чем болела гурченко в детстве
Загадки и тайны Людмилы Гурченко: Чего поклонники не знают о легендарной актрисе
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Близкие называли ее Люсей – это имя ей очень нравилось, ведь его выбрал для нее отец. За несколько часов до ее появления на свет он отправился в кинотеатр, чтобы скоротать время, посмотрел американский фильм «Акулы Нью-Йорка» и решил назвать дочь в честь главной героини Люси. В ЗАГСе ему заявили, что они не могут зарегистрировать девочку как Люси и предложили назвать ее Людмилой. Сам того не зная, выбрав для дочери имя, связанное с кинематографом, он словно с самого начала предопределил ее судьбу.
Людмила Гурченко родилась и выросла в Харькове, ее детство пришлось на военные годы. Ей было всего 5 лет, когда началась война. Отец ушел на фронт, они с матерью не успели эвакуироваться – не хватило мест в поезде – и остались в Харькове, который в октябре 1941 г. был оккупирован немцами. Гурченко долгое время не афишировала фактов о своих первых «концертах», рассказав о них только в конце 1980-х гг.: чтобы спасти от голода себя и мать, она ходила к части оккупантов и пела песни на немецком языке, которые выучила на слух в кинотеатрах, где тогда показывали немецкие фильмы. Ее «гонораром» были остатки еды, которые давали девочке немецкие солдаты. Благодаря этому они с матерью и пережили эти 2 года. А вот от ровесников Люсе за это доставалось – они еще долгое время дразнили ее «немецкой овчаркой» и устраивали ей бойкоты.
С самого детства Гурченко была абсолютно уверена в том, что станет артисткой. В 17 лет она уехала из Харькова в Москву. Позже она признавалась, что после переезда чувствовала себя в столице, словно в эмиграции – все казалось чужим, странным и незнакомым. Но ее мечта осуществилась – ее приняли во ВГИК, а уже через 3 года она сыграла свою первую главную роль, которая принесла ей всесоюзную популярность, – Лены Крыловой в «Карнавальной ночи» Эльдара Рязанова.
Однако стремительный взлет повлек за собой такое же стремительное падение. Ее имя знала вся страна, ее песни пели повсюду, а она жила в общежитии, ездила на троллейбусе в институт и жила на доходы от концертов и творческих вечеров по всей стране на заводах и в шахтах. Первое концертное платье, которое ей подарил отец, пришлось отдать в комиссионку, чтобы отдать долги. И вот однажды в газете вышел фельетон «Чечетка налево», в котором высмеивалась молодая артистка, которая бессовестно пыталась «обогатиться» на концертах – студентке-бесставочнице вообще не полагались никакие гонорары за подобные выступления, а Гурченко несколько раз получала конверты от администраторов. Актрису обвинили в «капиталистическом подходе к искусству» и получении «нетрудовых доходов». После этого от земляков из Харькова начали приходить гневные письма: « Вы опозорили наш город!», «Мы больше не пойдем смотреть ваши фильмы!», «Выскочка! »
Позже Гурченко рассказывала, что травля в прессе была продиктована другими причинами: когда она снималась в фильме «Девушка с гитарой» накануне Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве, ей предложили сотрудничать с КГБ, а она ответила отказом. После этого ей долгое время не предлагали крупных ролей в кино, зрители из-за разгромных статей осуждали артистку за аморальное поведение, и Гурченко в те времена даже всерьез задумывалась о том, чтобы свести счеты с жизнью. Она признавалась: « У меня было больше 10 лет молчания. Я была практически уничтожена, выброшена на обочину ». К счастью, нашлись режиссеры, которые не побоялись снимать опальную актрису, и позже она с триумфом вернулась на экраны.
Немногие поклонники артистки знали о том, что она сама писала музыку для своих песен, еще с середины 1960-х гг. Этот факт долгое время приходилось скрывать. « Мне очень сильно попало тогда, поэтому я никогда не объясняла своего авторства. Не принято было, чтобы артистка музыку писала. О, целое дело вокруг этого было », – рассказывала актриса годы спустя. Это «дело» случилось в 1965 г., когда на всесоюзном фестивале Маргарита Суворова исполнила песню «Праздник Победы», музыку к которой написала Гурченко. Критики обвинили артистку в спекуляции на чувствах людей, и с тех пор она скрывала то, что пишет песни.
Гурченко никогда не афишировала того, что написала музыку к песням «Мария» из фильма «Москва в нотах», «Сон» и «Отчего так пусто стало» из музыкального фильма «Пестрые сумерки», нескольким песням из фильма «Моя морячка», романсу «Еще не раз вы вспомните меня» на стихи Николая Гумилева. В комедии «Моя морячка» Людмила Гурченко снялась вместе с Михаилом Державиным в главных ролях. И ту самую песню, которую несколько раз исполнял его персонаж, и по которой и был назван фильм, тоже написала сама актриса. А многие зрители были уверены в том, что «Моя морячка» – народная песня. Впервые имя Людмилы Гурченко как композитора появилось в титрах ее дебютной режиссерской работы «Пестрые сумерки».
О ее непростом характере ходили легенды. Говорили, что у артистки было мало друзей из-за ее крутого нрава. Но сама она объясняла это по-другому: « Я не терплю лжи, неискренности. Пусть самая противная правда – я переживу, чем узнать, что меня обманывают за спиной. Поэтому подруг мало. Только те, кто выдержал это испытание и кто требует к себе такого же чистого отношения ».
Чаще всего ей задавали вопросы о секретах ее красоты и молодости. На них она отвечала одно и то же: « Да какие секреты! Побольше мучного, поменьше движений! » Гурченко действительно никогда не сидела на диетах, а в еде себя ограничивала только перед концертами. Она не признавала ни косметических масок, ни специальных средств по уходу за кожей. Говорила, что даже умывалась обычным мылом. Ее осиная талия, остававшаяся такой же тонкой даже в зрелые годы, у многих коллег-артисток вызывала зависть, ведь им приходилось прилагать немало усилий, чтобы поддерживать себя в форме, а Гурченко это просто получила в подарок от природы. Впрочем, ее школьная подруга Нина Свит считала, что поводов для зависти тут быть не должно, и объясняла такое телосложение Людмилы голодным военным детством, называя ее худобу болезненной.
А вот по поводу «поменьше движений» Людмила Гурченко, конечно, лукавила. В ней было столько энергии, что ее хватило бы на нескольких человек, и до последних лет она оставалась очень активной: работала на телевидении и на радио, снималась в кино, выступала в театре и на эстраде, сама режиссировала собственные шоу. Артистка говорила: « На месте не стою. Вибрация, вибрация… Из этого и состоит моя жизнь! »
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Голодное детство, бойкоты одноклассниц и другие малоизвестные факты из жизни Людмилы Гурченко
«Однажды в 2000 году выхожу я из кабинета, смотрю, по коридору школы прогуливается женщина в элегантном пальто, шляпе и перчатках. Оборачивается — Гурченко! Я просто дар речи потеряла! А Людмила Марковна спокойно так говорит: «Это вы теперь здесь директор? А я тут 10 лет проучилась. Хотите, покажу, за какой партой сидела?» Так началось наше знакомство и наша дружба.
Людмила Марковна потом еще несколько раз приезжала в Харьков, и мы с ней встречались, разговаривали. Она с удовольствием вспоминала свое харьковское детство, — рассказывает директор харьковской гимназии № 6 Леся Зуб.
Помню, мне очень понравилась одна история. Как-то раз в Москве к Гурченко подошел мужчина и тихо сказал: «А ведь мы с вами вместе воровали…» Людмила Марковна опешила, но потом догадалась, о чем он, и пригласила земляка в кафе. Имелся в виду эпизод, когда Гурченко еще и шести лет не исполнилось, — именно тогда началась война. Ее отец ушел на фронт, а они с мамой — Еленой Александровной — остались в Харькове. Эвакуироваться не успели — не хватило мест в поезде. В октябре 1941 года в город вошли немцы. Облавы, аресты, казни, проблемы с продовольствием, комендантский час.
А Люся знай себе носилась по городу с мальчишками — такими же голодными, как и она. Однажды ей предложили постоять «на шухере» на рынке — добычу потом разделили. Вот из этой-то компании и был тот мальчик, который, став взрослым, через много лет подошел к Гурченко на улице в Москве.
Ее мать, узнав о том, чем довелось в тот день заниматься Люсе, просто-напросто заперла дочку дома. Но есть что-то было надо. Елене Александровне и самой в то время было 24 года, зарабатывать она не умела — рано вышла замуж и до войны сидела дома, растила Люсю. Когда муж ушел на фронт, Елена Александровна, оказавшись одна, совершенно растерялась. К счастью, Люся уже тогда так хорошо пела, что ей за «выступления» нет-нет да и отрезали кусок хлеба, наливали тарелку супа. Ну а у кого в Харькове в 1941 году была еда?
У немцев. Вот Люся и ходила к немецкой части, пела песни. Причем на немецком языке. Поскольку в кинотеатрах тогда крутились немецкие фильмы, песни из них Люся просто выучила на слух, не вдаваясь в смысл. Солдаты, скучавшие по дому, были в восторге! Заработанного хватало и Люсе, и матери. Так они и прожили почти два года оккупации».
Люсе объявили бойкот за «предательство»
«Нам с Люсей было лет по восемь, когда мы познакомились, — рассказывает школьная подруга Гурченко, Нина Свит. — Это было еще во время войны. Жизнь была тяжелой, но возобновил свою работу Дом пионеров, и Люсины родители пришли туда работать. Недавно демобилизовавшийся отец — баянистом, мать — массовиком-затейником.
В Елене Александровне чувствовалось тонкое воспитание — как мы позже узнали, она происходила из дворянской семьи. В отличие от Люсиного отца — Марка Гавриловича, который был человеком очень простым: с откровенным харьковским говором и вечным баяном на плече. Даже странно, как эти два совершенно разных человека могли так любить друг друга! Для тех суровых лет это было редкостью — так горячо выражать свои чувства, как это делали по отношению друг к другу Люсины родители. Мне кажется, что потом всю свою жизнь Люся искала именно такую любовь, как у родителей, и не находила.
Они и дочь обожали, особенно отец. Марк Гаврилович чуть ли не с рождения твердил ей: «Ты самая красивая! Ты будешь известной актрисой!» И Люся совершенно сроднилась с этой мыслью.
Вот уж кто не испытывал никакого стеснения, выходя на сцену. Ее не нужно было уговаривать — Люся сама искала зрителя. Помню, как она все бегала петь в госпиталь: там раненые ее ждали, хвалили. Пожалуй, только папа мог остановить Люсю, когда она начинала петь или танцевать. Она и любила, и умела быть заметной! Дружить с такой означало вечно быть в тени. Но я в артистки никогда не собиралась — вот мы с ней и дружили. Что она тогда из себя представляла? Худенькая, шустрая, востроглазая. Кожа да кости. В те времена это считалось некрасивым. Худая девочка — нездоровая девочка. Я, кстати, когда позже слышала об осиной талии Гурченко — мол, были у актрисы какие-то секреты, какие-то диеты, — усмехалась: «Секрет, ребята, в войне!» Поголодала Люся в том возрасте, когда ребенок должен расти, формироваться. И вот из-за этого — болезненная худоба на всю жизнь. Не от хорошей жизни!
Помню, как Люся появилась в школе № 6 — ни платья, ни чулок у нее не было. Она ходила в шароварах и в куртке, сшитой из байкового халата. Война ведь еще не закончилась, кругом бедность. В школах не хватало парт, тетрадей, мела, а учебник был один на пятерых. А уже в 1944 году несколько классов школы вывезли в пионерский лагерь. И там — о чудо! — кормили четыре раза в день. Давали даже «десерт» — кусочек сахара-рафинада раз в день. К сентябрю в Харьков стали возвращаться эвакуированные, их дети пошли в школу. Вот тут-то мы все — те, кто пережил оккупацию, — стали слышать за спинами презрительное: «Овчарки немецкие!» А уж Люсе доставалось в особенности: она же перед немцами пела, значит, «предательница» вдвойне. Девочки в ее классе (мы первое время учились с Люсей в параллельных) ей даже бойкот объявили. С ней не разговаривали, не брали ее играть, бывало, что даже больно толкали в коридоре…
Но постепенно ситуация разрешилась: перед сеансами в кинотеатрах стали показывать кинохронику, где зверства немцев на оккупированной территории были показаны во всех подробностях. И постепенно эвакуированные стали сочувствовать нам — тем, кто пережил оккупацию. Вот и от Люси отстали.
«Вот стану актрисой — у меня таких, как он, тысяча будет!»
Все школьные годы мы проучились по системе раздельного воспитания — мальчиков с девочками объединили только в 1954 году, а мы окончили школу в 1953-м. Изредка проводились совместные с мальчиками школьные вечера, но этого было явно недостаточно для того, чтобы мальчики и девочки привыкли друг к другу и научились общаться. Общаться с мальчиками мы могли только в Доме пионеров.
Вот Люся там и влюбилась — в Вову Серебрийского. Мы все вместе занимались у Люсиной мамы бальными танцами. Вова был самым красивым парнем — он нам всем нравился. Но только Люся решалась как-то бороться за его внимание — подойти, заговорить. Для нас это было неслыханно! Мать, Елена Александровна, видимо, заметила детское чувство Люси, потому что часто ставила их с Вовой в пару. Сразу было видно: Люся очень старается ему понравиться: и смотрит выразительно, и смеется мелодично, словно колокольчик, и какие-то смешные истории все рассказывает. Но ничего не получалось: Вова вел ее в танце со скучающим выражением лица. А в итоге и вовсе выбрал себе в подружки другую девочку, считавшуюся самой красивой в Доме пионеров. Люся пролила из-за всего этого немало слез. Помню, как она нет-нет да и запоет очередную грустную песню из какого-нибудь кинофильма.
Или вдруг скажет: «Вот стану актрисой — у меня таких, как он, тысяча будет!»
Кинотеатр был для Люси как магнит, кино она просто обожала. И почти так же — театр. С первой парты возле окна, где Люся сидела в классе, был хорошо виден Харьковский украинский драматический театр имени Шевченко. Наверное, этот театр и сыграл в судьбе Гурченко знаковую роль. Там начали готовить спектакль «Ярослав Мудрый» и к премьере не успевали с костюмами. Попросили директора школы, чтобы школьницы помогли шить. Девочки взялись за дело, а в награду получили возможность приходить на спектакли. В итоге Люся выучила наизусть весь репертуар. Память у нее была невероятная: она могла с любого места воспроизвести любой монолог, включая все «гм» и «апчхи». Гурченко только и делала, что подражала кому-то из виденных ею актрис.
Помню, как она отмечала свое 13-летие и исполняла мелодекламацию под восточный танец, который выучила по фильму «Индийская гробница» (папа, Марк Гаврилович, аккомпанировал дочке на баяне). На дне рождения была и наша классная руководительница, которую мы все любили и звали Зеброй за полосатую кофту. Клара Абрамовна разбиралась в искусстве, особенно в поэзии. Но Люсино выступление ей решительно не понравилось — танец и наряд выглядели слишком вызывающими для советской девочки. Ну а Люсе все эти условности были непонятны. Главное — быть в центре внимания, выступать, а по-советски она при этом выглядит или не по-советски — какое это имеет значение? Помню, как Люся скучала на уроках — сидела как на иголках, не могла дождаться звонка на перемену. И вот — звонок.
Люся хватает портфель и бежит в коридор, к пианино, а то и в актовый зал. И импровизирует, на ходу подбирая мелодии, которые накануне слышала в кино. Вокруг собираются девочки, смотрят на нее. Но Люся к этому и стремится, этого и хочет! Учительница математики Евдокия Семеновна сокрушалась: «Ой, Гурченко, Гурченко, що з вас будэ?» А Люся взяла да и ответила: «Да нужна мне ваша математика! Когда я стану актрисой, мне она не понадобится!» Об этом тогда вся школа говорила — так ведь не принято было с учителями разговаривать. В другой раз все обсуждали заносчивое поведение Люси, когда она, откусив по ошибке от чужого бублика, заявила рассерженной хозяйке: «Да ты еще будешь гордиться, что у тебя сама Гурченко надкусила бублик!» О том, что она действительно талантлива, можно было догадаться уже тогда. Помню, у нашей школьной подруги умер брат, и Люся пришла выразить соболезнование их семье.
Встала в дверях комнаты да как вдруг запоет! Родители умершего мальчика изумленно на нее посмотрели, сбежались соседи. Но почему-то после ее пения у всех стало легче на душе.
«После «Карнавальной ночи» мы ее больше не видели»
Я знала, что, раз уж моя подруга мечтает стать актрисой, рано или поздно наши дорожки разойдутся. Но сколько можно было, мы дружили. Помню, как встречали у нее дома Новый, 1953 год. На столе стояли компот, винегрет, картошка. Ни грамма спиртного! Курить никто из нас тогда даже не пробовал. Мы посидели, Люся нам спела, потом после двенадцати мы пошли во двор, на санках кататься. Вот и вся программа. А через полгода был наш выпускной.
Платья на всех девочках были белые, как и положено. Только Люся явилась в ярко-зеленом, из китайского шелка, с красными бантами. И туфли красные — на них тоже банты, как у мушкетера. Это даже никого не удивило: уже тогда Люся вытворяла чудеса на швейной машинке, которую ей где-то раздобыли родители. Помню, когда на экраны вышел фильм «Молодая гвардия», у Гурченко чуть ли не на следующий день уже была юбка с оборками, как у Любки Шевцовой. Конечно, на выпускном вечере вопроса «Кем ты хочешь стать?» Люсе никто не задавал. Ответ был слишком очевиден. Причем на родной харьковский театральный институт Люся даже внимания не обращала. Только в Москву, во ВГИК! Собирали ее всем миром, с помощью всех родственников и знакомых. Особенно трудно было с наличными деньгами, но кое-как наскребли.
Прошло три года. Мы знали, что у Люси все получилось, она учится во ВГИКе. И тут на экраны выходит фильм «Карнавальная ночь». И в главной роли — она! Мы просто глазам своим поверить не могли. Все это казалось каким-то чудом. А потом вдруг явилась сама Люся — на каникулы. Весть о том, что она в Харькове, разнеслась среди подруг, и мы собрались в школе. Сидели и с раскрытыми ртами слушали ее рассказы о съемках. После этого Люся надолго пропала: в родной город не приезжала несколько десятилетий. Для многих из нас та встреча с ней после «Карнавальной ночи» так и стала последней. Но, помню, когда на экраны один за другим выходили ее фильмы — «Вокзал для двоих», «Любовь и голуби», — мы все удивлялись: как же так? Вот ведь, кажется, это та же самая наша Люся. Это ее такое знакомое, нетерпеливое подергивание плечиком, ее смех.
«Если тебе плюют в спину, значит, ты идешь вперед!»
«Вскоре после головокружительного успеха в фильме «Карнавальная ночь» у Люси начались большие неприятности, — рассказывает земляк актрисы Константин Шердиц. — Дело в том, что вся страна уже считала ее кинозвездой, а значит, богатой и благополучной девушкой. Люсе приходило много писем с просьбой выслать денег. А она тем временем была бедной студенткой, имела единственное пальто и ездила в троллейбусе. Стипендии не хватало. Естественно, Гурченко хотелось подзаработать. А тут ее как раз стали приглашать на всякие концерты и за песенку «Пять минут» совали деньги в конвертах — помимо официального гонорара.
Этот факт выплыл и был раздут. Говорят, сам министр культуры тогда сказал: «Фамилии такой не будет — Гурченко, сотрем в порошок!» И вот сначала в московских газетах появились заметки о нечестной жадной артистке, потом и наши, харьковские, подключились. Ну как же, ведь сверху скомандовали: «Фас!» Можно только представить, каково Людмиле Гурченко было читать в харьковских газетах о «выскочке с Клочковской улицы» (так и было написано!), которая зазналась и стала себя вести как звезда. Ну а последней каплей стало письмо, которое кто-то прислал Гурченко: «Что же вы нас опозорили, землячка?» Вот тогда она и поклялась в родной город больше не приезжать. Родители ведь сами к ней в Москву наведывались — так к кому ей было ездить? Она гордая была. Говорила: «Если тебе плюют в спину, значит, ты идешь вперед!» Ну а потом, уже в 1996 году, когда я, будучи руководителем Харьковского управления культуры при мэрии, создал клуб земляков, позвонил Людмиле Марковне и пригласил ее приехать.
Сначала она — ни в какую! Я едва успел сказать: «Это вам звонят из мэрии Харькова», а она уже пошла в атаку: «Что-о-ооооо? Харьков обо мне вспомнил? Ой, вот только не надо вот этих громких слов: «Мы — земляки», «Мы вас любим». Я этому не поверю!» И трубку положила. Но я еще несколько раз ей звонил. В конце концов Люся смягчилась. И приехала! И даже призналась мне: «Ты знаешь, Костя, я ведь много-много лет ждала такого вот звонка!» Оказалось, город ей даже снился, и Гурченко просыпалась в слезах, с мыслью: «Господи, неужели я так и помру, не побывав на родине?»
Помню, встречали мы ее на вокзале с хлебом-солью. Причем хлеб был черный, свежеиспеченный.
Люся отломила кусочек, понюхала и говорит: «Ну и запах! Какой там «Диор»!» Она ведь войну пережила, оккупацию. И хлеб для нее — это все! Люся нам потом рассказывала: «Я, сколько себя помню, все время хотела жрать!» Мы ее угощали на славу: рыбные блюда она любила, вафельный торт. Но все в меру! Блюла фигуру.
Кульминационный момент был — ее выход на сцену. Гурченко страшно волновалась. А позже призналась из-за чего: «Я все думала: вдруг какой-нибудь идиот крикнет из зала: «Выскочка с Клочковской!» Ведь я бы не выдержала — умерла со стыда!» Спустя сорок лет, уже будучи известной актрисой, она по-прежнему была ранимой и хрупкой. И психологической защиты у нее выставлено не было. Но никакая защита и не понадобилась — когда Людмила Гурченко вышла на сцену, зал поднялся и аплодировал ей минут десять.
А она просто стояла и плакала. Да, это было примирение! После этого Гурченко уже не раз приезжала и на гастроли, и просто погулять.
Всякий раз она занимала один и тот же номер в гостинице. И мы старались, чтобы к ее приезду номер был свободен. Иногда приходилось просить постояльцев: «Извините, но вы не могли бы переселиться? Приезжает Гурченко». Еще она любила, чтобы мы ее встречали с букетом полевых цветов. Вот и все ее требования. Мы с ней много гуляли по местам ее детства, и Люся рассказывала обо всем: об оккупации, как выживали, как спасались. О своей московской жизни она говорить не любила: ни про мужа, ни про дочь. Хотя то, что с мужем, Сениным, у нее все хорошо — сразу было видно. А вот с дочерью что-то, кажется, не ладилось.
Я как-то раз спросил Люсю об этом, но она пресекла: «Пожалуйста, не будем на эту тему!» Про свое детство она могла говорить бесконечно — причем так, будто это было очень счастливое детство. Вот только никакая шляпа с широкими полями не помогала — Гурченко мгновенно все узнавали, и спокойно пройти по городу или проехать на метро ей никогда не удавалось. Но больше всего Люся любила гулять по брусчатке на высокой шпильке. Так и цокала каблучками! Оказывается, она еще девчонкой мечтала, как, став известной актрисой, пройдется, нарядная, по этой брусчатке — и все будут на нее любоваться. Так и вышло. »