они договорились встретиться с Машей, улыбался про себя, представляя, насколько маленькой окажется рядом с этакой игрушкой его малышка. Он уже успел полюбить девочку, он безоговорочно принял её в своё сердце, и теперь их там было двое – она и, конечно же, Маша.

Прошло почти два месяца, как он вернулся в родной город. Он почти сразу же нашёл работу, по спецнаправлению его взяли инструктором в штаб ГО, не бог весть что, но с его инвалидностью и это неплохо, пока. Брат обещал помочь с нормальным заработком. Всё у него будет хорошо. Дочка, опять же. Вот только Маша. Она так сильно изменилась. Не внешне, нет! То есть, она ему по-прежнему очень сильно нравится, и его тянет к ней, но уже как-то не так, как раньше, быть может, потому, что не чувствует он от неё встречного влечения, как было прежде. Что-то не даёт им сблизиться как ему хотелось, как мечталось, как грезилось… Может быть, нужно е щ ё какое-то время.

Нарядная Полинка горделиво вышагивала рядом с мамой по дорожке. Она уже успела поделиться с ней тем, как дружно её поздравляли в группе, как вводили хоровод и пели песни, как угощала она сама всех-всех-всех конфетами, которые она принесла из дома, и что Елена Ивановна – воспитательница – сказала, что теперь Полинка совсем большая, а значит, скоро пойдёт в школу. Девочка болтала без умолку, пока Маша не вывела её на улицу. Ещё с порога сада Полинка увидела поджидающего их Алексея и приняла горделивый, «взрослый» вид, мол, я и впрямь уже совсем большая, не смотрите, что ростом мала!

Алёксей с улыбкой встретил их, поцеловал в щёку Машу, потом не без труда присел на корточки перед дочкой.

— Привет! – он протянул девочке большую ладонь, и она охотно вложила в неё свою, крохотную. – С днём рожденья, Полинка!

— А у меня для тебя кое-что есть.

— Это сюрприз, он в машине. Маш! – он поднял смеющиеся глаза на неё. – Я отвезу вас, не возражаешь?

Маша не возражала. Она с улыбкой наблюдала за большим и маленькой, такими похожими.

— Ну, тогда забирайтесь в машину, девушки! – весело скомандовал Алексей и подмигнул им обеим сразу.

Распахнув заднюю дверцу машины, он подсадил туда дочку со словами:

— Там ждут вас, принцесса!

В ответ ему из машины сразу же донёсся радостный безмерно удивлённый возглас.

Алексей усадил в машину Машу, сам сел за руль.

Полинка, крепко держа обеими ручонками игрушечного медведя, возбуждённо лопотала:

— Мама, мамочка, смотри, смотри же. Какой он огромадный. А какой мягонький. Алёша, а как его зовут?

Алексей вопросительно посмотрел на Машу, но Полинка, не дожидаясь ответа, радостно провозгласила:

— Я буду звать его Лапсик!

— Лёша. – восхищённо протянула Маша, она даже на какой-то момент лишилась дара речи, так это было неожиданно. – Ты просто волшебник! Они чудесные. – она с наслаждением втянула носом тонкий нежный аромат цветов, а потом дотянулась до Алексея и благодарно и прочувствованно поцеловала его в щёку.

— Понравилось, понравилось! – тоненько пропела с заднего сиденья Полинка. Прижав к себе Лапсика, она зажмурилась от удовольствия и, казалось, была на верху блаженства.

— Маш, когда у тебя отпуск?

— Уже скоро, в августе. А что?

— Так, просто спросил. Снова поедете на юг?

— Не знаю. Нет. Скорее всего, нет.

— Как так? Ты не уверена?

— Нет, то есть, я хотела сказать, что на юг мы не поедем, это точно. А почему ты спрашиваешь?

Они сидели на своём привычном, излюбленном месте, на скамейке возле детской площадки в Старом парке. Полинка возилась в песочнице неподалёку, вместе со сверстниками она увлечённо выстраивала замок из свежепривезённого из загородных карьеров чистого влажного песка.

— Так о чём ты, Леш? – Маша легонько подтолкнула задумавшегося Лёшку плечом.

— А? – не сразу отозвался тот. – А я, знаешь, предложить тебе хотел.

— Нет, кажется, нет там раков.

— Ты ничего не забыл?

— До чего же живописно ты всё это описал, к чему бы это, а? Ты меня заинтриговал, Леш.

Алексей отозвался не сразу.

— Знаешь, есть у меня дед один знакомый, лесник, давно ещё зазывал в гости. Поехали, Маш?

Он предложил ей это так неожиданно, и прозвучало предложение так просто и искренне, что Маша поначалу растерялась.

Лёшка ненавязчиво и так естественно влился в их с Полинкой житие-бытие, что Маша уже и не представляла себе воскресной прогулки без него. Её порой удивляла та лёгкость, с которой произошло это его «вливание». А Лёшка, тем не менее, исподволь, но вполне целеустремлённо привязывал их к себе всё больше и больше.

Раздвоенность своего теперешнего существования Маша воспринимала неоднозначно. Её тянуло к Лёшке, но не так, как прежде. С ним ей было так. душевно, комфортно и спокойно, и. ничего большего, совсем ничего, никакого волнения или трепета, как было раньше, так, словно бы они были близкими, практически родными людьми, а меж родными какая же страсть. Её и не было. Больше не было. И всё же.

После того, как она подлечила своё сердечко, оставшийся на нём микрорубец нет-нет, да и напомнит ей о себе неожиданным спазмом боли и заставит по-трезвому взглянуть на то, какой жизнью она живет. Нельзя сказать, что жизнь её теперешняя так уж двойственна, она же не изменяет мужу в плане. постели! Хотя, такой душевной привязанности, которая возникла у них с Лёшкой после его «воскрешения», у Маши с Володей никогда не было, даже в лучшую пору их совместной жизни, так что. Но не изменяет же!

Маша видела недовольство мужа, чувствовала нарастание этого самого недовольства и ждала. Чего же она ждала? Того, что у Володи лопнет терпенье, и он стукнет кулаком по столу и скажет ей. Или же Лёшка скажет, что. А, может быть, всё-таки она сама решит, как ей жить дальше, а не будет ждать ничего из того, что могут предъявить ей её мужчины?

Маша невесело усмехнулась про себя и. вернулась к их с Лёшкой разговору о вкусной родниковой воде и рыбе в озере, заросшем по берегу камышом.

— Маш, детей возьмёшь, вы там хорошо проведёте время, я уверен!

— От такого соблазна даже дух захватывает.

Маша отвлеклась и призывно помахала рукой Полинке, радостно скачущей вокруг выстроенного замка, вместе с ней скакали и что-то вопили такие же радостные и чумазые «строители» как она сама. Давно пора домой, обедать и отдохнуть, солнце уже вовсю печёт даже сквозь листву простёршей над ними свои ветви дикой яблони с крохотными зелёными яблочками, а детей всё никак не загонишь в прохладу и тень.

— Я же не давлю на тебя? – спросил он в ответ. – Просто загородная прогулка, как сама захочешь.

Маша поднялась со скамейки, Алексей – за ней следом. Он поднял на неё глаза, когда-то однажды пронзившие её своей любовью, но теперь спокойные и уже не влекущие в глубину своей бездны, и с надеждой и пониманием проговорил:

— Это тебя ни к чему не обязывает, ты же знаешь.

Маша кивнула, взяла его под руку, на миг прижалась плечом к его плечу, и они направились к дочке.

Дорога оказалась неблизкой, и хотя Алексей осторожно вёл машину, Машу всё равно растрясло, укачало по просёлкам и перелескам, и она прикорнула рядом с притомившейся Полинкой. Маше было немного досадно, что Володя не отпустил с ними Серёжку. Мальчишка загорелся было идеей порыбачить на «диком» лесном озере, но отец настоял на том, чтобы он поехал вместе с ним на Алтай – туда отправлялась целая гвардия заядлых туристов, и Володя уговорил сына составить ему компанию. Что ж, Маша очень хорошо понимала, что их сыну-подростку гораздо интересней компания мужская, к тому же весьма знакомая ему, чем быть всё время под присмотром мамочки, которую он, безусловно, любил, а как же иначе, но если уж представилась такая возможность, то уж тут даже выбирать глупо – конечно же, Алтай!

Узнав о том, куда, с кем и зачем собирается поехать Маша, Володя долго внимательно вглядывался в лицо жены, но Маша была спокойна и стойко выдержала это его вглядывание, потому что ей не в чем было себя упрекнуть, не собирается она делать ничего предосудительного! Ну да благими намерениями дорога известно куда вымощена. Володя сказал ей только, что если она надумает уйти от него теперь, он держать её не станет, пусть только не вертит хвостом, а сделает это, по возможности, с честью. Вот так.

Грустным был их с дочкой отъезд из дома. Наверняка Володя сомневался в её искренности, когда она в который раз заверила его, что не собирается она спать с Лёшкой, её на это даже не тянет. А вот просто быть с ним рядом тянет, да, тянет! И всё, и покончим с этим! А если он, Володя, не верит ей, то пускай сам и.

Маша приоткрыла глаза, повела затёкшей в неподвижности шеей, взглянула на дочку. Полинка безмятежно спала, устроившись на её коленях.

Лёшка поймал в зеркале её вопрошающий взгляд, мол, долго ли ещё, и с улыбкой одними губами проговорил: «Скоро приедем».

Вскоре и впрямь впереди просветлело, показалась широкая луговина и вдалеке светлый бревенчатый дом в окружении деревьев почти на самом краю обрыва, за кромкой которого отсвечивала серой стальной гладью вода.

Они выехали из леса и направились прямо туда, где, заслышав издалека шум машины, на дорогу вышел большой беспородный старый пёс, а вслед за ним с крыльца избы поднялся седой бородатый старик, прищурившись, он из-под козырька ладони внимательно всматривался в даль.

Уютным, теплым розовым светом освещало заходящее солнце этот уголок земли, и Маша внезапно почувствовала что-то до боли знакомое и родное во всём этом.

Алексей притормозил у поленницы дров, распахнул дверцу машины и неторопливо выбрался наружу. Ни пёс, ни старик не сделали ни шагу навстречу гостю. С минуту, наверное, они все смотрели друг на друга, причём собака и её хозяин понимающе переглянулись, они явно не спешили узнавать того, кто разминал перед ними ноги.

— Ну, здравствуй, дед! – хрипловато проговорил Алексей, позволив этим двоим вдоволь насмотреться на него, и протянул старику руку.

Тот машинально ответил на приветствие, а потом вдруг словно встрепенулся – узнал!

— Алёшка! Ты. – старик ещё мгновение ошеломлённо смотрел на гостя, а затем бросился обнимать Лёшку. – Ну, ты, парень. Ну, ты даёшь. Седой-то какой, надо же. Как же ты так. – старик разволновался, Алексей рассмеялся, пес запоздало вильнул хвостом и тявкнул для порядку.

— Я к тебе не один, дед.

— Здравствуйте! – улыбнулась ему из машины Маша.

— Дочка, вон оно как. – старик покивал седой головой. – Когда только успел.

Лёшка забрал у Маши Полинку, даже не дрогнувшую во сне и понёс её следом за дедом в дом. Маша последовала за ними.

Когда она устроила дочку на постели в горнице, куда проводил их дед, Маша вышла к мужчинам, курившим на крыльце.

Алексей тут же приобнял её за плечи и с любовью проговорил:

Маша смутилась от его нежности, но не отстранилась.

— Как вас по имени-отчеству? – спросила она деда.

— Да как? Дедом все кличут. Семён Петрович я, да не привык я по имени-отеству-то, а уж вы как хотите, конечно.

Лёшка принёс из машины вещи.

— В усадьбу, куда ж ещё.

После ужина Маша прилегла рядом с дочкой, так и не проснувшейся, но долго не могла сомкнуть глаз, всё прислушивалась к приглушённому разговору, доносившемуся с крыльца.

Завозилась рядом Полинка. Из-за приоткрытой двери выглянул чёрно-белый кот, поводил, принюхиваясь к новым запахам, своим носом, пошевелил недовольно усищами, поскрёб когтями половицы и ушёл так же тихо, как и появился.

Тихое, спокойное счастье постепенно стало заполнять Машину душу. Ощущение, предвкушение ли чего-то нового и радостного заставило её вскочить с постели, торопливо одеться и выпорхнуть в росистое утро.

На заднем дворе Лёшка колол деревянные чурки. Из-за сарая доносился звон точившейся косы.

— Доброе утро! – Маша подлетела к Лёшке и неожиданно обвила его шею руками. Лёшка едва успел выпустить из рук колун. А Маша, смеясь, быстро чмокнула его в щёку. – Как здорово, Лёш, что ты нас сюда привёз, правда, здорово!

— Ты что так рано встала?

— Ты знаешь, не спится! Я чувствую себя выспавшейся, хотя вечером долго не могла уснуть. А вы с дедом когда спать легли?

Лёшка не успел ей ничего ответить, как из-за сарая показался сам дед.

— Здравствуйте, Семён Петрович! – радостно поприветствовала его Маша.

— Утро доброе, красавица! Раз уж ты встала, давай за хозяйку, а мы с Лёхой пойдём разомнёмся, покосим малость. Что, парень, забыл, небось, как это делается.

Лёшка собрал наколотые дрова, посмеялся о чём-то с дедом, и они вдвоём отправились в луговину за огородом, а Маша вернулась в дом.

Весь тот долгий августовский день Машу не покидало чувство, что её сердце словно бы стало на место, так спокойно и радостно он прошёл. А как удивительно знакомо оказалось хлопотать ей на этом хуторке, как неожиданно приятно возиться с немудрёным дедовым хозяйством! Полинка не отставала от матери, они вместе кормили кур и растапливали печь, рвали на огороде овощи и готовили обед. Маша иногда теряла дочь из виду, а потом находила её то возившуюся с котом, то разговаривающую на полном серьёзе с собакой, то сующую в клетку с кроликами выдранную с грядки морковку. Под вечер ребёнок свалился как подкошенный, Маша едва успела умыть её на ночь.

Когда они убрали после ужина со стола, и Лёшка помог Маше перемыть посуду, они неспеша спустились к озеру.

День и впрямь был жаркий, можно было попробовать искупаться. Они вернулись с полдороги, чтобы взять полотенца.

Дед примостился на крылечке, засмолил свою трубку и устремил умудрённый жизнью взор куда-то вдаль.

Спустившись с крутого бережка к воде, Лёшка первым делом развёл костёр, а потом, когда огонь хорошо разгорелся, скинул с себя рубашку и спросил Машу:

Маша сидела на мостках и лениво бултыхала в воде ногами. Не оборачиваясь, она пожала плечами. То ли хотелось ей искупаться, то ли нет. Вечерело. Солнце уже зашло и скоро совсем стемнеет, а день словно бы не хотел отпускать от себя тепло, которое впитал, пока оно сияло на небосводе, и вокруг была разлита такая ощутимая нега, что не хотелось не то что говорить, а даже двигаться. Таким покоем был напоен прогретый за день воздух, такие запахи вокруг, каких не бывает в городе. Маша, осоловевшая, одурманенная всеми этими прелестями природы, почувствовала вдруг, что глаза её сами собой закрываются. Но ведь она ещё совсем не хочет спать!

Лёшка оказался рядом, тронул её за плечо, а когда она повернула к нему голову, с улыбкой заглянул в её лицо.

А у Лёшки силы нашлись. Он разделся, с шумом кинулся в воду и поплыл, восторженно ухая и издавая ещё какие-то нечленораздельные звуки. Маша с улыбкой смотрела ему вслед. Но окунуться так и не решилась, просто умылась, а потом пошла к костру.

Лёшка осторожно обнял её прохладными мокрыми руками, и Маша на какой-то миг прислонилась к его груди и замерла, блаженно прикрыв глаза, а потом посмотрела на него спокойным умиротворённым взглядом, и Лёшка разомкнул объятья.

— Всё хорошо? – зачем-то тихо поинтересовался он.

— Ты. что? – севшим голосом спросил Лёшка. Он отстранился от Маши и смотрел на неё недоверчиво.

— Маш, ну, ты что? – Лёшка приобнял её и слегка боднул её лбом.

Маша неуверенно улыбнулась. Дёрнул же её чёрт играть с ним! Не годится с ним притворяться. Не годится. Как же им быть дальше.

Пока они справлялись с возникшей неловкостью, совсем стемнело, от воды ощутимо потянуло свежестью, на небе ярче проступили звёзды, их было не счесть.

Алексей принёс с родника воды, подкинул в костёр дров и поставил на огонь старый закопченный дедов чайник. Маша закуталась в захваченный из дома плед и села поближе к костру.

А потом они пили чай, вкусней которого Маша в жизни не пила, и смотрели на огонь, а когда он почти погас, то стали смотреть на звёзды, и о чём-то всё говорили, говорили.

Что и говорить, уезжать не хотелось. Полинка даже расплакалась, прощаясь с дедом.

— Эх, ты, егоза! – прижав к себе девочку, растроганно проговорил дед и погладил её светлую головку. – Ну, что приедешь к деду ещё?

Полинка шмыгнула напоследок носом и энергично закивала головой. Она была обижена на судьбу, так некстати отрывавшую её от вольного жития в глуши лесов, где можно было делать то, чего дома никогда не позволят: бегать целый день на улице, играть с собакой и кошкою, кормить кроликов и доить козу, есть ягоды и овощи прямо с огорода, да мало ли ещё чего. Эх! Вот так всегда. А была бы она постарше, ни за что бы не уехала отсюда!

Алексей уложил в багажник дедовы гостинцы, проложив пучками душистой травы банки с мёдом, грибами и прочими деликатесами, сверху укрепил корзинку с поздними ягодами.

— Э-эх! – дед неохотно спустил с рук прильнувшую к нему девочку, достал из кармана штанов вечную свою спутницу – трубку, засмолил её, пыхнул с досады. Вот ведь, успел привязаться к гостям, что и говорить, тоскливо ему тут одному.

— Может, не поедешь никуда отсюда? – Алексей закрыл крышку багажника и повернулся к старику. – Приезжать буду почаще, а?

— Ох, грибник! Опёнок от берёзовика не отличил! – вспомнил дед их недавнюю вылазку за грибами, они с Лёшкой оба рассмеялись. – Да уж. Ладно, чего там, езжайте с Богом!

Маша тепло простилась с дедом, сердечно расцеловала его в небритые щёки.

— Да чего уж там! – дед нарочито сердито махнул рукой. В самом деле, ехали бы уж поскорей, мокроту только разводить!

Лёшка тронул машину с места, Полинка высунулась в открытое окно, замахала деду рукой, Маша тоже взмахнула на прощанье, грустно улыбаясь.

Дед немного прошёлся вслед за машиной, а потом остановился, взор его затуманился. Пёс, бредущий следом, вильнув хвостом, опустился в пыль у его ног.

Вернулись в город, и Лёшка вдруг. запил.
Он не звонил Маше и не пришёл, как обычно, в парк в воскресенье. Она не видела его несколько дней и не знала о нём ничего.

В просвете запойной лихорадки – случилось у него и такое – Лёшка
уволился с работы, съездил на вокзал и взял билет туда, откуда приехал в конце апреля. Если здесь ему не место, то где-то оно, его место, должно же быть? Раз уж ему суждено жить.

А потом он снова напился и пил, и пил, едва только чуть приходил в себя. И в полубреду ему вспоминались госпитали и отзывчивые и чуткие медсестрички, каждая по-своему возвращавшие искалеченному парню веру в себя и в то, что у него всё ещё может сложиться.

Особенно часто теперь вспоминалась Наташка из. Ферганы, кажется. Да, из Ферганы, Лёшка лежал там дольше, чем во всех других госпиталях. Когда же это было, дай бог памяти. Ох, и деваха была – огонь! Именно она, кажется, больше других жалела его и, провожая его дальше «по этапу», плакала о нём так искренне, так просила написать ей, вызывалась даже перевестись туда, куда направили лечиться Лёшку, если он хоть только намекнёт ей, что все её заботы о нём не напрасны. Но, увы и ах! Конечно, Лёшка тут же забыл её, оказавшись на поруках у другой, не менее отзывчивой сестрички.

А ещё он не на минуту не забывал Машу. Даже когда ему дарили тепло и ласку другие. Он просто закрывал глаза и. видел перед своим мысленным взором её и только её, Машу, и от этого чужие ласки становились менее чужыми, он забывался и уносился в страну грёз, в свою прошлую жизнь, которая осталась там, за чертой, из-за которой не возвращаются. А он понадеялся, что ему это удастся! Ведь он так любил её.

Володя долго тянуть с объяснениями не стал, не та у него теперь позиция, теперь он будет прям и твёрд – если Маша сама не может решиться на откровенный разговор, что ж, он сам его начнёт.

На вопрос мужа, что происходит, Маша пожала плечами, а потом вдруг взяла да и выложила Володе свои опасения насчёт Лёшки. Такого Володя не ожидал.

То, как посмотрела на него Маша, заставило Володя унять пыл, с каким он было начал своё дознание.

А она сделала такой неопределённый жест рукой, как будто отмахнулась от его глупых подозрений, и чуть скривила в досадливой усмешке губы.

Они посмотрели друг на друга открыто и прямо, и Маша сказала:

— Мне неспокойно. Я заходила к нему как-то, мне никто не открыл. Я не знаю, что делать.

У Маши были ключи от Алёшкиной квартиры до того, как она впервые после его возвращения пришла к нему. А потом она тихонечко положила их на полку возле зеркала в прихожей. Лёшка ей на это ничего не сказал. Наверное, он всё понял без слов.

Теперь бы ей эти ключи пригодились, но.

— Ты? – удивилась Маша.

— А что ты предлагаешь делать? Смотреть, как ты изводишь себя беспокойством?

Они уложили Полинку спать, наказали Серёжке, чтобы не вздумал оставить сестрёнку одну и смотаться куда-нибудь из дома, и, сказав, что у них неотложное дело, ушли.

Хорошо, что они отправились вдвоём, хотя им обоим было ох, как неуютно при этом, но Маша не пожалела, что посвятила Володю в свою проблему. Потому, что едва они поднялись к дверям Лешкиной квартиры, стало ясно, что с Лёшкой беда – дверь была приоткрыта и оттуда тянуло. гарью.

Лёшка лежал на тахте и был, по всей видимости, в отключке. Возле него на полу валялись пустые бутылки – Маша зачем-то сосчитала их – восемь – стаканы, тарелки с засохшими остатками еды, окурки. Один из окурков, видимо, недавний и последний, подпалил синтетический палас, и тот тлел и вонял при этом ужасно.

Растерянно озираясь по сторонам, Маша приблизилась к Лёшке, с опаской тронула его за плечо.

— Н-да-а. Что делать будем?

— Ему плохо, да? – Маша посмотрела на мужа. – Может быть, скорую вызвать. Что-то же надо делать!

— Скорая не поедет. Если только в вытрезвитель переправят, и то вряд ли.

— Ну, что в таких случаях делают, Вов.

— Что делают, что делают. У него есть аптечка или что там.

— Не знаю. Пойду посмотрю на кухне. Нет у него ничего! А что нужно? Здесь аптека недалеко, я схожу, ты скажи, что купить?

— Нашатырь купи и ещё.

А тот, пока Маше не было, попробовал по-своему привести парня в чувство – стащил его с тахты на пол и окатил холодной водой. Маша застала его за тем, как он усаживал Лешку спиной к стене и тормошил парня, не давая ему снова отключиться. Потому что Лёшка успел уже как-будто прийти в себя и вяло сопротивлялся насилию и произволу. Ему дали понюхать нашатыря, затем почти насильно влили в него крепкого чаю, потом снова сунули под нос нашатырь, потом – ещё чаю.

Оглядев поле битвы за трезвый образ жизни, Володя устало покачал головой. Если человек сам не захочет трезветь, вряд ли ему что поможет. Это так же как насильно мил не будешь. О чём это он?

— А как его оставишь.

— Что ты предлагаешь? Сидеть возле него всю ночь? Мне завтра на работу.

— На работу? – встрепенулась Маша. – Уже?

— Я же говорил тебе. Да ты вся в. витала где-то.

— Знаешь, у меня в машине осталась сумка, там ключи. Я сейчас.

Она торопливо вышла. А Володя подошёл к парню, настолько лишившему покоя его жену, что. хотелось бы как следует отдубасить его, а не в чувство приводить. Но зла на него у Володи не было, как ни странно. Было любопытство. Чем же он так зацепил Машку, что она готова из-за него столько страдать. И страдает же! И мучается. Но не бросает, вот ведь загадка природы.

Пока он разглядывал спящего Лёшку, тот вдруг шевельнулся, а потом открыл глаза, и синим-синим взором посмотрел на склонившегося над ним мужика. Взгляд его становился всё осмысленней, и вдруг он проговорил:

Конь в пальто, чуть было не вырвалось у Володи. Он чертыхнулся и ответил:

— Володя я, Машин муж. ЗдорОво!

Хоть и жалок сейчас был Лёшка, но не следовало Володе перед ним храбриться. Парень, пошатываясь, медленно-медленно поднялся, и оказался на полголовы его выше.

— Ну, и что? – тем не менее буркнул Володя.

Но парень, видимо, не был настроен воевать. Перебарывая противную слабость, Лёшка вдруг качнулся к Володе, схватился за него дрожащими руками и с мукой в голосе проговорил:

— А она знает об этом, ну, что ты уезжаешь? – спросил Володя.

Лёшка покачал головой.

— Нет. Может, так будет лучше. Всем нам.

Тут в квартиру влетела запыхавшаяся Маша и с изумлением замерла на пороге.

— Что вы. Как он. Лёша.

Володя оставил их одних. Не глядя больше на Лёшку, он быстро простился с Машей, попросил её завтра утром позвонить ему на работу и ушёл, захлопнув за собой дверь. Может быть, это и неразумно, и потом он будет маяться сомнениями и ревностью, но он сделал то, что должен был сделать, и ему не в чем себя упрекнуть.

Когда они остались одни, Маша приблизилась к Лёшке. Всё это время, что она вошла в дом, он не сводил с неё глаз, и теперь смотрел на Машу в упор, не мигая.

Алексей продолжал молча смотреть на неё.

— Ещё неделю назад всё было хорошо. Или. не было, Лёш.

Он покивал головой, и только. С чем именно он соглашался?

— Тебе плохо сейчас, да. Может, тебе лечь?

Маша с такой заботой вглядывалась в его лицо, что Лёшка не выдержал, отвёл взгляд.

Лёшка опустился на край тахты, понуро свесил голову. Маша, поколебавшись, присела с ним рядом.

Маша подвинулась к нему поближе, и Лёшка почувствовал на своей щеке лёгкое нежное касание её пальцев. Потом Маша убрала с его лба мокрые волосы и на какое-то время замерла над ним, напряжённо вглядываясь в черты его лица, за эти несколько дней так сильно изменившегося.

Что он с собой делает? Почему молчит, продолжая пугать её своей отчужденностью? Его словно подменили. А ведь ещё совсем недавно.

Тут вдруг Лёшка потянулся к ней, обречённо обвил её руками, свернулся подле неё калачиком, устроил голову на её коленях и затих.

Маша только охнуть и успела, но не отстранилась. А потом и она. устроилась так, чтобы им обоим было удобней, и в порыве нежности и сострадания склонилась к Лёшке, изловчилась и поцеловала его в висок.

Вскоре он уже, действительно, спал.

А Маша привалилась спиной к стене и тоже устало прикрыла глаза, рука ее застыла на Лёшкином плече.

Голова была как пустой чугунок, редкие шальные мысли с грохотом бились о его стенки. И ещё ужасно хотелось пить.

Лёшка, очень стараясь не разбудить Машу, сполз на пол и потащился на кухню. Конечно, следовало бы опохмелиться, но как же Маша. Лёшка махнул на опохмел рукой и взялся за чайник – там было пусто, и тогда он напился прямо из-под крана. В желудке сразу противно забулькало. Когда он ел в последний раз? Лёшка не помнил. Кажется, в холодильнике должно что-то быть. Он распахнул дверцу. Да-а, не густо. Пусто. Ладно, на крайний случай есть макароны, надо их только сварить.

Лёшка поставил на плиту кастрюлю с водой и пошатываясь поплелся в ванную.

Ну и видок у него, мать честная! Как это Маша не испугалась его, и даже спала с таким пугалом рядом. А несёт от него, наверное.

Лёшка включил воду, забрался под душ, дрожащей рукой выдавил на щётку полтюбика пасты и с ожесточением и почти что ненавистью к себе стал чистить зубы.

Освежившись, Лёшка принялся за щетину, отросшую на его лице. Интересно, когда он брился последний раз.

Потом он вернулся на кухню. Вода в кастрюле уже почти вся выкипела, Лёшка посмотрел на неё и выключил газ. Что-то он устал приводить себя в порядок и варить макароны у него, кажется, уже нету сил.

И тогда он побрёл в комнату, с тоской огляделся. Да-а. Потом подошёл к тахте, присмотрелся к спящей Маше и решил прилечь рядом, может быть, снова удастся заснуть.

Потревоженная его неосторожным толчком – а ведь он, кажется, старался не задеть её – Маша повернулась к Лешке и вдруг во сне потянулась его обнять, она даже пробормотала что-то похожее на то, что, как приятно от него пахнет, не то что вчера.

Лёшка замер, даже, кажется, дышать перестал.

А Маша вдруг открыла глаза и в изумлении уставилась на него. Её руки, потянувшиеся было к нему, замерли на полпути.

Лёшка по-дурацки улыбнулся. То есть, это он так представил себе, что по-дурацки, а впрочем, может быть и так.

— Лёш. – кажется, Маша проснулась, в глазах её стоял незаданный вопрос, в ответ на который Лёшка поспешно помотал головой, и снова, кажется, по-дурацки улыбнулся, но даже не сделал попытки отодвинуться.

— Который час? – поинтересовалась вдруг Маша, как-будто это имело хоть какое-то значение.

Что на всё это должен был сказать ей Лёшка? Это же было так очевидно. Поэтому вместо ответа он взял и привлек Машу к себе, а затем и. поцеловал.

И Маша вдруг ответила ему. Спросонья. А потом ещё и ещё раз ответила. Потому что Лёшка уже не мог остановиться. А Маша? Кажется, и она тоже готова была пойти дальше.

— Мне надо тебе кое-что сказать, Маш.

Не хотела Маша теперь ничего слышать и так прямо об этом ошарашенному Лёшке и заявила. Она шепнула ему это на ухо, а потом губами захватила это самое ухо, и Лёшка тут же оставил эту затею – своё намерение сообщить Маше о том, что он собрался уехать. Просто вдруг, в один миг, всё это стало таким. неважным! В с ё сделалось неважным, кроме того, что они – наконец-то! – вместе.

. Потом они оба какое-то время неподвижно и молча лежали в объятьях друг друга, обессиленные, потрясённые. Внезапной силой своей страсти. И вообще, внезапностью только что случившегося.

А потом Маша чуть слышно произнесла:

— Как такое могло случиться, Лёш?!

В его тихом голосе прозвучала надежда. А Маша удивлённо посмотрела на него, облизнула сухие губы и сказала:

— Конечно, я люблю тебя. Разве ты в этом сомневался. Даже если. Ах, Лёшик. Просто я думала, что во мне всё это умерло, потому что меня не тянуло к тебе, как прежде. А вот видишь. что-то случилось, и. А что ты хотел сказать мне до того, как. ну, до того.

Он думал, что она забьётся в истерике, закатит ему скандал – как он может так с ней поступить, особенно теперь, особенно когда. Алексей настороженно напрягся в ожидании чего-нибудь подобного.

Но Маша лишь только внимательно-внимательно, с любовью и нежностью посмотрела на него, кажется, она даже не очень удивилась услышанному. А потом она медленно-медленно проговорила:

— Знаешь, я была готова услышать что-то похожее, так что пусть тебя не удивляет моё спокойствие. Поразмыслив как следует над тем, что произошло. мы с тобой, наверное, поймём, что так на самом деле будет лучше.

— Ты хочешь сказать. – Алексей боялся поверить своим ушам. Не может быть, чтобы Маша так легко отпустила его, он никак не хотел в это верить. После того, что между ними только что было.

— Может быть, это минутная слабость? – словно сама себя тихо спросила Маша.

— Что? – не понял Лёшка.

— Ну, то, что мы сейчас. Сколько времени ты здесь, и ни разу. и когда мы были у деда. а тут вдруг.

Как ни горько ему было в этом признаться, но он понимал её. И не мог не сожалеть о том, что, по всей видимости, она права, и им действительно лучше всего будет расстаться. Потому что это будет не жизнь, а сплошная мука, Машка так долго не выдержит, и что может произойти вслед за этим, стоит только гадать. Нет, правильно он решился уехать. Как знал.

Маша приподнялась на постели, завернувшись в край простыни, и задумчиво произнесла:

— Да этого никто не знает. Помнишь, ты когда-то сказал мне: «Что такое миг по сравнению с вечностью. » Теперь я, кажется, смогла бы тебе ответить. Миг – это ничто и это всё, потому что в нём – сама вечность, словно сжатая в тугую пружину. Может быть, нам с тобой как раз и суждены только эти краткие миги, а, Лёш.

Лёшка смотрел на Машу и уже как будто мысленно прощался с нею, так ему сделалось вдруг грустно-грустно, и она точно также смотрела на него.

— А как же наша дочка, Маш? – тихо проговорил он.

А за окном занималось утро, распевались беззаботные птахи, начинающийся день обещал быть погожим и непохожим ни на один другой в череде многих дней. Кончалось лето, август был на исходе. Так же, как на исходе было время, отпущенное этим двоим для их краткого, как миг по сравнению с вечностью, счастья.

Источник