человек считает себя богом и он прав потому что
человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей — и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
Разумный человек любит не потому, что это выгодно, а потому, что он в самой любви находит счастье.
Часто случается, что человек считает счастье далеким от себя, а оно неслышными шагами уже пришло к нему.
Потому что любить кого-то – это значит помогать ему, когда он попал в беду, заботиться о нем и говорить ему правду.
Мудрец делает то, что он считает нужным; глупец же считает нужным всё, что он делает.
Извинение — не означает, что ты не прав, а другой человек прав. Это всего лишь означает, что ценность ваших отношений важнее, чем собственное эго.
Счастлив тот, кто считает себя счастливым!
Чем спокойнее человек, тем больше в нем таится силы.
Своими мыслями ты создаешь мир и себя в нем. Ты есть только то, что думаешь о себе. Ни больше, ни меньше.
Когда человек перестает верить в себя, он начинает верить в счастливый случай.
Интересное существо — человек! Вместо того, чтобы радоваться и быть благодарным за то, что у него есть, он считает это само собой разумеющимся и грустит о том, чего у него нет.
Виктор Пелевин. Generation П
человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей — и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.
Похожие цитаты
В моих фильмах очень много свиней. Может быть, это просто потому, что свинью легче нарисовать, чем верблюда или жирафа. Но, если говорить правду, мне кажется, что свинья очень похожа на человека — по поведению и внешне.
Спорить с юристом, все равно, что обливать грязью свинью: через некоторое время вы понимаете, что свинья действительно получает удовольствие.
Так же, как свиньи, мы все живем, засунув голову в корыто. С той разницей, что свиньи верят не в Бога, не в американскую мечту или в то, что перо разит сильнее меча, — они верят в жратву столь же неистово, как мы в воскресные газеты, в Библию, в местное радио для черных и в острый соус.
Человек и Бог
Человек шептал:
— Господи, поговори со мной.
И луговые травы пели. Но человек не слышал. И вскричал тогда человек:
— Господи, поговори со мной!
И гром с молнией прокатились по небу. Но человек не слышал. Человек оглянулся кругом и сказал:
— Господи, позволь мне увидеть тебя.
И звёзды ярко засияли. Но человек этого не видел. Он вскричал снова:
— Бог, покажи мне видение!
И новая жизнь была рождена весной. Но человек и этого не заметил.
Он плакал в отчаянии:
— Дотронься до меня, Господи, и дай мне знать, что ты здесь.
И после этого Господь спустился и дотронулся до человека. Но человек смахнул с плеча бабочку и ушел прочь.
Человек считает себя богом и он прав потому что
Если вам понравилась книга, вы можете купить ее электронную версию на litres.ru
— Лева, ты его совсем смутишь, — шепнула Софья Андреевна.
Но Толстой уже повернулся к индусу.
— Если отбросить все безумные детали, — сказал он, — я вынужден признать, что этот сон действительно определенным образом… Так сказать, соприкасается с моими давними мыслями. Со многими из моих мыслей. Но я не верю, разумеется, что таким образом можно заглянуть в будущее.
— Этот амулет позволяет увидеть истину, — ответил индус. — А будущее и прошлое — только часть истины.
— Не могу похвастаться, что видел истину.
— В таком опыте она может быть замаскирована, или смешана с бессмыслицей, — отозвался индус. — Как солнце в небе — иногда оно скрыто облаками, но его присутствие несомненно.
— Верно, у меня во сне много раз возникал вопрос об истине, — согласился Толстой. — Но ответа на него я так и не получил.
— Тогда опыт продолжится, — сказал индус. — Раз начавшись, он обязательно доходит до конца.
— Мы здесь встаем на зыбкую почву. Вы хотите уверить меня в том, что произошло чудо. Но, по моему глубокому убеждению, истина и чудо — две вещи несовместные. Когда заходит речь о разных там воскрешениях, преображениях и прочем, надо сразу проверять, на месте ли ваш кошелек. Обратите внимание, ведь эти религиозные чудеса всегда какие-то убогие, заштатные — или икона плачет маслом, или, к примеру, хромой на обе ноги начинает хромать на одну, или бесы временно переселяются из одного стада свиней в другое…
— Лева, — укоризненно сказала Софья Андреевна.
— Вы материалист? — спросил индус.
— Ни в коем случае, — ответил Толстой. — Я как раз полагаю, что нет заблуждения мрачнее, чем воззрение материалистов. Однако я не могу сказать, что целиком принимаю какую-то из религиозных доктрин.
— А вы согласны с тем, что человек — это его воплощение?
Толстой засмеялся. Чертков повернулся к переводчику и сказал:
— Он потому смеется, что два дня назад мы говорили как раз об этом. И Лев Николаевич замечательно, по-моему, сформулировал ответ. Он выразился так: человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей — и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.
Дослушав перевод, индус очень серьезно кивнул и спросил:
— Вы верите в переселение душ?
— Согласен, — сказал индус, когда переводчик договорил. — Единственным настоящим чудом являемся мы сами. Поэтому я вовсе не уверяю вас в том, что с вами произошло чудо. Напротив, с моей точки зрения в таком опыте нет вообще ничего необычного.
— Ну, если так, хорошо. Значит, вы говорите, что я когда-нибудь досмотрю этот сон?
— Да, — сказал индус, — непременно. И амулет вам будет уже не нужен.
В разговоре возникла пауза, которой воспользовался появившийся в дверях лакей.
— Прибыли новые гости, — сообщил он.
— Кто там? — спросила Софья Андреевна.
— Двое образованных рабочих, — насмешливо сказал вошедший вслед за лакеем сын Толстого Дмитрий Львович, — и еще девушка-курсистка. Кажется, из нигилистов — коротко стриженная, рыжая и курит папиросу. Хорошенькая.
— Ну вот, — усмехнулся Чертков, — будут опять просить денег на револьверы.
— Я опять не дам, — ответил Толстой. — А девушку эту курить отучим. Взять ее на прогулку верст на восемь, сразу свои пахитоски забудет…
— Ах, Лева, — всплеснула руками Софья Андреевна, — отчего же ты презираешь всякое движение женской души к эмансипации?
— Когда женщины начинают толковать об эмансипации, — сказал он, глядя на индуса, — я всегда вспоминаю Эпиктета. Он писал, что римлянки не расставались с сочинением Платона «Государство», поскольку в нем Платон проповедовал общность жен. Вот только они не вполне ясно понимали остальные идеи книги. Эмансипация… Для чего? Раздеться до пояса и ехать на бал. Так вы и сейчас это можете.
— Спасибо, Лева, — сказала Софья Андреевна хрустальным голосом, — что сегодня ты хотя бы не требуешь, чтобы я надела сарафан и лапти и шла на реку стирать белье.
— Очень тебе не помешало бы, — ответил Толстой, вставая из-за стола, — только ты ведь не сможешь. Это тебе не прелюдии Шопена.
Заметив, что остальные гости тоже стали подниматься с мест, он добавил:
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я вас покину до ужина — мне надо написать пару писем…
Он повернулся к индусу.
— А завтра с утра, если позволите, я покажу вам свою школу для крестьянских детей.
— Это будет интересно, — вежливо сказал гость.
Вернувшись в кабинет, Толстой запер дверь изнутри и сел за стол. Его немного клонило в сон, но слабость была странно приятной. «Вот интересно, — подумал он, — а если сейчас усну, увижу продолжение?»
Он положил сложенные руки на стол и опустил на них голову, приняв ту же самую позу, в которой пришел в себя перед обедом. Однако, несмотря на сонливость, настоящий сон не шел. Несколько раз Толстой открывал и закрывал глаза, пока не заметил вдруг, что со стены — с того места, где всегда висели портреты Фета и Шопенгауэра, — на него иронически смотрит Наполеон Третий, драпируясь в горностаевую мантию со странным орденом, похожим на пятиконечный мальтийский крест.
«Постой-ка, — подумал он, — да я ведь уже сплю…»
Мало того, оказалось, что он может смотреть не открывая глаз — причем во все стороны: он видел висящую на шкафу одежду, косу без ручки и свою круглую мягкую шляпу. Одновременно ему были каким-то образом видны стоящие в другом углу палки для прогулок. Но, несмотря на эти знакомые по каждодневному быту детали, комната совершенно точно не была его кабинетом, потому что у нее отсутствовали окна.
«Эту комнату я уже видел, — вспомнил Толстой, — только она была немного другая… Я в ней как раз пытался писать себя сам… Не попробовать ли снова? Надо бы взять и кончить это дело, пока Ариэль в Египте…»
Удивляясь, как легко и плавно удается любое действие, Толстой взял со стола белую лайковую перчатку, надел ее на руку, поднял перо, макнул в чернильницу и вывел на бумаге мгновенно возникшую фразу:
«Дверь распахнулась, и в камеру вошли двое жандармов».
Дверь распахнулась, и в камеру вошли двое жандармов — майор Кудасов и неизвестный поручик.
Майор выглядел браво — его подусники были густо нафабрены, щеки выбриты, и вообще он имел такой вид, словно хотел ехать на бал, но в последний момент все-таки отправился на службу. Сопровождавший его поручик был совсем молодой человек, безбородый, с пробором посередине головы и влажными внимательными глазами, какие бывают у беременных сук и пишущих о парижской моде журналистов.
Оба жандарма явно были люди хорошего общества, и по некоторой казенной окаменелости их лиц делалось ясно, что им не по душе предстоящая беседа.
«Почему у этих жандармов всегда такой виноватый вид? — подумал Т. — Впрочем, интереснее другое. Вот сейчас — кто их создает? Я сам? Ариэль? Или вообще какой-нибудь Гриша Овнюк? Посмотрим…»
— Вы спали, граф? — спросил Кудасов. — Извините, что пришлось разбудить.
— Давайте сразу к делу, — сказал Т.
— Извольте. Знаете ли вы, какая кара полагается вам за убийство княгини Таракановой и сопровождавших ее лиц?
— Я не убивал бедняжку, — сказал он, — совсем наоборот. Я пытался ее защитить, но подоспел слишком поздно.
— От кого вы ее защищали?
— От амазонских индейцев, плюющихся ядовитыми стрелами. Это они ее погубили. Хотя какой-нибудь Победоносцев вполне мог бы сказать, что ее погубило безверие.
— Про покойного обер-прокурора мы поговорим позже, — сказал Кудасов. — Что за индейцы?
— Вы полагаете, я был с ними знаком? — спросил Т. с сарказмом. — Мне их не успели представить.
— Хорошо-с… Труп жандармского полковника вы решили доверить воде для контраста с огненным погребением?
— А как к вам попал саквояж с империалами, найденный в вашем номере «Hotel d’Europe»? Тоже цыгане дали, когда вы вышли из реки?
— Нет, — ответил Т., — когда я вышел из реки, саквояж был уже на берегу. Думаю, он оказался там потому, что я задел его ногой. А вот цыгане тут ни при чем. Это была совсем другая река, и, кстати, замерзшая.
— Да-да, — согласился Кудасов. — Понимаю, в одну реку нельзя войти дважды…
— Нет, — сказал Т., — это даже географически совсем другая река. Стикс.
— То есть, — вкрадчиво спросил Кудасов, — если я вас правильно понимаю, банкир Каиль, которому принадлежал саквояж, не сумел переправиться через Стикс, а вы сумели?
— В точности как вы говорите. Когда ваши сведения соответствуют действительности, я первый рад это подтвердить.
— Убийство обер-прокурора Победоносцева с группой монахов, я полагаю, тоже связано с легендами и мифами Древней Греции?
— Вы не представляете, до какой степени, — ответил Т. — Только не Древней Греции, а Древнего Египта. И это совсем не убийство, а несчастный случай при… э-э… непротивлении злу.
— Примерно так, — согласился Т. — Кажется, оба раза все было по совести. Вспоминаю без раскаяния.
Жандармы опять переглянулись, на этот раз почти весело.
— Ну что же, этот разговор нет смысла продолжать до бесконечности, — сказал Кудасов. — Картина ясна.
— Полностью согласен, — подтвердил поручик.
— Мы даже не упоминаем загубленных вами сыщиков, — продолжал Кудасов, — что ж тут вспоминать про такую мелочь в общем балансе. И вы ведь уже много лет идете по этому пути, граф. Еще при покойном министре Долгоруком у вас в Ясной Поляне были устроены тайные ходы и лестницы на случай встречи с законом, знаем-знаем. А по ночам на караул выходило столько народу, сколько вокруг острога не ходит… Останови мы вас тогда, и все могло бы сложиться иначе. Но теперь болезнь слишком запущена, чтобы ее лечить. Хочется верить, вы с самого начала понимали, что вас ожидает за подготовку цареубийства.
— О чем это вы? — с недоумением спросил Т.
Кудасов пристально поглядел Т. в глаза и положил на стол сложенный вдвое лист бумаги.
— Это письмо до вас не дошло, — сказал он. — Но сейчас вы можете его прочесть.
Т. взял бумагу и развернул ее. Лист был исписан аккуратным легким почерком:
Hotel d’Europe, графу Т.
Перед собранием вы спросили об «императоре, распускающем думу» (если вы еще помните), однако обстоятельства сложились так, что в тот раз я не успела вам ответить. Попытаюсь рассказать в письме.
Эти слова связаны с давней историей: как-то, разговаривая с Джамбоном, Соловьев сказал, что четыре благородные истины буддизма в переложении для современного человека должны звучать иначе, чем две тысячи лет назад. Поспорив и посмеявшись, они вдвоем записали такую версию:
1) Жизнь есть тревога
2) В основе тревоги лежит дума
3) Думу нельзя додумать, а можно только распустить
4) Чтобы распустить думу, нужен император
Сначала они хотели записать четвертую благородную истину иначе — «чтобы распустить думу, найди того, кто думает». Однако, как заметил Джамбон, современный ум изощрен настолько, что нередко продолжает думать, даже поняв, что его нет.
Можно было бы сказать, что «император» — это проявление активной ипостаси Читателя, если хотите — Автора. Однако разница между Читателем и Автором существует только до тех пор, пока дума не распущена, потому что и «читатель», и «автор» — просто мысли. Когда я спросила Соловьева, что же останется, когда не будет ни думы, ни императора, он ответил просто — «ты и твоя свобода».
Здесь может возникнуть вопрос — что же, собственно, Соловьев называл словом «ты»? Автор, Ты и Читатель — таким было его понимание Троицы. Кажется, что между этими тремя понятиями есть разница. Но в действительности они указывают на одно и то же, и кроме него нет ничего вообще.
Возможно, мое сумбурное письмо наведет вас на какие-то мысли. Теперь вы, во всяком случае, знаете, как с ними поступить… smile…
P.S. Анечка передает привет «страшному дяде с бородой»
— Одновременно с роспуском думы. Это, кажется, видно из письма. Вы ведь уже побеседовали с его отправительницей?
— Она скрылась из Петербурга.
— Надо же, какая досада…
— Вы собираетесь поступить со мной как с Соловьевым?
— Нет другого выхода, — развел руками Кудасов. — Оставлять вас в живых смертельно опасно. Вы, безусловно, заслуживаете казни по суду. Но высшая власть не хочет огласки, потому что это еще сильнее оттолкнет правящий слой от народа. Для публики вы просто пропадете, граф. Только в этот раз уже не вынырнете в каком-нибудь Коврове в мундире задушенного жандарма.
Т. открыл было рот, но Кудасов сделал легкое движение рукой, как бы призывая его не тратить время на пустые оправдания. Тогда Т. закинул ногу за ногу, задрал бороду и надменно уставился в угол камеры.
— Вас расстреляют во дворе.
— А я отчего-то ждал, что мне отрубят голову, как Соловьеву… Я смотрю, Ариэль Эдмундович постепенно склоняется к минимализму.
— Простите? — напряженно спросил Кудасов.
— Ничего, — вздохнул Т. — Вы вряд ли поймете, так что не будем останавливаться.
— Скажите, — заговорил поручик, — у вас есть какое-нибудь желание, которое мы могли бы выполнить? Последняя воля? Хотите распорядиться имуществом? Или сделать традиционную памятную надпись? Наши специалисты перенесут ее на стену камеры вашим же почерком. Если, конечно, не возникнет проблем с цензурой.
— Вот это дельная мысль, — ответил Т. — Уважаю заботу государства о культуре. Велите дать мне бумагу и чернила. И новую свечу, здесь темновато.
Кудасов кивнул, и поручик направился к двери.
— И еще, — сказал Т. ему вслед, — принесите, пожалуйста, стакан воды. Я хочу пить.
Пока молодой жандарм отсутствовал, Кудасов не вымолвил ни слова — сначала он изучал надписи на стенах, а потом принялся внимательно осматривать пол у себя под ногами. Т. только теперь заметил, что на нем шпоры.
«Зачем жандарму шпоры? — подумал он. — „Сестру задев случайно шпорой…“ Интересно, есть у него сестра? Или хотя бы лошадь? Впрочем, какое мне дело…»
Через пять минут поручик вернулся с медным подносом в руках. На подносе была стопка гербовой бумаги и канцелярская чернильница с пером. Следом в камеру вошел солдат со стаканом воды в одной руке и горящей свечей в другой. Поручик поставил поднос перед Т.; вслед за этим солдат опустил на стол свечу и стакан в идеально симметричных позициях справа и слева от подноса.
— А теперь оставьте меня на время, — попросил Т.
— Невозможно, — сказал поручик, — пишите в нашем присутствии.
— Хотя бы на четверть часа…
Кудасов отрицательно помотал головой.
— Чего, интересно, вы боитесь? — спросил Т. — Что я убью себя этим подносом? Так вам же меньше возни, и совесть будет чиста… Только я не доставлю вам такого облегчения, даже не рассчитывайте. Право, господа, оставьте меня. Я должен собраться с мыслями, а в вашем присутствии это невозможно…
Кудасов с поручиком переглянулись. Поручик пожал плечами.
— Хорошо, у вас четверть часа, — сказал Кудасов и перешел на несколько виноватый тон, — и вот еще что. Имеется просьба от вашей знакомой Аксиньи Толстой-Олсуфьевой, переданная через наше высшее начальство. У нее, похоже, самые серьезные связи… В общем, она выпускает новую книгу — «Немного солнца в холодной вдове». И просила у вас короткий отзыв на последнюю страницу, всего строку или две.
— Пусть напишет сама от моего имени, — сказал Т. — Скажите, я разрешаю.
— Извольте, скажу, — кивнул Кудасов. — Но боюсь, бедняжке трудно будет придумать что-нибудь за вас, граф, поэтому она и просит… Впрочем, не мое дело.
Когда дверь закрылась, Т. поглядел на стену — туда, где была прощальная надпись Федьки Пятака.
«Теперь я знаю, где искать истинного автора, — подумал он. — Его не надо искать. Он прямо здесь. Он должен притвориться мной, чтобы я появился. На самом деле, если разобраться, нет никакого меня, есть только он. Но этот „он“ и есть я. И так сквозь всю промежуточную оптику — до самого начала и конца, Соловьев тысячу раз прав… „Eternal mighty I am“, как в старом протестантском псалме. Вот только в моем случае строка на время удлинилась до „I am T.“. Но „T.“ здесь не важен. Важно только „I am“. Потому что „I am“ может быть и без графа Т., а вот графа Т. без этого „I am“ быть не может. Пока я думаю „I am T.“, я работаю подсобным рабочим в конторе Ариэля. Но как только я обрезаю эту мысль до „I am“, я сразу вижу истинного автора и окончательного читателя. И еще тот единственный смысл, который есть в этом „I“, и во всех других словах тоже. Как просто…»
Думать мешал веселый голос поручика, долетающий из коридора — он говорил что-то быстрое и неразборчивое.
«Получается тавтология — „я есть то, что я есть“. Впрочем, это, кажется, уже было в какой-то книге… Но почему меня с такой назойливостью пытаются убедить, что авторов много? Потому, что автор один… Зачем меня так настойчиво приглашают притвориться создателем мира, предлагая белую перчатку и огромный письменный стол? Чтобы я не догадался, что я и так его создатель, ха-ха… А вот бедный Ариэль так крепко уверен в своем авторстве, что никогда, никогда не сможет понять, как обстоят дела на самом деле…»
Самообоготворение (Самообожествление)
Человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает
себя свиньей — и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть. Но человек
очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.
Меня часто путают с Богом — говорят: «Господи, опять ты?!»
Самообоготворение (Самобожествление) как качество личности – склонность мнить, признавать, объявлять себя Богом; относиться к себе как к божеству; почитать себя до обожания.
Человек, выставляющий себя Богом, попросту всего лишь отпетый негодяй. Мы в слово «негодяй» вкладываем несколько иной смысл. Вместе с тем во многих духовных традициях негодяем является именно тот, кто выставляет себя Богом. Выставляя, подменяя собой Бога, человек тем самым подтверждает факт, что он находится под влиянием энергии невежества и деградации, ибо, когда человек находится в невежестве, он поклоняется себе, он считает себя Богом. Не верит в Бога, а поклоняется уже самому себе.
Считать себя Богом – одна из разновидностей проявления гордыни и негодяйства. Император Калигула – махровый негодяй — объявил себя Богом и стал появляться в одежде божеств и с их атрибутами – молнией Юпитера, трезубцем Нептуна и жезлом Плутона, а иногда даже в одежде Венеры.
Люди в невежестве считают себя и свою нацию исключительной, думают, что они какие-то уникальные. Многие из них объявляют себя контактёрами или непосредственно Богами. Они не приемлют конструктивной критики в свой адрес, считая ее оскорблением таких уникальных, исключительных персон, как они.
Великий философ Шрила Прабхупада говорил: «В мире много гуру-мошенников, высказывающих собственное мнение, но мы можем вывести на чистую воду любого из них. Гуру-мошенник может сказать: «Я — Бог» или «Все мы — Бог». Допустим, но сначала нужно определить по словарю, что означает слово «Бог». Как правило, мы узнаем из словаря, что слово «Бог» это Верховное Существо, поэтому мы можем спросить такого гуру: «Вы Верховное Существо?» Если он не в состоянии понять этого, то мы должны объяснить ему значение слова «верховный». Любой словарь сообщит нам, что слово «верховный» указывает на высшую власть. И тогда мы можем спросить: «Вы олицетворяете собой высшую власть?» Гуру-мошенник не сможет ответить на этот вопрос, хоть и провозглашает себя Богом. Бог — Верховное Существо и высшая власть. Никто не равен Ему, и никто не превосходит Его. И, тем не менее, сейчас много гуру-богов и негодяев, объявляющих себя Всевышним. Эти негодяи не в состоянии помочь нам вырваться из тьмы материального бытия. Они не могут осветить тьму, в которой мы находимся, факелом духовного знания. Истинный гуру просто передает то, что высший гуру, Бог, говорит в подлинном священном писании. Гуру не может изменять послание, передаваемое по цепи ученической преемственности».
Выставляя напоказ свою «исключительность и уникальность», можно обмануть себя, но не психиатров. Когда человек считает себя Богом — великим и исключительным, на самом деле он является великим сумасшедшим.
Только великий сумасшедший может заявлять такое: «Я верю в исключительность Америки всеми фибрами души. Но исключительными нас делает не способность обходить международные нормы и верховенство закона, а наше стремление утверждать их посредством действий». Следовало б добавить: — Там, где мы проходим, остаются моря крови и океаны слёз. Поэтому надо вприпрыжку бежать к психиатру с нашей непреодолимой тягой всех отдемократить и задемократизировать, ибо это уже явная патология. Срочно нужно принудительное лечение.
Рассуждая о словах Обамы по поводу того, что американцы есть исключительная нация, Александр Лукашенко заметил: «Я, как историк, не могу осмыслить, что это за нация такая – американская, которая себе присвоила право некой исключительности. Мы эту исключительность в середине прошлого века пережили… И вообще Обама меня поражает! Ещё совсем недавно чернокожие люди в Америке рабами были… Сегодня уже об исключительности какой-то заявляют… Я никогда не думал, что человек, вышедший из этих бедных слоёв, сможет вообще риторику в мире такую проводить… Это недопустимо. Это крайне опасно…»
К психиатру приходит мужчина и говорит: — Я Наполеон. – Замечательно. У нас уже есть дюжина Богов, три Сталина, два Гитлера и три Наполеона. Будете четвёртым. – Доктор, Вы не поняли мою уникальность и исключительность. Я – торт «Наполеон».
На службе у «Богов» есть жёлтые газетёнки, журношлюшки которых подстраиваются под волну Бога, кто-то сразу в лоб объявляет себя Богом. Или говорит, что если мы правильно себя будем вести, достаточно очистимся – сами все станем Богами.
Боги – самозванцы не хотят понимать, что противоестественно считать себя Богом, пупом Земли, Центром Вселенной, человеком, ради которого встаёт солнце, чтобы полюбоваться, как он проснулся. Противоестественно считать, что петухи кричат «кукареку» только для того, чтобы разбудить меня любимого для совершения великих, исключительных дел.
Разумный человек предполагает возможность совершения ошибок, глупец уверен, что всё будет, как он хочет. Это называется – мнить себя Богом. Разумный, сильный человек осознаёт, что ошибки предполагают обязательства расплачиваться за них. Он смиренно принимает негативный сценарий и думает, какие плюсы он может извлечь из создавшихся необратимых обстоятельств. Глупец, мнящий себя Богом и только умеющий предполагать оптимистичные сценарии, теряется, впадает в жесточайшую депрессию, когда невидимая рука неопределённости разрушает его предположения.
«Я знаю только то, что ничего не знаю», — сказал Сократ – один из величайших философов в истории человечества. Казалось бы, кому, как не Сократу считать себя богом, быть очень высокого мнения о себе, мнить себя исполином человеческого духа, смело утверждать, что каждая его мысль – бриллиант человеческой мудрости? Но великий мыслитель понимал, насколько малы и относительны знания человека, насколько они субъективны, чтобы уверенно утверждать — мое мнение – это абсолютная истина, тема исчерпана, больше говорить нечего.
Человек в невежестве во многом из-за отсутствия знаний чрезмерно уверен в себе, поэтому считает себя Богом Это — яркое свидетельство раздутого ложного эго. Человек совершенно неправильно, искажённо воспринимает мир. Нужно жить с сознанием, что всё зависит от Бога, но действовать так, как будто всё зависит только от тебя. Иначе, будет чрезмерная уверенность в себе, то есть, подмена собой Бога. Когда человек в чрезмерной уверенности думает, что всё зависит только от него, он в своей гордыне перечёркивает Бога. Грех – это когда думаешь, что раз всё зависит только исключительно от меня, значит, Бога нет.
Позорно смотрится тот атеист, который считает себя Богом на земле. Писатель Владимир Рыбин в романе «Поцелуй Иуды» пишет: «… Отринь гордыню, не мни себя Богом. Потому что тебе мало дано. Но в том малом, что тебе дано, ты обязан быть Богом. Ибо ты создан Богом по образу Его и подобию.
Отринь гордыню. Но и самоуничижение тоже отринь. Богу не нужны ничтожества, унижающие себя. Даже постом и молитвой. Пост и молитва для того, чтобы ты не забывал о своем предназначении исполнять волю Бога. Чтобы в том малом, что тебе дано, ты творил, созидал, обогащая себя и людей, мир. Не распознать, загубить это малое, данное тебе, и есть неисполнение Божьей воли… Сатана говорит: «Ты червь». Божественность, заложенная в тебе, настаивает: «Ты — подобие Бога!»
Философ Вячеслав Рузов говорит, что современный человек прикладывает все усилия, чтобы что-то значить в этом мире, готов пойти на любые ухищрения, чтобы стать великим, чтобы хоть как-то доказать себе свою божественность или как минимум исключительность. Ну не божественность, хотя бы исключительность.
Бог просто прикасается к железу, и оно становится золотом. Поэтому если вы видите человека, который говорит, что он Бог какой-нибудь со страшной фамилией Гробовой, вы можете его попросить сделать из стакана золото. Какая проблема? Никакой проблемы нет, всё понятно. Зачем он берёт деньги, если он Бог? Не Бог никакой. Для Бога нет проблем делать золото. Любого человека можно проверить на его божественность: пусть делает золото публично.