чего ты не делала только чтоб видеться тайно со мною
Чего ты не делала только. Арсений Тарковский
Кукушкой в лесу притаилась
и так куковала, что люди
Завидовать стали: ну вот,
Ярославна твоя прилетела!
И если я бабочку видел,
когда и подумать о чуде
Безумием было, я знал:
ты взглянуть на меня захотела.
И если к земле прикоснуться,
чешуйки все в радугах. Надо
Ослепнуть, чтоб имя твое
не прочесть на ступеньках и сводах
Хором этих нежно-зеленых.
Вот верности женской засада:
Ты за ночь построила город
и мне приготовила отдых.
А ива, что ты посадила
в краю, где вовек не бывала?
Тебе до рожденья могли
терпеливые ветви присниться;
Качалась она, подрастая,
и соки земли принимала.
За ивой твоей довелось мне,
за ивой от смерти укрыться.
Приснись мне, приснись мне, приснись,
приснись мне еще хоть однажды.
Война меня потчует солью,
а ты этой соли не трогай.
Нет горечи горше, и горло мое
пересохло от жажды.
Дай пить. Напои меня. Дай мне воды
хоть глоток, хоть немного.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Арсений Тарковский — Чего ты не делала только: Стих
Чего ты не делала только,
чтоб видеться тайно со мною,
Тебе не сиделось, должно быть,
за Камой в дому невысоком,
Ты под ноги стлалась травою,
уж так шелестела весною,
Что боязно было: шагнешь —
и заденешь тебя ненароком.
Кукушкой в лесу притаилась
и так куковала, что люди
Завидовать стали: ну вот,
Ярославна твоя прилетела!
И если я бабочку видел,
когда и подумать о чуде
Безумием было, я знал:
ты взглянуть на меня захотела.
А эти павлиньи глазки —
там лазори по капельке было
На каждом крыле, и светились…
Я, может быть, со свету сгину,
А ты не покинешь меня,
и твоя чудотворная сила
Травою оденет, цветами подарит
и камень, и глину.
И если к земле прикоснуться,
чешуйки все в радугах. Надо
Ослепнуть, чтоб имя твое
не прочесть на ступеньках и сводах
Хором этих нежно-зеленых.
Вот верности женской засада:
Ты за ночь построила город
и мне приготовила отдых.
А ива, что ты посадила
в краю, где вовек не бывала?
Тебе до рожденья могли
терпеливые ветви присниться;
Качалась она, подрастая,
и соки земли принимала.
За ивой твоей довелось мне,
за ивой от смерти укрыться.
С тех пор не дивлюсь я, что гибель
обходит меня стороною:
Я должен ладью отыскать,
плыть и плыть и, замучась, причалить.
Увидеть такою тебя,
чтобы вечно была ты со мною
И крыл твоих, глаз твоих,
губ твоих, рук — никогда не печалить.
Приснись мне, приснись мне, приснись,
приснись мне еще хоть однажды.
Война меня потчует солью,
а ты этой соли не трогай.
Нет горечи горше, и горло мое
пересохло от жажды.
Дай пить. Напои меня. Дай мне воды
хоть глоток, хоть немного.
planetaryi
planetaryiхаотичные записки невротика
Очнулась, в комнате удушливо-жарко. темно. И в этом промежуточном состоянии, когда вышел из одной двери и вот уже на пороге у другой, я почувствовала как никогда скорость жизни. что вот. уже скоро пик. а потом. это колесо начнет снижаться.
Не думайте, что я и без этого не понимаю. Но разница примерно такая же, как между статуэткой, которая стоит у вас на полке, и статуэткой, которая упала вам на голову. напомнив о себе.
А потом мучительное желание найти тождество с окружающим миром. Прямо так хотелось встать и творить, преобразовывать себя и мир вокруг. Бежать неудержимо. Вот она, свобода..
Нет ничего другого. Кругом только ты и твои лики. Вокруг одни зеркала. Зажги в себе свет и он тут же осветит тебя..
Окончательно проснувшись я обнаружила что спала всего пару часов, но просто попала в какой-то другой поток. Правда обычно все эти осознания через некоторое время откатываются назад.
——
А сегодня я хотела об Арсении Тарковском.
Я часто слушаю его стихи, когда собираюсь на работу.. Эти полчаса обычно единственные, которые я провожу одна, и я люблю поразмышлять, и настроиться на день, а он мне очень созвучен.
Читает он так просто и глубоко и между строк легкая грусть человека, который прожил долгую и сложную жизнь, снедаемый противоречиями и собственными страстями он уже успокоился..и рассказывает о своей жизни будто со стороны.
.
На этих записях (качайте смело) он читает стихи разных лет, но сам он уже в преклонном возрасте. и звучат они по другому. приобретают иной смысл.
в них подытоживание. а не надежда..но все равно. как же красиво.
Но какой щемящей тоской они наполнены.
Это мне кажется особенно грустным. самым-самый из всех записей.
Сначала я хотела просто сделать пост из записей стихов, но решила сама подробнее узнать об этом поэте. Все что я знала из его частной жизни, это то, что с матерью Андрея и его сестры они расстались, и что на войне он потерял ногу. И не перестал видеть красоту жизни, наоборот, стал видеть ее иначе, глубже.
«Во время гражданской войны он чуть было не угодил в тюрьму за нелестный акростих » первые буквы которого нелестно характеризовали главу советского правительства Ленина «, которое было сочинено молодыми поэтами (им и его друзьями). В 1921 году, после установления Советской власти на Украине они были арестованы и отправлены в Николаев, однако Арсению удалось сбежать с поезда, после чего он три года скитался по Украине и Крыму, без средств, и вдали от поддержки семьи.
Он узнал, что такое настоящий голод, перепробовал несколько профессий, был учеником сапожника, работал в рыболовецкой артели и переехал в Москву к сестре своего отца. Два года он перебивался случайными заработками, и поступил на Высшие литературные курсы, возникшие на месте закрытого после смерти Валерия Брюсова Литературного института, где нашел учителя и старшего друга — поэта Георгия Шенгели. Вместе с Тарковским на курсах учились Даниил Андреев, Мария Петровых и Юлия Нейман. На Литературных курсах Арсений знакомится с Марией Вишняковой, на которой женился в 1928 году.»
Удивительно, но при написании поста о М.Ц. я и не посмотрела, что она неспроста сделала это посвящение,
Географическая и временная разница даже не вызвала мысли, что они могли быть знакомы.
Однако, как Арсений Тарковский не был для нее посторонним человеком. Они познакомились осенью 1940 года.
Из его воспоминаний:
Однако в том же году он вступил в брак с Антониной Бохоновой, роман с которой начался в 36 году..
Наверное он говорит не о взаимной любви, а легком увлечении Марины, которому он не препятствовал и которое ему льстило. А может. Вообще те поколения (довоенные, «междувоенные») жили с такой огромной скоростью. Как только расправляли крылья и летели как можно быстрее, как будто предчувствовали.
Не сравнить с нашей теперешней сытой размеренностью.
Более точные данные в интервью его дочери, Марины Тарковской:
Кроме Марины, не обошла и его вниманием Анна Ахматова, собрат по опале, с которой он познакомился в 46 году (биограф отмечает это как одно из важнейших событий в жизни). Ахматова даже написала хвалебную рецензию на книгу его стихов, (с трудом верится что она на такое способна), однако книга не вышла, в ней не было ни одного хвалебного стихотворения Сталину. Но первая книга выйдет только в 1962. Дружба поэтов продлилась до самой смерти, на которую он отозвался циклом стихотворений.
Кроме того, его жизнь отмечена целым рядом личных драматических событий. Это был настоящий человек страстей, сильных и глубоких и долговременных.
Также одним из самых ярких и неизгладимых впечатлений в его жизни было знакомство и дружба с Марией Фальц, его первой юношеской любовью. Он была старше на 9 лет (Тарковскому на тот момент было 16), уже успела побывать замужем и остаться вдовой. Арсений пытался связать с ней жизнь, и он был ей небезразличен, но по ряду причин быть вместе им не удалось.
В 1932 году Мария умерла от туберкулеза, Арсений всю жизнь не мог пережить эту утрату.
«— И все-таки мистически он не расставался с несравненной Фальц: «Лети, уносишь на своих губах сырой земли холодный привкус», — писал он. Ощущаешь в этих стихах дыхание самой вечности. «
То что «свидания» посвящены именно М. Фальц, а не Марии Вишняковой утверждает и Марина Арсеньевна Тарковская. Надо отдать ей должное, она очень трепетно и объективно относится к наследию отца, ничего не приукрашивая, спокойно говорит о его любви к другим женщинам кроме их матери, без обид.
А ведь обида-то была, и еще какая..
И вот он ушел от нас, живет в другой семье, а не с нами. Мы, дети, не могли тогда знать, как сложны бывают отношения взрослых, сколько нужно любви, терпения и самоотречения, чтобы сохранить семью. Возможно, эта ранняя травма и сделала Андрея отчаянным задирой, а меня замкнутой, молчаливой девочкой.»
«Папа влюбился в жену писателя Тренина — Антонину Александровну. Борьба за нее длилась несколько лет. Для мамы наступили трагичные дни. Да и отцу новая любовь давалась нелегко. Родители развелись лишь в 40-м году. С мамой — двое детей, четырех и двух лет. Для обоих разрыв был мучителен. Потом отец напишет Андрею: «Не будь листком на ветру. И не бросайся в страсть, как в глубокий колодец».
И все. жизнь разделилась на до и после.
На самом деле на фронт его не брали по состоянию здоровья и он написал в Президиум Союза писателей около одиннадцати писем-заявлений с просьбой направить его на передовую. В декабре 1941 года он получил вызов в Москву и 3 января 1942 года был зачислен на должность писателя армейской газеты, кроме того участвовал и в боевых действиях. » Солдаты вырезали его стихи из газет и носили в нагрудном кармане вместе с документами и фотографиями близких. По приказу маршала Баграмяна Тарковский написал «Гвардейскую застольную» песню, которая пользовалась большой популярностью в армии. Несмотря на труднейшие условия военного быта и повседневную работу для газеты, Тарковский не забывал создавать лирические стихи – «Белый день», «На полоски несжатого хлеба. », «Ночной дождь».» После войны за ним самоотверженно ухаживала вторая жена Антонина, но навещала и Мария Вишнякова с детьми. Она так и не вышла замуж и посвятила себя детям. Арсения она простила и любила всю жизнь. Они переписывались, сохранились некоторые трогательные письма 38-39 года, где она обращается к нему «Милый Асишка», «Милый Асинька», интенсивная переписка велась и во время войны.
Вообще Зеркало на 100% автобиографичный фильм. Я его смотрела раза два или три но не заостряла на этом внимания. А ведь там нет выдуманных эпизодов. Но однако, и сценария толком нет. это именно эпизоды, впечатления, чувства. Андрей очень расстроился что соотечественники приняли фильм холодно. А ведь это и не фильм, просто душа, высокохудожественно вывернутая на изнанку. Там снималась его мать, За кадром читал стихи отец. Обстановка была воссоздана максимально точно. И прекрасный Янковский так похож на отца.
Из всех фильмов сына Арсений Александрович любимым считал «Сталкера», ну. Зеркало наверное его кололо совсем по-живому.
——
Он точно один из тех многих творческих людей, кто сам себя сжигает до тла. Человек страстей..
Постепенно второй брак распадается, возможно оттого что Тарковский не выдержал стыда и унижения зависимости от жены, особенно в первое время после травмы, вероятно ему было стыдно быть таким. Свою беспомощность он никак не мог принять. («Где я лежал в позоре, в наготе».- строка из стихотворения того времени)
Вторая жена очень переживала этот разрыв и в 1951 году умерла.
Мучимый чувсвом вины, он уходит от второй жены к известной переводчице Татьяне Озерской. О ней знакомые поэта говорят противоречивые вещи. в общем ее недолюбливают, и вспоминают пару унизительных для Арсения Александровича эпизодов, другие наоборот.
Марина не высказывала какой-либо эмоциональной окраски, но о второй жене отзывалась куда теплее.
на фото с третьей женой
В начале восьмидесятых годов вышли сразу три книги поэта: «Зимний день», «Избранное» и «Стихи разных лет». Книга «Избранное», состоявшая из стихотворений, поэм и переводов стала самым значительным из изданий, вышедших при жизни поэта.
В 80-х отношение к Тарковским изменилось. Изменилась власть. Андрей и его фильмы получили заслуженное внимание, повышенный интерес был прикован и к Арсению, он даже был награжден орденом Трудового Красного Знамени, и вышли его сборники «От юности до старости» и «Быть самим собой». Но в подготовке этих книг к изданию он уже не участвовал из-за плохого состояния здоровья.
Чего ты не делала только чтоб видеться тайно со мною
Книга издана к 110-летию со дня рождения Арсения Тарковского.
«Звезда нищеты». Арсений Александрович Тарковский
Я тень из тех теней…
«Стихотворений на свете так мало, что поэзия была бы Ко и нор’ом» (в современном написании – Кохинор, знаменитый алмаз), – писал молодой Пастернак в письме к отцу, – если бы ее не переполняли и не заслоняли бесчисленные «стишки». В конце жизни он говорит о том же: о позоре литературного производства, о «литературном процессе», который только тем и занят, чтобы сделать появление этих редчайших вещей крайне затруднительным – или вообще невозможным[1]. До последнего времени, слава Богу, «поэтам хорошим и разным», «литературному процессу» и направляющим этот процесс критикам и теоретикам добиться этого все же не удалось. Вопреки всему, кто-то еще раз дает нам увидеть, что поэзия – аномалия в ряду обыденностей, счастье и чудо. Что то, что может сообщить она, никаким другим образом не сообщается.
За это мы и благодарны Арсению Александровичу Тарковскому. В самое неблагоприятное для этого время он был занят этими редчайшими, как алмаз Кохинор, вещами – стихами: бессмертными, поющими словами, которые в греческой античности называли крылатой речью. Драгоценные камни естественно ассоциируются со звуком его стихов, но еще больше – «капля лазори», вода, не простая, царственная, ионийская вода:
К «литературному процессу» своей современности (нескольких довольно разных современностей: литературной современности 30-х, 40-х, 50-х, 60-х годов) они не имели никакого отношения. Там писали, там рассуждали, там спорили совсем о другом и по-другому. Там всегда было не до ионийской воды и камней Кохиноров.
Начнем с одного из самых чудесных русских стихотворений: «Бабочка в госпитальном саду».
Тарковского часто называют последним поэтом высокой (или чистой, или классической) традиции; естественно, эта традиция включает в себя модерн и авангард. Но высокую традицию уже погребали на похоронах Ахматовой – и сам Тарковский прощался с ней как с последней тенью:
В таком случае он – уже после-последний поэт; иногда мы слышим об этом от него самого:
В этой связи рядом с ним можно вспомнить единственное имя – Марию Петровых. Они, младшие друзья «последних поэтов» – Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой – остались среди чужих, в глухом одиночестве (я имею в виду одиночество поэтическое, а не биографическое).
Есть такой склад поэта – как и человеческий склад: поздний ребенок в семье, последыш. Вокруг Тарковского были уже поэты другой культурной крови. Конец прежнему роду подвела, казалось, сама история: нужно было хотя бы краем детства, как Тарковский, застать другой мир и другой русский язык («А в доме у Тарковских…»). Следующим поколениям в этом было отказано. Они не застали необесчещенного мира. А в обесчещенном – откуда взять святую беспечность, и странное беззлобие, и неувядающее восхищение? А из этих веществ и слагается форма той поэзии, которая редка, как Кохинор.
Что же такое честь? В посвящении Мандельштаму Тарковский пишет:
Нищее величье – оксюморон, но и задерганная честь – тоже оксюморон, которого можно не заметить: честь, среди прочего, предполагает личную неприкосновенность, для начала телесную, habeas corpus[2]:
Многое другое так же отвратительно для человека чести, какими и были поэты «старой традиции»[3], все те, кого с дикарской усмешкой называли «небожителями».
Но что-то мешает мне увидеть творческое одиночество Тарковского в словесности 60—70-х годов таким образом, как одиночество прощального запоздалого голоса, приходящего из невозвратного прошлого. И сам Тарковский думал иначе:
Он чувствовал себя не «последним», а начинающим будущее. Звезда его – не вечерняя, а утренняя:
Так, впрочем, всегда и чувствуют свое дело поэты этой – классической? высокой? чистой? как назвать ее? – традиции.
Удивительно вот что: поэзия, все мосты к которой были последовательно сожжены, все входы завалены нескладными, плоскими, бесцеремонными стихами «в стиле баракко»[4], которые и составляли норму нашего «литературного процесса», – поэзия Тарковского не была непонята; больше того, она не была неполюблена, с первой же его запоздалой книги («Перед снегом», 1962[5]). Мы переписывали их и помнили наизусть[6].
«Стихотворений на свете так мало, что поэзия была бы Ко и нор’ом, не пучься она от изобильного множества стишков; стишками занимаются стада, табуны» // Борис Пастернак. Об искусстве. М., «Искусство», 1990. С. 308.
«Я бы никогда не мог сказать: «побольше поэтов хороших и разных», потому что многочисленность занимающихся искусством есть как раз отрицательная и бедственная предпосылка для того, чтобы кто-то один неизвестно кто, наиболее совестливый и стыдливый, искупал их множество своей единственностью и общедоступность их легких наслаждений – каторжной плодотворностью своего страдания». Письмо Вяч. Иванову. – Указ. соч. С. 350. «Литературный процесс», школы и направления, «столетия посредственности и банальности» «лишь для того и существуют, чтобы гению… как можно больше усложнить и затруднить миссию возмещения». Письмо Ренате Швейцер. – Указ. соч. С. 357.
Букв.: «Да имеешь тело» (лат.). Право личной неприкосновенности гражданина, установленное «Великой Хартией» (Magna Charta), подписанной Иоанном Безземельным в 1215 году.
Здесь я вновь вспомню Пастернака – вообще говоря, поэта, по письму совсем не близкого Тарковскому. Но, как на «старшем» в этой традиции, о которой мы говорили, на Пастернаке лежал долг высказывать и обдумывать то, о чем Тарковский за пределами стихотворства молчал. Размышляя о поразительности таланта, который он прежде всего, как мы уже слышали, соединял с совестью, стыдливостью и плодотворным страданьем – и этим противопоставлял гения «процессу», Пастернак говорит и об этом его качестве: чести. «Дарование учит чести и бесстрашию, потому что оно открывает, как сказочно много вносит честь в общедраматический замысел существования». Письмо К. Кулиеву. – Пастернак. Указ. соч. С. 336.
Удачная находка Е. Евтушенко: «У барака учился я больше, чем у Пастернака, …и стихи мои в стиле баракко». Диалектику учили не по Гегелю, поэзию – не по Пастернаку. Чем не переставали гордиться.
Первая книга А. Тарковского должна была выйти в 1946 году. Но после «внутренней рецензии», в которой говорилось, что Тарковский принадлежит к черному пантеону русской поэзии: Федор Сологуб, Мандельштам, Гумилев, Ходасевич, и поэтому, чем «талантливее эти стихи, тем они вреднее и опаснее», набор был рассыпан.
Еще более широкое хождение стихи Тарковского получили после фильма «Сталкер». Мне случалось видеть перепечатки под названием «Стихи из фильма «Сталкер» без имени автора.
Чего ты не делала только чтоб видеться тайно со мною
Чего ты не делала только,
чтоб видеться тайно со мною,
Тебе не сиделось, должно быть,
за Камой в дому невысоком,
Ты под ноги стлалась травою,
уж так шелестела весною,
Что боязно было: шагнешь –
и заденешь тебя ненароком.
Кукушкой в лесу притаилась
и так куковала, что люди
Завидовать стали: ну вот,
Ярославна твоя прилетела!
И если я бабочку видел,
когда и подумать о чуде
Безумием было, я знал:
ты взглянуть на меня захотела.
А эти павлиньи глазки –
там лазори по капельке было
На каждом крыле, и светились.
Я, может быть, со свету сгину,
А ты не покинешь меня,
и твоя чудотворная сила
Травою оденет, цветами подарит
и камень, и глину.
И если к земле прикоснуться,
чешуйки все в радугах. Надо
Ослепнуть, чтоб имя твое
не прочесть на ступеньках и сводах
Хором этих нежно-зеленых.
Вот верности женской засада:
Ты за ночь построила город
и мне приготовила отдых.
А ива, что ты посадила
в краю, где вовек не бывала?
Тебе до рожденья могли
терпеливые ветви присниться;
Качалась она, подрастая,
и соки земли принимала.
За ивой твоей довелось мне,
за ивой от смерти укрыться.
С тех пор не дивлюсь я, что гибель
обходит меня стороною:
Я должен ладью отыскать,
плыть и плыть и, замучась, причалить.
Увидеть такою тебя,
чтобы вечно была ты со мною
И крыл твоих, глаз твоих,
губ твоих, рук – никогда не печалить.
Приснись мне, приснись мне, приснись,
приснись мне еще хоть однажды.
Война меня потчует солью,
а ты этой соли не трогай.
Нет горечи горше, и горло мое
пересохло от жажды.
Дай пить. Напои меня. Дай мне воды
хоть глоток, хоть немного.
Источник: Арсений Тарковский. Стихи разных лет. Москва, «Современник», 1983.