чем будем удивлять кто сказал
Название книги
Приворотное зелье
Ульянов Михаил Александрович
ЧЕМ БУДЕМ УДИВЛЯТЬ?
Алексей Денисович Дикий — великий актер, режиссер и очень широкий человек, к нему вполне можно отнести слова Достоевского: «Широк русский человек! Широк! Надо бы сузить», — прежде чем приступить к какой-нибудь работе, спрашивал: «Ну, друзья-товарищи, чем будем удивлять?»
Вроде бы шутливый вопрос, но на самом деле куда как серьезный. Искусству подвластно все. Все жизненные реалии, все чудеса мира, фантасмагории могут быть предметом его отражения — возможности его безграничны. А потому умение удивлять, умение выбрать из всего этого многообразия то, что потрясет зрителя, привлечет его внимание, само по себе уже великое искусство.
Этим искусством виртуозно владел Мейерхольд, этот волшебник сцены. Многие современные режиссеры в своих экспериментах в области формы, в своих экстравагантных выдумках кивают в его сторону. Но Мейерхольд интересен не только самими приемами, которые он использовал в спектаклях и которые до него никто не применял, а тем, почему и зачем он эти приемы использовал. Это был его сценический язык, при помощи которого он говорил то, что хотел сказать. В том крылся секрет воздействия его спектаклей на зрителя «тайнопись» эту пока никому не удалось разгадать.
Константин Сергеевич Станиславский, основатель совсем другого направления в искусстве театра, говорил, что артист может вылизать пол на сцене, лишь бы это, добавлял он, было художественно оправдано.
Актер Пастухов, персонаж романа Федина «Первые радости», как бы вторит Станиславскому, но несколько с другой позиции: в театре годится все, что нравится публике.
Я согласен с этим, больше скажу: в этом плане нет границы между современной драматургией и классикой. В театре все годится, и ничего не годится, если это идет поперек смысла или вкуса.
С этой точки зрения любопытно взглянуть на творчество Марка Захарова, которого я считаю сегодня самым крупным и интересным нашим режиссером.
Марк Захаров не постигает мир — он его стегает. Он его сочиняет, исходя не только из реалий жизни, а из законов искусства. Он сочиняет его как бы в противоположность правде.
Его спектакли сделаны виртуозно, мастерски, новаторски. Но если смикшировать, убрать до нуля звук, всю эту стрельбу, всю эту музыку придуманного им карнавала жизни и велеть актерам чуть помолчать, то понять, о чем спектакль, вряд ли будет возможно.
Это не эротика, плевал Захаров на нее, это нужно для срывания с человека всяческих одежд, чтобы показать, каков этот мир на самом деле. У Захарова все художественно осмыслено.
Стремление иных во что бы то ни стало удивить публику дает им повод прибегнуть к разного рода трюкачествам: заставить своего героя ходить не как все, а вверх ногами или по канату, взобраться на столб и висеть там. Или представить его изумленному взору зрителей в чем мать родила — просто так, без всякой на то нужды.
Эта внешняя изобретательность, нарочитые неясности немногого стоят. Все эти трюки зритель может в цирке увидеть, и в лучшем исполнении. В театре же его может удивить новая тема, поворот сюжета, а по-настоящему, глубинно — нечто, чего он до того не знал: новая грань в природе человека, в мире вечных категорий — жизни и смерти, добра и зла, любви и ненависти. И просто что-то новое, подмеченное художником в обыденной жизни, в ставших привычными явлениях.
В этом ключе работает режиссер Петр Наумович Фоменко. В нашем театре он поставил две классические пьесы: «Без вины виноватые» Островского и «Пиковую даму» Пушкина. С первым спектаклем мы гастролировали за рубежом во Франции, Германии, Швейцарии. Всюду нам сопутствовал успех. В Женеве мы десять раз играли «Без вины виноватых» с неизменным аншлагом.
П. Н. Фоменко не фантазирует, не сочиняет, но каким-то непостижимым образом соединяет в своих постановках новизну и традиции, современность и старину, реализм и театральную условность. Глубина мысли сочетается в его спектаклях со смелостью решения. Широк диапазон его возможностей: от русской классики до гротескного на грани правдоподобия «Великолепного рогоносца», которого он поставил в «Сатириконе».
Его судьба на редкость выразительна в том смысле, что свидетельствует о выигрышности нравственного выбора художника. Фоменко никогда не суетился и не подлаживался к моде, к поветриям в театре, к большой политике, а потому много претерпел и от диктата властей, и от капризов актерских самолюбий. Долго он был в тени театрального процесса, но своим художническим идеалам, идеалам простоты и художественной правды, не изменил. Значительные события в театральной жизни столицы и страны нередко связаны с его именем.
Когда думаешь о том, что же самое главное в искусстве театра, понимаешь, что это — мастерство, профессионализм, ухо, которое слышит сегодняшнее время, голос, который может о нем рассказать, и что в основе всего лежат простые понятия: любит — не любит, понимает — не понимает, знает — не знает, отвергает — не отвергает… Полутона, нюансы. Варьируются вопросы, варьируются ответы, высвечиваются новые грани темы, проблемы — и нет конца всему этому.
Этим мастерством должен обладать в первую очередь режиссер. Во время создания спектакля он становится всем: и режиссером, и актером, и художником, и музыкальным оформителем, волшебником, творцом, и лгуном, и фантазером — всем! Наконец он выпускает спектакль, и тот живет уже сам по себе, как бы не подчиняясь больше своему создателю. Он сделал все — и корабль плывет. Он сделал все как кораблестроитель, чтобы корабль был остойчив, чтобы все его службы работали исправно. И корабль «помнит» своего создателя, но уже движется сам.
Сегодняшняя проблема с режиссурой заключается в том, что возник некий «гамак», провисание между когортой великих знатоков театра двадцатых-тридцатых годов — Станиславским, Немировичем-Данченко, Вахтанговым, Мейерхольдом, Таировым, их учениками Р. Симоновым, Завадским, Охлопковым, Акимовым, Лобановым, Товстоноговым — и современными режиссерами.
Поколение «учителей» не вырастило свою смену, что ощутимо сказывается на нашем режиссерском поле. Ощущаю неправомерность этого своего упрека: вырастить режиссера из человека, у которого нет к тому природного дара, все равно что вознамериться научить кого-то стать большим писателем. Георгий Александрович Товстоногов заявлял прямо: «Режиссер не может воспитать преемника, потому что это художественно невозможно». А уж ему ли не знать все лоции режиссерского дела.
Скажу по-другому. Современные режиссеры в своем большинстве взросли как бы не естественным путем «постепенного созревания», а накачали себе мускулы. «Качки» много ставят, они энергичны, мастеровиты, в незнании своего дела их обвинить нельзя, но скоростное созревание, отсутствие школы сказывается на их работах. Философского осмысления темы, духовности и убедительной жизненной «оснастки», которая присутствовала в спектаклях известных режиссеров недавнего прошлого, исходивших в своем творчестве из глубинной сущности искусства театра, я не вижу в постановках, к примеру, Житинкина, Трушкина.
О всех судить не могу, говорю исходя из собственных наблюдений как художественного руководителя театра. По тому, что приносят нам молодые режиссеры, я вижу: это «мозговые», холодновато-расчетливые профессионалы.
В этом не их вина: они живут во время, когда ломаются какие-то понятия, привычные категории, когда человек теряет почву под ногами. Тут уж, что называется, не до духовного постижения и глядения в небеса, тут надо думать о том, как выжить в этом сумасбродном мире, за что зацепиться в этом «броуновском движении», в творящейся кутерьме. И режиссеры вытаскивают из жизни именно эту кутерьму. Духовное постижение требует покоя, а его сегодня ни для кого не существует.
Такая же картина и в современной драматургии: пьес вроде бы много, но все они говорят об одном и том же — как нам сегодня плохо. Вот уж чем зрителя не удивишь!
В спектакле «Полонез Огинского» Романа Виктюка показан нам сегодняшний развал. Что он мне открыл? Что мир сошел с ума? Я и так знаю. Что люди превращаются в скотов? Я наблюдаю это каждый день. Что они не знают куда идти? Я порой это и по себе ощущаю. Мне не подсказывают выход. Мне сыплют и сыплют соль на раны. Для чего?
Зрителю, да и актеру, больше нужны фигуры и коллизии, которые содержат вневременные ценности. В них всегда есть перекличка с тем, что происходит сегодня. И напоминание, что жизнь — это не только курс доллара и стрельба на улицах.
Но мы, находясь в бурлящем котле современности, не можем ухватить суть происходящего, а потому и не можем сами ответить на вопросы, которые ставит перед нами сегодняшний день.
И тут на помощь к нам приходит классика. В ней заложены вечные духовные ценности — ответы на вопросы человеческого бытия, а значит, в ней опора нам, ныне живущим.
Представить невозможно, что бы мы делали сегодня без Островского, Гоголя, Достоевского, Чехова, Шекспира. Но классику сегодня просто так не поставишь. Она должна в каждую новую эпоху, на каждом новом повороте времени прочитываться заново. Ведь все постоянно меняется. Что-то отмирает и нарождается в обществе. Меняется человек, его мироощущение, вкусы. Обновляется эстетика.
Спектакль должен органично вписаться в наш безумный, безумный, безумный мир. Нельзя благодушествовать, пия чай с вареньем, на фоне нарисованного Замоскворечья девятнадцатого века.
Узнаваемость страстей человеческих, неизменность нравственных ценностей во все века позволяет сегодня существующему театру черпать и черпать из поистине бездонного кладезя драматургии всех времен и народов.
Любовь… Сколько бы мы ни говорили, ни писали о ней, как бы глубоко ни переживали ее сами, она остается загадочным, сокровенным, непостижимым чувством. Нет определения любви, которое годилось бы на все случаи. Она всегда открытие. Трудно предугадать, на какой поступок она вдохновит или толкнет человека. Да почти вся классика — это истории любви. И ни одна из них не похожа на другую. Перефразируя поэта, можно сказать: любовь единственная новость, которая всегда нова…
Классика тоже всегда нова. Но не всегда бывает так, что черпнул — и вот она, золотая рыбка успеха! И мы спорим в театре по поводу того, что взять в текущий репертуар. Режиссер предлагает «Ревизора» или чеховскую «Чайку». Мне же кажется, что стало некой навязчивой модой — все время трактовать Чехова или Гоголя на свой лад. Будто каждый театр старается найти в Чехове нечто, что еще никто не находил. Да, и Чехов, и Гоголь великие знатоки человека, но я просто боюсь моды, которая и в театральном репертуаре становится такой же принудительно непременной, как джинсы.
Я предложил обратиться к Шекспиру, к его великолепному «Кориолану», но не был поддержан. Я режиссеру говорю, что это поразительно современная и на удивление публицистическая вещь. А он отвечает, что как раз в силу этих соображений он и не возьмется ставить эту пьесу: в ней наш зритель обречен будет увидеть то же самое, что он видит на улицах. И хотя соблазнительно было показать, что такое уже было, все было, и все прошло, я все-таки согласился с режиссером. Время ассоциаций миновало. Политика сегодня столь утомительно всепроникающа, что даже в таком могучем и поэтичнейшем шекспировском пересказе, как «Кориолан», может оттолкнуть.
Меня недавно упрекнули в том, что мы не взяли для постановки пьесу Шиллера «Коварство и любовь». На самом деле: я посчитал, что она так далека от нас. Но когда ее поставили в другом театре, понял, что ошибся. Это именно то, чего нам сейчас не хватает в жизни, что пробивается через преграду сложностей сегодняшнего времени: подлинные страсти, высота чувств, всепобеждающая любовь.
В свое оправдание скажу, что в каждом случае трудно с большой степенью точности предугадать, что получится в результате. Обращение к классике всегда риск. Вовсе не так легко, как это может показаться, она поддается адаптации. С одной стороны, выбор вроде бы безграничен, с другой — пойди найди в быстротекущем дне эквивалент тому, что написано сотни лет назад. Не так прост и выбор актера на классическую роль.
Помню, как я терзался сомнениями, прежде чем решиться на роль Ричарда III, роль, бывшую в репертуаре многих знаменитых трагиков. Слишком уж я русский, простой, не героический и не трагичный. А на одном перевоплощении, даже если такое в твоих силах, подобную роль не сыграешь, она играется не только лицедейством. В такую роль надо вложить все прожитое и нажитое, весь прошлый опыт, который ты в себе несешь. Без прошлого опыта, и не только твоего личного, нельзя играть в трагедиях Шекспира.
Выдающийся итальянский актер Эрнесто Росси сказал: «Беда в том, что как играть Ромео познаешь в семьдесят, а играть надо его в семнадцать». Теперь, проработав столько лет в театре, я сам познал эту бесспорную, но горькую и, на мой взгляд, несправедливую истину.
Попутно замечу, что с превеликой осторожностью надо относиться не только к шекспировским ролям. Вспоминаются годы создания (это уже наша эпоха) в литературе, на сцене и в кино так называемой Ленинианы — к столетнему юбилею Ленина. Был спущен приказ, чтобы в каждом театре шел спектакль с Лениным. В каждом! А их было 365. И вот в каждом театре какой-нибудь актер, ростом не выше 172 см, приклеивал усы и бородку, лысину, засовывал руку за жилет или в карман, другую протягивал вперед и картавым голосом к чему-то призывал…
Кинорежиссер С. А. Герасимов заметил по этому поводу: «Спроси у любого главного режиссера театра: есть ли у него актер на роль Чацкого, Гамлета, Отелло? Редко кто скажет, что есть. А вот почему-то на роль Ленина в любом театре актер найдется». В самом деле, получалось, что Ленин — это такая обыкновенная и однозначная фигура, что по сравнению с Чацким никаких проблем не представляет.
Сейчас, кажется, все идет к тому, что и Чацкий, и Гамлет, и Отелло, и Ромео, и другие роли классического репертуара тоже никакой проблемы собой не представляют. Откровенно говоря, я рад этому и всячески эту творческую смелость приветствую. Но все-таки…
Обращусь к двум московским «Гамлетам» — Петера Штайна и Роберта Стуруа.
Пьеса написана в 1601 году, а сегодня на дворе 1999-й. За эти 400 лет Гамлет сыгран в сотнях театрах бесконечным числом великих актеров, и у каждого было свое видение этого образа, каждый привносил в него что-то свое, искал в шекспировском творении ответы на свои вопросы. Этому нет и не будет конца — безгранично познание мира через искусство театра.
Но в любую эпоху перед создателями спектакля стояла и стоит сложная задача — найти такое решение, чтобы он был и современен, и классичен, и вызывал интерес зрителей.
«Гамлет» Петера Штайна, по моему мнению, конкретен, рассудочен и сух, и от этого с трудом усваивается. Я, честно говоря, не понял, о чем он. А мне надо понять о чем, понять, какую мысль он несет мне сегодняшнему. Я же только увидел четкие, графические, букварские мизансцены. Этот «Гамлет» не волнует. Он существует вне моих болей, бед, раздумий. Он не проникает в мой мир и не ведет меня в какой-то другой.
Спектакль Стуруа — живой. В нем есть движение, вспышки протуберанцев, в нем ощущается работа души, не только мысли.
Р. Стуруа — грузинский режиссер, глубоко национальный и в то же время абсолютно свободный от национальной ограниченности. Это художник с мировым именем. Национальное начало придает его стилю неповторимое своеобразие, множит краски его творческой палитры.
Гамлет-Райкин меня не пленил. Константин Райкин хороший актер, но это не его роль. Режиссерскую работу Стуруа я принимаю, как говорится, на все сто. А спорные моменты, к примеру, появляющуюся на сцене тачку с углем, склонен отнести к тому самому «чем будем удивлять», так как тачка эта не стоит поперек мысли, которую вложил режиссер в спектакль.
Роберта Стуруа я поставил бы в ряд наших лучших режиссеров — Любимова, Захарова, Фоменко, Додина… Их не так много, и это естественно. И то, что они очень разные, тоже естественно.
…У кого-то из великих есть замечательное высказывание о различии ораторского искусства Цицерона и Демосфена.
Когда речь произносил Марк Туллий Цицерон, римский сенат охватывал восторг: «Боже, как он говорит!»
Когда речь перед греками держал Демосфен, афиняне кричали: «Война Филиппу Македонскому!»
То же можно сказать о различии в искусстве режиссуры.
Искусство многолико — и этим оно интересно. Искусство безгранично — и этим оно прекрасно. Искусство всезнающе — и этим оно замечательно.
Сегодня искусство ищет пути, как в заваленной шахте, — к людям, к свету, и находит, часто с помощью классики, эти пути.
Классика — как посох в руке усталого путника жизни.
Цитаты Станиславского
Подготовил: Дмитрий Сироткин
Автора знаменитой системы Станиславского, театрального новатора.
Цитаты сведены по темам: система Станиславского, театр, жизненная этика, искусство, режиссер, о себе, о жизни, актер, талант и желание.
О системе Станиславского
Дом кладут по кирпичу, а роль складывают по маленьким действиям.
Сцену нужно сделать, а потом сыграть.
Вдохновение является лишь по праздникам. Поэтому нужен какой-то более доступный, протоптанный путь, которым владел бы актёр, а не такой, который владел бы актёром, как это делает путь чувства. Таким путем, которым может легче всего овладеть актёр и который он может зафиксировать, является линия физических действий. Когда эти физические действия ясно определяются, актёру останется только физически выполнять их. (Заметьте, я говорю — физически выполнять, а не пережить, потому что при правильном физическом действии переживание родится само собой).
Актёр должен научиться трудное сделать привычным, привычное лёгким и лёгкое прекрасным.
Мучительно не быть в состоянии верно воспроизвести то, что красиво чувствуешь внутри себя.
Чувство зафиксировать нельзя.
Мысль, прежде чем стать мыслью, была чувством.
Подлинность вещей должна смениться подлинностью чувств.
75 % того, что делается на репетиции, обычно не входит в спектакль.
Мы ненавидим театральность в театре, но любим сценичное на сцене. Это огромная разница.
Хорошие декорации для любителей — спасение. Сколько актёрских грехов прикрывается живописностью, которая легко придает всему спектаклю художественный оттенок!
Это закон дешёвого, провинциального театра — вскакивать с места на каждую выигрышную фразу. В старину актёры так и говорили: «Ох, и дам же свечу на этой фразе», то есть так подпрыгну, что весь зал ахнет! Ну вот и скакали на сцене какие-то кузнечики! Кто выше, кто резче вскочит!
О театре
Театр начинается с вешалки.
На свете не существует самого плохого театра или актера, которые не имели бы своих поклонников.
Красиво не то, что по-театральному ослепляет и дурманит зрителя. Красиво то, что возвышает жизнь человеческого духа на сцене и со сцены, то есть чувства и мысли артистов и зрителей.
Никогда не забывайте, что театр живет не блеском огней, роскошью декораций и костюмов, эффектными мизансценами, а идеями драматурга.
Изъян в идее пьесы нельзя ничем закрыть. Никакая театральная мишура не поможет.
Русский человек, как никто другой, заражен страстью к зрелищам. И чем более оно волнует и захватывает душу, тем оно для него привлекательнее. Драму, где можно поплакать, пофилософствовать о жизни, послушать умные слова, простой русский зритель любит больше, чем разухабистый водевиль, после которого уйдешь из театра с пустой душой.
О жизненной этике
Любите искусство в себе, а не себя в искусстве.
Учитесь слушать, понимать и любить жестокую правду о себе.
Сначала убедись, а потом уж убеждай.
Нет более слепого, чем тот, кто не желает видеть.
Каждый день, в который вы не пополнили своего образования хотя бы маленьким, но новым для вас куском знания… считайте бесплодно и невозвратно для себя погибшим.
Почему человеческий ум так изобретателен там, где дело касается средств убийства одним человеком других на войне, или там, где дело идет о мещанских удобствах жизни? Почему та же механика так груба и примитивна там, где человек стремится дать удовлетворение не телесным и звериным потребностям, а лучшим душевным стремлениям, исходящим из самых чистых эстетических глубин души?
Нельзя плевать в алтаре, а потом молиться там же, на заплёванном полу.
Пускай старая мудрость направляет юную бодрость и силу, пускай юная бодрость и сила поддерживают старую мудрость.
Об искусстве
Искусство — отражение и познание жизни; не зная жизни, творить нельзя.
Искусство должно раскрывать глаза на идеалы, самим народом созданные.
Подлинное искусство всех народов и веков понятно всему человечеству.
В искусстве можно делать многое, — лишь бы это было художественно-убедительно.
Не существует искусства, которое не требовало бы виртуозности, и не существует окончательной меры для полноты этой виртуозности.
Для детей нужно писать так же, как для взрослых, только еще лучше.
Фантазия, как и воображение, необходима художнику.
О себе
Но я, как назло, был высок, неуклюж, неграциозен и косноязычен на многих буквах. Я отличался исключительной неловкостью: когда я входил в маленькую комнату, спешили убирать статуэтки, вазы, которые я задевал и разбивал. Однажды на большом балу я уронил пальму в кадке. Другой раз, ухаживая за барышней и танцуя с ней, я споткнулся, схватился за рояль, у которого была подломана ножка, и вместе с роялем упал на пол.
Счастье в познании. В искусстве и в работе, в постигновении его. Познавая искусство в себе, познаешь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаешь душу — талант! Выше этого счастья нет. А успех? Бренность.
Долго жил. Много видел. Был богат. Потом обеднел. Видел свет… Имел хорошую семью, детей. Жизнь раскидала всех по миру. Искал славы. Нашел. Видел почести. Был молод. Состарился. Скоро надо умирать.
О режиссере
Нелегко воспитывать уже взрослых людей, которые хотят быть самостоятельными и учить других.
Раньше я отвечал, что режиссёр — это сват, который сводит автора и театр и при удачном спектакле устраивает обоюдное счастье тому и другому. Потом я говорил, что режиссёр — это повитуха, которая помогает родиться спектаклю, новому произведению искусства. К старости повитуха становится иногда знахаркой, многое знает; кстати, повитухи очень наблюдательны в жизни. Но теперь я думаю, что роль режиссёра становится всё сложнее и сложнее.
Либо вы (режиссёр) инициатор творчества, а мы (актёры) простой материал в ваших руках, попросту ремесленники, либо, наоборот, мы творим, а вы нам только помогаете. Иначе что же выйдет?
О жизни
Жить — это значит действовать.
Самый страшный враг прогресса — предрассудок: он тормозит, он преграждает путь к развитию.
Пока мы молоды, мы должны вооружиться зубной щеткой и отправиться туда, куда глаза глядят. Смеяться, совершать безумные поступки, рыдать, идти против системы, читать столько, сколько, кажется, не вместится в голову, любить, что есть сил, чувствовать. Просто жить.
Об актере
Нет маленьких ролей, — есть небольшие актеры
Он думал, что он законченный актер, а оказалось он конченый актеришко.
Актер прежде всего должен быть культурным и понимать, уметь дотягиваться до гениев литературы.
Без данных и таланта не надо идти в драму.
Когда ты будешь играть доброго, — ищи, где он злой, а в злом ищи, где он добрый.
О таланте и желании
Что такое талант? — Душа.
Если у тебя есть мастерства на сто тысяч франков, купи еще на пять су.
Воля бессильна, пока она не вдохновится желанием.
О разном
Для тех, кто не умеет одеваться, созданы моды.
Скрывание чувства еще больше разжигает его.
Итак, почти все цитаты Станиславского сосредоточены на темах театра и актерского мастерства. Из них нам трудно составить впечатление о его взглядах на более широкий круг человеческих вопросов.
Цитаты про Станиславского
Комментарии также всячески приветствуются!
На трибуне мавзолея
мы видали Бармалея.
Брови черные густые,
речи длинные пустые.
Он и маршал и герой.
Угадайте: «Кто такой?»
Кто даст правильный ответ,
тот получит десять лет!
*
Поменяли хулигана
на Луиса Корвалана.
Где бы взять такую бл…,
чтоб на Брежнева сменять!
*
Спутник, спутник – ты могуч,
ты гоняешь стаи туч,
прославляешь до небес
мать твою – КПСС!
*
Много света и тепла
всем нам партия дала.
Но ведь партия не б…,
и не может всем давать!
*
Прошла зима, настало лето –
спасибо партии за это!
Спасибо партии родной,
что в воскресенье выходной!
*
Мой миленок от тоски
сломал х. три доски.
Возрастает год от года
мощь советского народа!
*
С неба звездочка упала
прямо милому в штаны.
Ничего, что оторвала.
Ах, только б не было войны!
*
Водка стала шесть и восемь,
все равно мы пить не бросим.
Если будет двадцать пять –
купим водочки опять.
Передайте Ильичу,
нам и тридцать по плечу!
А если станет больше,
то будет, как в Польше.
«Лежу в больнице. Весь измучен,
Минутой каждой дорожа.
Да, понимаешь в жизни лучше,
Коль жопой сядешь на ежа».
*
По России мчится тройка –
Райка, Мишка, перестройка.
*
На недельку, до второго,
закопаем Горбачёва.
Откопаем Брежнева —
станем пить по-прежнему.
*
Пашет поле мирный трактор,
За селом горит реактор.
Вся Европа кроет матом
наш родной советский атом.
Если с мужем шо ни тэ
Обращайтесь в МАГАТе.
*
Перестройка-перестройка!
Я и перестроилась!
У соседа … длинней,
Так я к нему пристроилась.
*
Милка в койке показала
Новое движение.
Я подумал перестройка,
вышло ускорение.
*
Товарищ, верь, пройдет она,
так называемая гласность,
и вот тогда госбезопасность
припомнит наши имена.
Про Горбачевскую попытку «перестройки» все уже давно было написанно:
«Дух свободы. К перестройке
Вся страна стремится,
Полицейский в грязной Мойке
Хочет утопиться.
Не топись, охранный воин,-
Воля улыбнется!
Полицейский! Будь покоен:
Старый гнет вернется. «
Саша Черный, 16.2.1906