Глумление что это простыми словами
Значение слова «глумление»
Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
ГЛУМЛЕ’НИЕ, я, ср. (книжн.). Действие по глаг. глумиться. || Насмешка, издевательство. Выносить глумления.
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
глумле́ние
1. действие по значению гл. глумиться; насмешка, издевательство ◆ Всякое глумление над прошлым кажется ему преступлением… К. И. Чуковский, «Эгофутуристы», 1922 г. (цитата из НКРЯ)
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я обязательно научусь отличать широко распространённые слова от узкоспециальных.
Насколько понятно значение слова ол (существительное):
Синонимы к слову «глумление»
Предложения со словом «глумление»
Цитаты из русской классики со словом «глумление»
Сочетаемость слова «глумление»
Понятия, связанные со словом «глумление»
В ночь с 16 на 17 июля 1918 года семья отрекшегося российского императора Николая II и не пожелавшие оставить их лица из числа прислуги были расстреляны в Екатеринбурге во исполнение постановления исполкома Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. За время, прошедшее после этих событий, издано большое количество книг и статей по данной проблеме, прежде всего на Западе, проведены исторические, криминалистические, даже генетические исследования. Оценки этого акта всегда.
Что такое Глумление или Глумливость?
Глумление — это свойство личности, в высокомерной вербальной или физической агрессии в виде злобных и оскорбительных издевательств или действий над кем-либо.
Проявления и свойства
Глумливость, как и Садизм это следствие злопыхательства, презрения или ненависти к объекту, который реагирует на неё неприятием, осуждением и возмущением. Глумливость как и Садизм получает глубокое эмоциональное удовлетворение своих чувств требуя при следующей схватке еще более изощренных форм вербального оскорбления противоположной стороны. Физическое Глумление поражает глубинной и животной жестокостью, неожиданно вышедшей из подсознания. Получить наслаждение, эмоции, насытившись — зверь побежден!
Отличие прямого оскорбления от Глумливости
В мирное время проявляется Глумливость вербальная. Физическую Глумливость останавливает закон или ответственность за последствия.
Гнилая и циничная речь циника и мерзавца используя весь свой потенциал, пользуясь безнаказанностью, начинает наслаждаться всячески глумясь на жертвой.
Конечно, обязательно нужна публика и люди наблюдают НЕчеловека, утратившего всякие нравственные ориентиры и изгаляющегося на жертвой расправляясь над ним с циничностью мясника наслаждаясь своей безнаказанностью. Страшные примеры Глумления Толпы описаны ниже в статье.
Смотрите на картинке к этой статье, яркий пример Глумления, усиленный и объединенный толпой. Эмоциональный всплеск и яркость Глумливого наслаждения толпы в несколько раз сильнее, чем Глумление одного человека. Здесь срабатывает закон единения множества мозговых центров и их энергетического усиления.
Заблуждения людей об экзотичности Глумливости
Глумление, как мощный инструмент управления толпой
Оказавшись под психологическим влиянием толпы, нормальный казалось бы человек, забывает о своих нравственных устоях, поддавшись групповому заражению глумливым настроением. Это странно свойство толпы активно используется спецслужбами для уничтожения неугодной личности.
Глумление – один из мощнейших инструментов скучающего цинизма воздействовать на окружающий социум в корыстных целях захвата власти
Управление толпой и трагическая изнанка любой революции состоит в том, что Глумливость выбрасывает из людского ничтожества ущербных людей, представляющих сгустки злобы, ненависти. Захватив власть, они, прикрываясь революционной целесообразностью, начинают физически Глумиться над людьми, испытывая сладострастный трепет от потоков крови невинных людей.
Опасаясь себя проявить из за страха, нормальные люди, не обладающие Сильной личностью, предпочитают промолчать, уйти от ответа, или как хамелеон замаскироваться в толпе в целях самозащиты.
Хорошо описаны примеры Глумления у Эдварда Радзинского в рассказе «Прогулки с палачом» показывает глумление толпы над бесчисленными жертвами революции, большинство из которых сами и затеяли кровавый карнавал. Люди приходили на казни, как на театральный спектакль.
Исторические примеры физической Глумливости
Исторически страшным примерам можно привести Глумление толпы над телом убитого генерала Добровольческой армии Корнилова. Даже самые злейшие враги белого движения говорили о нем с оттенком уважения – учитывая характер большевиков, это говорит о многом, но как обошлась с телом Корнилова толпа…
Глумливая толпа не может быть милосердной и благородной, её бессмысленно увещевать – не тревожить умершего человека. Выкопанное тело генерала сбросили на панель. Один из глумящихся появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез тело Корнилова.
volklarson
volklarsonТо, что мы видим, зависит от того, куда мы смотрим
Пиратский рундучок
1. Попытки определения
Самое приблизительное определение, однако и самое интуитивно понятное, это вышучивание святого;
а несколько развернув и уточнив, глумление –
– это вышучивание чьего-либо святого (собственно религиозных святынь или же просто каких-то предельно дорогих для данного человека представлений), равнозначное его садистскому убиванию в нем. Низведение до «смехотворного» (ничтожного) чего-либо такого, что для того, кому скрыто или явно адресовано это действо, слишком дорого и что потому должно быть уважаемым хотя бы в этом качестве.
Замечу, что душа вообще жива своими ценностями, так что «убивание» святого действительно родственно убийству. И еще, – что глумление – как непонимание и агрессивное отрицание высшего в человеке – это классическое проявление низости.
Подробнее, что такое шутка (насмешка) и что такое святое. –
Шутка – что важно в данном контексте – это то, что всегда неожиданно дезавуирует какие-то принятые «по умолчанию» представления, установки и ценности (неожиданность «схлопывания» сверх-важного производит эффект щекотки, – смех). Пожалуй, в каждой шутке есть доля глумления, оправданная своей долей истины.
Насмешка же – или вышучивание, по существу демонстрация презрения – это целенаправленное убивание чьих-то жизненных ориентиров. Насмешка сама по себе есть зло и может быть оправдана лишь как орудие против какого-то превосходящего зла. Но уже явно, что должны существовать обстоятельства, в которых любые, даже безобидные шутки будут неуместны, как и темы, которых шутки не должны касаться вовсе. Это именно темы и обстоятельства, относящиеся до так называемого святого – слишком важного для человека.
Кстати, синоним «в шутку» – это и «понарошку» (игра, развлечение); это тоже ее важное оправдание, в тех случаях, когда она ранит не в меру тонкокожих; но слишком важное есть слишком серьезное, такое, что уже ни в коем случае не игра.
Святое же – это заведомо высшая ценность. Разумеется, именно оно, святое, не может быть предметом для шуток – низведения до смехотворного или до развлечения; святое и есть самое серьезное, что существует в духовном мире; но надо выяснить, что именно может придавать предмету или идее статус святого.
Отнюдь не обязательно «святое» означает что-либо относящееся к религии, – это понятие работает и в «светском», десакрализованном варианте, – у каждого из нас есть за душой нечто, что для него слишком дорого, точнее сказать бесценно, именно свято.
Так, главное из этого дорогого – это общая для всех, за исключением моральных уродов, ценность Жизни.
Далее, святое для нас – это может быть и нечто свое особенное, сугубо персональное, – например объекты нашей любви, ставшие сверхценными для нас конкретные люди; таковые, видимо, воплощают для нас ценность Жизни вообще в некоем неповторимом и индивидуальном облике; а знаки их неповторимости – какие-то их слова, их привычки, их памятные вещи – точный светский аналог предметов религиозного культа.
Есть как будто и вовсе формальные символы – точнее такие, где между священным и чисто формальным почти невозможно провести границу, – как например флаги, гербы, значки. Но заметьте: если вывешивание их на видных местах может даже надоедать, быть назойливым, то уж глумление над ними точно не может быть без значения и никого не оставляет равнодушным, по меньшей мере оно метит уже во что-то совершенно живое, для кого-то ценное. К этому я вернусь в своем месте.
Частные личные святыни могут быть задеваемы по неведению, случайно. А в случаях издевательства над жизнью (вышучивание чьей-то смерти, «черный юмор», вроде переиначивания песни умершей Фриске «я никогда не была в Малинках» на «не была в могилке») или над предметами распространенной религиозной веры (святое для верующего – именно «животворящее», самое жизнь) мы можем сказать, и это важно, что тут области «святого» четко обозначены для каждого. И верующим и неверующим, лишь бы душевно не поврежденным, шутки над жизнью (смертью) морально нестерпимы, также и злые шутки над всем тем, что заведомо свято если не для тебя самого, то для другого, ощущаются каждым неприемлемыми.
Что собственно до человека верующего, то, как сказано, кроме понятной всем святыни жизни, для него живы некоторые известные и определенные символы (понятия и даже предметы, например иконы), мистическим образом воплотившие высшие ценности, – святыни. Когда подвергаются осмеянию святыни именно этого, религиозного рода (святыни в собственном смысле слова), можно по меньшей мере констатировать, что шутник наверняка знает, что покушается на чье-то святое – знает, что не просто «критикует» или выражает «сомнение», а именно глумится. Пытается пнуть другого «в самую любовь его сердца». Если неумышленная травма не может быть названа преступлением, хотя и может быть чрезвычайно болезненна, то умышленная – понятно, преступна. Как еще можно обидеть человека, если не отобрав, поломав или каким-то образом запачкав что-нибудь из того, что ему дорого. Преступно глумление. Его специфика: оно, что называется, лезет в душу, и пакостит там.
Тут можно заметить, что в иных религиозных и нерелигиозных исповеданиях встречаются святыни, противоречащие ценности Жизни, и в таких случаях глумление как будто оправдано. Вспомнить только, как Вольтер «погасил насмешкой костры инквизиции», и т.д. Да и что такое всякая ирония, сатира, если не разновидности глумления. Но об этом важном вопросе в следующей рубрике.
Итак, наше определение:
Так, неважно, верующий вы или скептик, но вера – это почитание неких ценностей, а ценности пользуются презумпцией уважения для всех. Иконы уважаемы и для неверующих.
Если бы у той же Фриске не было родственников и поклонников, которых надо было бы жалеть, глумление над ее смертью не стало бы простительнее. И т.д.
2. Глумление и ложные святыни. Сатира и глумление: ум и глупость
Терпимость вообще есть культура уважения к другому – значит, к его непохожим на наши ценности. Любые, кем-то почитаемые ценности, святыни, пользуются в добрых и достойных людях презумпцией уважения – если только не будет однозначно доказано, что эти святыни уважения не заслуживают. В качестве такого доказательства, свидетельства преступности, имеет вес только одно: жестокость, угроза святыне жизни. В этом случае это святыни ложные.
Ценности не суть вопрос научного доказательства, это вопрос личных предрасположений и моральной необходимости, и потому, повторю – и именно с точки зрения скептиков, а не верующих – нет ложных святынь, кроме жестоких. Есть впрочем еще случай фарисейства или лицемерия, когда святыни не ложны, но становятся такими и служат злу в чьих-то недобросовестных руках, почему-либо присвоивших себе «ключи уразумения».
В руках лицемеров ложны любые святыни.
Так вот, «погасить» ложную святыню легче всего, не «переспорив» ее (ибо святыни вообще «недоказуемы», они аксиоматичны или иррациональны), а продемонстрировав ее ничтожество. Именно, высмеяв. «Глумление» – похоже на «глупление», демонстрация иррационального как как чего-то не не вне-, а не-разумного, или простой бессмыслицы или глупости. Жестокость вообще – единственная вещь, против которой все средства хороши, и из них издевка, если она действенней войны, еще может быть самое лучшее. Но я не называл бы никакую издевку над жестокими установками «глумлением». Ибо жестокость, как направленность против Жизни, именно и есть – анти-святыня, дьявольщина.
Если определить глупость как непонимание существа дела, то глумление – это самая большая глупость, какая только может существовать. Оно не понимает главного: того, что святое существует, – не понимает бесцености (святости) Жизни и сопряженного с этим личного существования, человеческого достоинства; ведь именно в этом абсолютном масштабе, в конце концов, что-то и может выглядеть мелким, достойном насмешки, – потому что сам масштаб абсолютно серьезен. Почти все в мире может быть предметом для шуток, но именно потому, что есть в человеческом универсуме это абсолютно серьезное; глупость же – мышление и чувствование не по существу, без ощущения, зачем вообще мыслить и чувствовать – это какая-то обескураживающая несерьезность.
Оттого первый признак глумления – глупость, психический примитив, наивный цинизм психически одноклеточного существа. Глупая шутка – только гадость (глумление). Об этом еще пойдет речь в рубрике о цинизме.
Так как глумление по существу глупо, то – по принципу «что ни сделает дурак, все он сделает не так» – оно «контрпродуктивно» даже тогда, когда будто бы направлено против реальных зол. Глумлением не погасишь и ложных (жестоких) святынь, а только распалишь огонь: так, если и могут возникать претензии к каким-то ветвям или лжетолкованиям ислама (не говоря уж о глумлении над Троицей и многом другом), то глумление наподобие похабных картинок Шарли способно только радикализовать самое худшее в нем. Ибо энергия исходного злого заблуждения будет в этом случае помножена, в заблуждающихся, на сознание их очевидной правоты.
Теперь проясняется вопрос – а что такое сатира, например Салтыкова-Щедрина? Разве она не бывает иногда слишком похожей на вышучивание чего-то для кого-то святого, то есть разве не глумление? – Думаю, все-таки это никогда не ниспровержение святого, а борьба с лицемерием. Хоть порой она и проходит по грани с таким вышучиванием, и все таки: духовный уровень, ум, сознание истиных ценностей – вот что отличает юмор и сатиру от глумления. Ум, во всяком случае – не может быть низок.
То же отличает иронию от издевки. Ирония вещь злая, и все-таки она знает ценности, а издевка – нет. Да, различие между ними неформальное, такое, которое не растолкуешь заступившему на путь непонимания, и все же оно есть. Это различие в духовном уровне того и другого.
Ум безусловно отличается от глупости, хотя видно это только уму. Добро отличается от зла, хотя злому этого не объяснить. Ум и добро заодно – для них существует главное и ценное.
Глумление же – чистое зло, дело сатанинское. Оно же – элементарная низость, незнание высшего. Ведь, как сказал тот же Салтыков, – «Что такое сатана? Это грандиознейший, презреннейший и ограниченнейший негодяй, который не может различать ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи, ни общего, ни частного и которому ясны только чисто личные и притом ближайшие интересы». Если современные российские глумцы-элитарии со своими идолами «пуськами» и проч. и не полностью подпадают под это определение, то, факт, они – взялись прислуживать сатане.
3. Глумление и оскорбление
Оскорбляют – в достоинстве. Личное достоинство – одна из общечеловеческих святынь: это особая ценность уникальности, неповторимости индивида, каждого «Я», моей собственной неповторимости (личности). То есть глумление – понятие более общее, чем оскорбление: это низведение в прах любого святого, а не только частной святыни личности. Глумление по существу и хуже, чем просто оскорбление, поскольку и в святом для нас есть какая-то иерархия, и некоторое святое для себя человек может ставить и выше святыни собственной личности. Например известная матерная формула – это оскорбление-глумление. Оскорбления «в Бога, душу, мать» – это глумления, хуже прямых оскорблений. Задевая любые ценности (глумясь), оскорбляют как минимум каждого, кто эти ценности разделяет. Если ответная реакция на не-адресное глумление редко бывает столь острой, как реакция на личное оскорбление, то лишь потому, что глумление над общими многим святынями в меньшей степени задевает персональное самолюбие (оно задевает достоинство, но не самолюбие, которые суть разные вещи).
Разумеется, кощунствуя – оскорбляя чьи-то религиозные святыни (например скача в подштанниках и выкрикивая глупости перед алтарем, как поступили упоминавшиеся уже «вокалистки»), – глумец не может оправдаться тем, что он никого конкретно не оскорбил. Он оскорбил чье-то святое, зная, что оно для него свято. Как еще, собственно, можно человека оскорбить? Разве что ударить. Безусловно, сомнение атеистов и скептиков в том, что данные святыни для кого-то действительно могут быть святы – не оправдание. Скорее, это продолжение того же действа – глумления. Вообще же святое – это главное содержание всякой личности.
4. Глумление и кощунство, святотатство, хула
Глумление подразумевает кощунство, то есть словесное или практическое покушение на святое (в особенности религиозное). Кощунство же, в чисто религиозном смысле этого слова, может и не содержать собственно глумления (насмешки): тут достаточно факта непризнания каких-то догматов, например, божественной природы Христа. Кощунство, как метафора для каких-то нерелигиозных отношений, кажется, без глумления не существует, это было бы просто дискуссия или критика.
Так, выраженное и агрессивное словесное кощунство, или хула – это всякое словесное оскорбление святого, с глумлением или без.
Святотатство – «кощунство действием», оно тоже может и не содержать собственно глумления (насмешки), хотя, конечно, как и хула, очень склонно пользоваться и этим инструментом насилия над чужим святым.
Показательно, что руины разрушенных в эпоху принудительного атеизма храмов всегда были исписаны и разрисованы непристойностями, то есть вандализм властей сопровождался какой-то стихийной охотой масс поглумиться. «Храм оставленный», точно, оставался храмом, но только уже для бесовских, или по-человечески низменных, сил.
Видимо, сам статус святого, как чего-то превосходящего обыденное, щекотлив для обыденного сознания, и вызывает подсознательную мелкую и низкую страстишку реванша, которая и находит выражение при всякой возможности.
Что такое глумление?
• 1. Попытки определения: вышучивание святого
• 2. Глумление и ложные святыни. Сатира и глумление: ум и глупость
• 3. Глумление и оскорбление
• 4. Глумление и кощунство, святотатство, хула
• 5. Глумление: не десакрализация, а дегуманизация (расчеловечивание)
• 6. Осквернение символов, вандализм. Могут ли символы быть совершенно формальны?
• 7. Глумливость ничтожества: цинизм
• 8. Глумление как антикультура
• 9. Снобизм глумлив
1. Попытки определения
Самое приблизительное определение, однако и самое интуитивно-понятное, это –
«Высмеивание» – это развлечение издевательством (демонстрацией крайнего презрения); «святое» – имеется в виду, по крайней мере, заведомо святое для кого-то другого. –
Несколько развернув и уточнив, глумление –
– это высмеивание чьего-либо святого (собственно религиозных святынь или же просто каких-то предельно дорогих для данного человека представлений), равнозначное его садистскому убиванию в нем. Низведение до «смехотворного» (ничтожного) чего-либо такого, что для того, кому скрыто или явно адресовано это действо, слишком дорого и что потому должно быть уважаемым хотя бы в этом качестве.
Замечу, что душа вообще жива своими ценностями, так что «убивание» святого действительно родственно убийству. И еще, – что глумление – как непонимание и агрессивное отрицание высшего в человеке – это классическое проявление низости.
Подробнее, что такое шутка (насмешка) и что такое святое. –
Шутка – что важно в данном контексте – это то, что всегда неожиданно дезавуирует какие-то принятые «по умолчанию» представления, установки и ценности (неожиданность «схлопывания» сверх-важного производит эффект щекотки, – смех). Пожалуй, в каждой шутке есть доля глумления, оправданная своей долей истины. Насмешка же – или вышучивание, по существу демонстрация презрения – это целенаправленное убивание чьих-то жизненных ориентиров. Насмешка сама по себе есть зло и может быть оправдана лишь как орудие против какого-то превосходящего зла. Но уже явно, что должны существовать обстоятельства, в которых любые, даже безобидные шутки будут неуместны, как и темы, которых шутки не должны касаться вовсе. Это именно темы и обстоятельства, относящиеся до так называемого святого – слишком важного для человека.
Кстати, синоним «в шутку» – это и «понарошку» (игра, развлечение); это тоже ее важное оправдание, в тех случаях, когда она ранит не в меру тонкокожих; но слишком важное есть слишком серьезное, такое, что уже ни в коем случае не игра.
Святое же – это заведомо высшая ценность. Разумеется, именно оно, святое, не может быть предметом для шуток – низведения до смехотворного или до развлечения; святое и есть самое серьезное, что существует в духовном мире; но надо выяснить, что именно может придавать предмету или идее статус святого.
Далее, святое для нас – это может быть и нечто свое особенное, сугубо персональное, – например объекты нашей любви, ставшие сверхценными для нас конкретные люди; таковые, видимо, воплощают для нас ценность Жизни вообще в некоем неповторимом и индивидуальном облике; а знаки их неповторимости – какие-то их слова, их привычки, их памятные вещи – точный светский аналог предметов религиозного культа.
Есть как будто и вовсе формальные символы – точнее такие, где между священным и чисто формальным почти невозможно провести границу, – как например флаги, гербы, значки. Но заметьте: если вывешивание их на видных местах может даже надоедать, быть назойливым, то уж глумление над ними точно не может быть без значения и никого не оставляет равнодушным, по меньшей мере оно метит уже во что-то совершенно живое, для кого-то ценное. К этому я вернусь в своем месте.
Частные личные святыни могут быть задеваемы по неведению, случайно. А в случаях издевательства над жизнью (вышучивание чьей-то смерти, «черный юмор», вроде переиначивания песни умершей Фриске «я никогда не была в Малинках» на «не была в могилке») или над предметами распространенной религиозной веры (святое для верующего – именно «животворящее», самое жизнь) мы можем сказать, и это важно, что тут области «святого» четко обозначены для каждого. И верующим и неверующим, лишь бы душевно не поврежденным, шутки над жизнью (смертью) морально нестерпимы, также и злые шутки над всем тем, что заведомо свято если не для тебя самого, то для другого, ощущаются каждым неприемлемыми.
Что собственно до человека верующего, то, как сказано, кроме понятной всем святыни жизни, для него живы некоторые известные и определенные символы (понятия и даже предметы, например иконы), мистическим образом воплотившие высшие ценности, – святыни. Когда подвергаются осмеянию святыни именно этого, религиозного рода (святыни в собственном смысле слова), можно по меньшей мере констатировать, что шутник наверняка знает, что покушается на чье-то святое – знает, что не просто «критикует» или выражает «сомнение», а именно глумится. Пытается пнуть другого «в самую любовь его сердца». Если неумышленная травма не может быть названа преступлением, хотя и может быть чрезвычайно болезненна, то умышленная – понятно, преступна. Как еще можно обидеть человека, если не отобрав, поломав или каким-то образом запачкав что-нибудь из того, что ему дорого. Преступно глумление. Его специфика: оно, что называется, лезет в душу, и пакостит там.
Тут можно заметить, что в иных религиозных и нерелигиозных исповеданиях встречаются святыни, противоречащие ценности Жизни, и в таких случаях глумление как будто оправдано. Вспомнить только, как Вольтер «погасил насмешкой костры инквизиции», и т.д. Да и что такое всякая ирония, сатира, если не разновидности глумления. Но об этом важном вопросе в следующей рубрике.
Итак, наше определение:
2. Глумление и ложные святыни. Сатира и глумление: ум и глупость
Терпимость вообще есть культура уважения к другому – значит, к его непохожим на наши ценности. Любые, кем-то почитаемые ценности, святыни, пользуются в добрых и достойных людях презумпцией уважения – если только не будет однозначно доказано, что эти святыни уважения не заслуживают. В качестве такого доказательства, свидетельства преступности, имеет вес только одно: жестокость, угроза святыне жизни. В этом случае это святыни ложные.
Ценности не суть вопрос научного доказательства, это вопрос личных предрасположений и моральной необходимости, и потому, повторю – и именно с точки зрения скептиков, а не верующих – нет ложных святынь, кроме жестоких. Есть впрочем еще случай фарисейства или лицемерия, когда святыни не ложны, но становятся такими и служат злу в чьих-то недобросовестных руках, почему-либо присвоивших себе «ключи уразумения». В руках лицемеров ложны любые святыни.
Так вот, «погасить» ложную святыню легче всего, не «переспорив» ее (ибо святыни вообще «недоказуемы», они аксиоматичны или иррациональны), а продемонстрировав ее ничтожество. Именно, высмеяв. «Глумление» – похоже на «глупление», демонстрация иррационального как как чего-то не не вне-, а не-разумного, или простой бессмыслицы или глупости. Жестокость вообще – единственная вещь, против которой все средства хороши, и из них издевка, если она действенней войны, еще может быть самое лучшее. Но я не называл бы никакую издевку над жестокими установками «глумлением». Ибо жестокость, как направленность против Жизни, именно и есть – анти-святыня, дьявольщина.
Если определить глупость как непонимание существа дела, то глумление – это самая большая глупость, какая только может существовать. Оно не понимает главного: того, что святое существует, – не понимает бесцености (святости) Жизни и сопряженного с этим личного существования, человеческого достоинства; ведь именно в этом абсолютном масштабе, в конце концов, что-то и может выглядеть мелким, достойном насмешки, – потому что сам масштаб абсолютно серьезен. Почти все в мире может быть предметом для шуток, но именно потому, что есть в человеческом универсуме это абсолютно серьезное; глупость же – мышление и чувствование не по существу, без ощущения, зачем вообще мыслить и чувствовать – это какая-то обескураживающая несерьезность.
Оттого первый признак глумления – глупость, психический примитив, наивный цинизм психически одноклеточного существа. Глупая шутка – только гадость (глумление). Об этом еще пойдет речь в рубрике о цинизме.
Так как глумление по существу глупо, то – по принципу «что ни сделает дурак, все он сделает не так» – оно «контрпродуктивно» даже тогда, когда будто бы направлено против реальных зол. Глумлением не погасишь и ложных (жестоких) святынь, а только распалишь огонь: так, если и могут возникать претензии к каким-то ветвям или лжетолкованиям ислама (не говоря уж о глумлении над Троицей и многом другом), то глумление наподобие похабных картинок Шарли способно только радикализовать самое худшее в нем. Ибо энергия исходного злого заблуждения будет в этом случае помножена, в заблуждающихся, на сознание их очевидной правоты.
Теперь проясняется вопрос – а что такое сатира, например Салтыкова-Щедрина? Разве она не бывает иногда слишком похожей на вышучивание чего-то для кого-то святого, то есть разве не глумление? – Думаю, все-таки это никогда не ниспровержение святого, а борьба с лицемерием. Хоть порой она и проходит по грани с таким вышучиванием, и все таки: духовный уровень, ум, сознание истиных ценностей – вот что отличает юмор и сатиру от глумления. Ум, во всяком случае – не может быть низок.
То же отличает иронию от издевки. Ирония вещь злая, и все-таки она знает ценности, а издевка – нет. Да, различие между ними неформальное, такое, которое не растолкуешь заступившему на путь непонимания, и все же оно есть. Это различие в духовном уровне того и другого. Ум безусловно отличается от глупости, хотя видно это только уму. Добро отличается от зла, хотя злому этого не объяснить. Ум и добро заодно – для них существует главное и ценное.
Глумление же – чистое зло, дело сатанинское. Оно же – элементарная низость, незнание высшего. Ведь, как сказал тот же Салтыков, – «Что такое сатана? Это грандиознейший, презреннейший и ограниченнейший негодяй, который не может различать ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи, ни общего, ни частного и которому ясны только чисто личные и притом ближайшие интересы». Если современные российские глумцы-элитарии со своими идолами «пуськами» и проч. и не полностью подпадают под это определение, то, факт, они – взялись прислуживать сатане.
3. Глумление и оскорбление
Оскорбляют – в достоинстве. Личное достоинство – одна из общечеловеческих святынь: это особая ценность уникальности, неповторимости индивида, каждого «Я», моей собственной неповторимости (личности). То есть глумление – понятие более общее, чем оскорбление: это низведение в прах любого святого, а не только частной святыни личности. Глумление по существу и хуже, чем просто оскорбление, поскольку и в святом для нас есть какая-то иерархия, и некоторое святое для себя человек может ставить и выше святыни собственной личности. Например известная матерная формула – это оскорбление-глумление. Оскорбления «в Бога, душу, мать» – это глумления, хуже прямых оскорблений. Задевая любые ценности (глумясь), оскорбляют как минимум каждого, кто эти ценности разделяет. Если ответная реакция на не-адресное глумление редко бывает столь острой, как реакция на личное оскорбление, то лишь потому, что глумление над общими многим святынями в меньшей степени задевает персональное самолюбие (оно задевает достоинство, но не самолюбие, которые суть разные вещи).
Разумеется, кощунствуя – оскорбляя чьи-то религиозные святыни (например скача в подштанниках и выкрикивая глупости перед алтарем, как поступили упоминавшиеся уже «вокалистки»), – глумец не может оправдаться тем, что он никого конкретно не оскорбил. Он оскорбил чье-то святое, зная, что оно для него свято. Как еще, собственно, можно человека оскорбить? Разве что ударить. Безусловно, сомнение атеистов и скептиков в том, что данные святыни для кого-то действительно могут быть святы – не оправдание. Скорее, это продолжение того же действа – глумления. Вообще же святое – это главное содержание всякой личности.
4. Глумление и кощунство, святотатство, хула
Глумление подразумевает кощунство, то есть словесное или практическое покушение на святое (в особенности религиозное). Кощунство же, в чисто религиозном смысле этого слова, может и не содержать собственно глумления (насмешки): тут достаточно факта непризнания каких-то догматов, например, божественной природы Христа. Кощунство, как метафора для каких-то нерелигиозных отношений, кажется, без глумления не существует, это было бы просто дискуссия или критика.
Так, выраженное и агрессивное словесное кощунство, или хула – это всякое словесное оскорбление святого, с глумлением или без.
Святотатство – «кощунство действием», оно тоже может и не содержать собственно глумления (насмешки), хотя, конечно, как и хула, очень склонно пользоваться и этим инструментом насилия над чужим святым.
Показательно, что руины разрушенных в эпоху принудительного атеизма храмов всегда были исписаны и разрисованы непристойностями, то есть вандализм властей сопровождался какой-то стихийной охотой масс поглумиться. «Храм оставленный», точно, оставался храмом, но только уже для бесовских, или по-человечески низменных, сил. Видимо, сам статус святого, как чего-то превосходящего обыденное, щекотлив для обыденного сознания, и вызывает подсознательную мелкую и низкую страстишку реванша, которая и находит выражение при всякой возможности.
5. Глумление: не десакрализация, а дегуманизация (расчеловечивание)
Замечу предварительно: что до собственно религиозных ценностей, святынь, то тут и законченный атеист поймет, что вряд ли что-нибудь могло быть «сакрализовано», стать священным для человека, что не имело бы корней в его собственной природе. И уже потому требует особо бережного отношения к себе.
Так что такое десакрализация?
Вообще «святыни» в своем десакрализованном варианте – это «ценности», а высшие, безусловные святыни – ценности общечеловеческие, конституирующие человека. То есть, повторю, десакрализация – отнюдь не отрицает того, что десакрализует, и даже не «развенчивает» его; даже если, в случае ложных святынь, такое развенчание и может произойти, и ложные святыни (идолы) падут, – она направлена отнюдь не на это, – не на убивание ценностей вообще. Глумление исключается.
Глумление – не десакрализация, а дегуманизация, расчеловечивание. «Суббота» (святое) ведь не для чего иного, как «для человека» (святое есть то, что призвано составить лучшее в человеке и что не может быть направлено против него самого). Пожалуй, это положение Христа уже содержит некую «десакрализацию», однако не перестает быть священным. Потому, вы можете десакрализовать для себя любую божью заповедь, то есть осознать ее содержание ценностью для себя самого, своею собственной внутренней потребностью, а не слепым послушанием высшему авторитету, – но если вы глумитесь над ней, как над святыней, то плюете уже прямо в человеческую душу.
Возьмем теперь ценности собственно человеческие – те из них, что явно сакрализуются людьми.
Так, можно ли называть «десакрализацией» перформенсы, когда, например, что-то там жарят (отнюдь не умирая с голоду) на Вечном огне? Нет, конечно, – только глумлением, и метит оно конечно не в формализм, который действительно может присутствовать на официальных церемониях у Вечного огня, а в человека вообще, в людей, – как тех, кто погиб, так и тех, кому может и должен быть кто-то дорог. Если «это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым» (как сказал Маркс по поводу насмешек Лукиана над богами), – тогда получается, что в прошлом, осмеяв и оплевав, пытаются оставить и похоронить самые совесть с жалостью, все, что составляет человечность.
Ну а если речь идет, скажем, о фашистских символах, то их нужно не «десакрализовать», а прямо понимать как дьявольские, и – если это может быть смешно – высмеивать (синоним «глумиться» тут не подходит), ибо тут и надо попасть в человека, избравшего для себя эти символы в качестве святынь. Впрочем, если можно перевоспитать его без оскорблений, это будет предпочтительней.
6. Осквернение символов, вандализм.
Могут ли символы быть совершенно формальны?
А уж если какие-то из символов подвергаются осквернению, глумлению, такое действо точно не может быть без значения.
Что значит какая-то полосатая оранжево-черная ленточка? Значение имеет не ленточка, а победа над фашизмом, ленточка – лишь текстильное изделие. Но тот, кто изображает ее в виде лапши на тарелке, на которую глядят какие-то голодные дегенераты в ватниках – он против чего. Может быть, он и найдет своему гадкому ребусу морально-приемлемое растолкование, но всякое такое растолкование будет лицемерным, ибо демонстративно неуважительное (глумливое) отношение именно к этому символу уже, что называется, символично. То есть исполнено своего значения.
Что до серпа и молота (раз уж дошло до конкретностей). Коммунистическая идея (как идея социального устройства на братских началах) ошибочна, а практические воплощения ее оказываются закономерно ужасны. Однако созидательный труд – это действительно одна из фундаментальнейших человеческих ценностей. Поэтому, если кто-то сейчас поднимает на щит этот символ, то, да, он подписывается подо всем злом социализма, каким он был, но если кто глумится над ним – например валит в кучу с фашистским знаком, или впадает в вандализм, сбивая его с архитектурных памятников советской эпохи, – то он не многим лучше. Он оказывается ниже ценностей как таковых.
Крест. Но тут дело слишком очевидное, останавливаться на этом не буду.
Итак, никакой символ не может быть для человека совершенно формальным, даже если порой так и кажется. Человек, повторю, живет больше в среде знаков, чем фактов. А знак и есть то, что что-то значит. Даже забытые письмена, непонятные буквы, как-то нас трогают – тревожат своим сокрытым, тайным для нас смыслом. Все это, сущностно человеческое, очень близко к чувству священного. Так и издевательство над символами имеет свой сакральный смысл – это дьявольщина глумления.
7. Глумливость ничтожества: цинизм
Первый признак глумления, как я уже разбирал это в рубрике о сатире, – глупость. Без глупости нет глумления. Даже если глумец научился в «универе» лихо скачивать рефераты, или сочинять популярные книги, так что слабоумным «по жизни», в медицинском смысле, его не назовешь – сам жанр глумления есть жанр слабоумный, заставляет изощряться именно в ничтожестве.
Действительно, все те примеры глумления, взятые из событий последних лет и дней, которые я здесь привожу – обладают одной характерной общей чертой: именно ей, какой-то запредельной глупостью, умственным убожеством до уровня «ниже плинтуса». Тут против ценностей восстает даже не дьявол, а – идиотизм (если это не одно и то же, как полагал Салтыков-Щедрин). Действительно – выходки «пусек», вроде перформенса в музее МГУ, и им подобных «актуалистов» в первую очередь шокируют даже не похабством, а какой-то обескураживающей глупостью; то же и «тверк» у военных мемориалов к 9 мая; картинки с выставки аж в Сахаровском центре, где, скажем, изображаются церкви с клизмами вместо куполов – ведь все это шутки, в первую очередь, клинических кретинов, и даже только потом уже пакостников; поганенькие рисунки Шарли, достойные стен привокзальных сортиров (где пророк изображается в непристойных позах) и т.д. – все это радовать может только малолетних испорченных дебилов; жестокость «демотиватора» с Жанной Фриске может поспорить только с его безыскусностью, примитивизмом одноклеточного существа.
Отчасти, этот явный идиотизм упоминаемых тут акций смягчает их святотатственный эффект, так что даже может послужить их авторам каким-то оправданием. Но и, с другой стороны, все это демонстрирует ту истину, что глупость – не просто недостаточность, вроде физической инвалидности: она всегда имеет моральное, точнее аморальное измерение, она – питательная среда зла, тяготеет к злу. Ибо добро уже предполагает определенный психический и умственный уровень.
Так вот, в этой связи, – что такое цинизм?
Тут надо различить цинизм и кинизм (хоть это и одно и то же слово).
Кинизм – переоценка ценностей. Киник ниспровергает принятые ценности во имя других ценностей, как ему представляется, истинных. В этом смысле Христос с его «не человек для субботы, а суббота для человека», с его войной против святош-фарисеев, с его «кто из вас, заботясь, прибавит себе росту хоть на локоть» и пр. был «киником», только неизмеримо более высокого масштаба, чем Диоген. Да и русские нигилисты были скорее киниками, чем циниками. Киником, и похожим и непохожим на наших нигилистов, был Торо. Всякий добрый и самостоятельно мыслящий человек непременно будет время от времени оказываться в роли «киника».
Цинизм же в расхожем смысле слова – это умонастроение озлобленного примитива. Такой цинизм – это непонимание ценностей, существование коих он, циник, наблюдает в других людях, и связанный с этим комплекс ущербности, заставляющий постоянно вести с ними скрытую или явную войну. – Скажем, такой простой, «от природы», циник (чаще всего сравнительно юный) замечает в вас: вы помните, что кто-то погиб в войне с фашизмом, для вас это может иметь какое-то значение, вы, видите ли, способны ощутить, что то были люди, так же хотевшие жить, как и мы с вами, да еще чувствуете к ним сострадание и признательность. Как? Не может такого быть! Врете! Хотите себя украсить, других поучать и притеснять! А вот мы честные, такие как есть, и гордимся этим – вот пойдем 9 мая к мемориалу и покажем там тверк! А те из нас, кто поученее, еще разъяснят вам: это борьба с «победобесием»! или: это десакрализация. И т.д.
. Я потому откровенно ругаюсь, что, во-первых: тон дискуссии задают сами глумцы. Если меня встречают «ненормативной лексикой» и непристойными публичными выходками, непозволительными в быту, но почему-то отвоевавшими себе непостижимые привилегии в культуре, – то пусть будут готовы услышать в ответ вполне себе «нормативных» «идиотов», «ничтожеств» и проч. Их «акции» сами предполагают мою реакцию, – перформенс так перформенс! – А главное – я знаю: это никого не заденет. Те в нашем несчастном обществе, кто затеял всемирный фарс с возвеличиванием тщеславных бездарей «пусек», кто стоит горой за тупо-глумливые самодуровские выставки и потрясает плакатиками «Я – Шарли» (хотя в борьбе хамов с бандитами симпатии не заслуживает ни одна сторона), те, кто умильно-снисходительно относится к раздаче презервативов у Вечного огня или стрип-танцулькам у мемориалов, зато из себя выходит по поводу «Бессмертного полка» – те не просто причисляют себя к интеллигенции, а прямо претендуют на исключительное право носить это звание, даже звание «интеллектуальной элиты». И в действительности конечно не могут не сознавать, что пуськи – не декабристы, что самодуровские охальники с карикатуристами из площадного листка – не Марк Антокольский (тоже в свое время потревоживший клерикалов, изваяв Христа слишком похожим на человека), и тверк на кладбище у собственных бабушек-дедушек наверняка не одобрили бы. Так зачем же они это делают? А вот именно затем, во фрейдовской глубине души, чтобы поглумиться. Демонстративно не удостоить несогласных с их позицией хотя бы честного уважительного языка, а – говоря грубо, но не грубее того, что мы видим в реальности – громко портить им воздух. Апология мата в литературе и на сценах, похабщины, хулиганства, самых идиотских и непристойных публичных акций – это в данном случае ничтожество искусственное, напускное (вот только маски уже прирастают к лицам): это выражение крайней степени неуважения к оппонентам, глумление над презренными «совками», каковыми являются для них все, кто не они.
Вообще, глумление над человеком бывает таким, что тот до конца и не догадывается, что происходит; бывает – открытым, это может быть и праведное обличение; а бывает – как и в данном случае – наглым до последней степени, когда глумящийся не заботится даже о том, чтобы самому выглядеть прилично. Это уже не примитивные, а особого рода ничтожество и особого рода цинизм – ничтожество и цинизм снобизма.
8. Глумление как антикультура
Глумление античеловечно, и, соответственно – антикультурно. Ибо человек есть «животное культурное».
И само слово культура содержит в себе корень «культ» конечно же не случайно – это культивирование, питание ценностей. Накопить, сохранить, передать поколениям культурные, то есть человекообразующие ценности – вот это священное культурное служение. Не трогать, дать жить всему написанному, спетому, нарисованному, построенному – здоровый «сакральный» инстинкт рода homo sapiens. В древнем Китае, утверждают, неугодного поэта можно было казнить, но не уничтожить (наверное и не переписать) его произведение.
. Да, ценности, правда, есть нечто большее, чем внешние приличия, которые тоже называют «культурой», поэтому искусство может порой, по видимости, выходить за их рамки; однако искусство шире этих рамок, а не вне их, и потому не может быть специально заострено против них. Поскольку за ними, за приличиями – стоят те же человеческие ценности, и даже ценности фундаментальные. Потому простую благопристойность и называют культурой, так же как и багаж достигнутых духовных достижений. Больше того: объявив войну ценностям, именно с войны с обыденными нормами поведения и благопристойностью и надо начинать. Искоренить надо уважительное уважение к человеку, значит, уважение к ценностям вообще. Такова именно тактика агрессивной антикультуры – тактика глумления.
Вот откуда эта нелепая и бесстыдная борьба нашей псевдоинтеллигенции за привилегию материться на сцене и на страницах, за право этой самопровозглашенной «культурной элиты» на любые публичные непристойности, на грязь a la Алешковский, на попрание религиозных или любых других святынь, лишь бы только было заведомо известно, что для кого-то они действительно святы. Это распространяющаяся агрессивная антикультура, или, так сказать, культура глумления.
Понятно, что конфликты внутри культуры, например критика Толстым Шекспира – это жизнь самой культуры. А вот агрессивное невежество, которое взялось бы (и берется), например, ставить по произведениям того или другого пьесы, наполнив их какими-то невозможными домыслами и непристойностями – это покушение на самое культуру, антикультура.
Закономерна, в этой связи, недавняя история с «Тангейзером»: постановщик переиначил действие вагнеровской оперы так, что невесть как попавший в средневековье Христос выступал там в роли актера эротического фильма, – такой вот отвратительный и оскорбительный бред. – Уж ясно, антикультуре не до таких тонкостей, как различие понятий «интерпретация» и «наглое перекореживание и вранье», ставшее фирменным стилем современного антитеатра. То, что без труда можно объяснить и неграмотному, малокультурному человеку, в принципе невозможно доказать нынешнему «элитарию» – воину антикультуры. Ведь только с позиций культуры и можно что-то подобное объяснить, а дело приходится иметь с отрицанием культуры как таковой. Тут никто и не имеет в виду с нами, «традиционалистами» (то есть еще культурными людьми), спорить – это вам не Толстой против Шекспира! – над нами просто глумятся. Почему (о, наивный вопрос!) нельзя было, если уж так охота глумиться, хотя бы сочинить собственную глумливую пьеску? зачем воровать и мурыжить чужое. Ответ в общем очевиден: испакостив классику, то есть классику культуры, глумец обозначает свою истинную цель и попадает прямо в яблочко. Заодно огорчив и оскорбив всех тех, кто успел что-то в культурном наследии душою полюбить. – Ну, и то ясно, что без плевков в души верующих такое-то действо никак не могло обойтись.
9. Снобизм глумлив
. То есть, я хочу сказать, что снобизм, как чванство каких-то узких замкнутых групп, обязательно имеет свои особые счеты к ценностям – расположен глумиться.
Сам снобизм, пожалуй, признает лишь единственную ценность – стиль; стиль, выделяющий сноба из всех прочих, тем самым качественно низших, людей. Установки тех или иных снобистских групп, с виду напоминающие их ценности (если такую группу конституируют именно установки, а не, скажем, принадлежность к родовой аристократии) – суть только элементы этого их фирменного стиля, «comme il faut». Понятно, что такая приверженность стилю в снобе растет из самолюбования, как его определяющей страсти, – самолюбования, которому вообще нет дела ни до правды самой по себе, ни до справедливости, ни до чужих душ, ни до того, что другому дорого. Все, что может человека сердечно трогать и волновать, то есть всякая живая для кого-то ценность, ни в какой стиль заведомо не вписывается, так что всякое искреннее душевное движение, замечаемое снобом в ком-то, не говоря уж, что всякая чтимая кем-то святыня – будет для него лишь объектом и поводом для презрения. (Так друг юности Толстого и один из его учителей науки comme il faut встречал всякий серьезный вопрос нарочито мутными глазами и подчеркнуто бессмысленным «булку» или «капусту». )
Снобизм вообще жив презрением – которое, в конце концов, есть отрицание в другом святыни его человеческого достоинства. Но нельзя стать «выше» святого иначе, как став ниже человеческого, – не чует этой святыни только подлость. Так снобизм развязывает в снобе самые низкие инстинкты, резко контрастирующие с его претензиями на особую духовную высоту.
Итак, снобизм низок и глумлив, специально направлен против ценностей.