Выдающийся историк русской культуры лихачев отмечал что говоря
Особенности русской культуры по Д. С. Лихачёву
Дата публикации: 19.02.2016 2016-02-19
Статья просмотрена: 7725 раз
Библиографическое описание:
Худякова, Л. В. Особенности русской культуры по Д. С. Лихачёву / Л. В. Худякова. — Текст : непосредственный // Молодой ученый. — 2016. — № 4 (108). — С. 865-867. — URL: https://moluch.ru/archive/108/26186/ (дата обращения: 09.12.2021).
В статье представлены некоторые особенности русской культуры по мнению отечественного учёного, культуролога Д. С. Лихачёва.
Ключевые слова: русская культура, традиции, история.
Д. С. Лихачёв — автор фундаментальных работ по истории русской литературы и русской культуры, один из главных национальных идеологов, по словам американского историка Н. В. Рязановского. В своей работе «Русская культура», состоящей из ряда статьей, он указал особенности, историю и развитие культуры нашей страны.
В речи, подготовленной для международной конференции «Великая Европа культур», Д. С. Лихачёв отмечал, что русская культура должна принадлежать к культуре европейской, которая является культурой универсальной, способной хранить опыт и культурные традиции разных народов мира, усваивающей лучшие стороны культур человечества. Их объединяют такие черты как терпимость к иным взглядам, личностный характер, свобода [1, с. 45].
В качестве примера универсальности нашей культуры, Д. С. Лихачёв говорил о масштабе исследовательских работ, проведённых в дореволюционной Российской императорской Академии наук. Несмотря на малое количество её членов, на самом высоком уровне были представлены тюркология, арабистика, китаеведение, африканистика, кавказоведение и др [1, с. 19].
В качестве примера восприимчивости к другим культурам, можно сказать о влиянии Востока. Некоторые орнаменты, использованные в русских монастырях, соборах и памятниках не совсем характерны для русского искусства. В резьбе собора Троицкого монастыря и ряде памятников, связанных с Никоном, используется распространенный арабский мотив «вечного повторения», часто представляющий собой гравированный вариант виноградной лозы. Развитие дипломатических отношений со странами Востока и поездки князей в те края привнесли в русскую культуру новые мотивы и стили, которые постепенно стали частью русской культуры.
Особую роль Д. С. Лихачёв отводит языку. Он, как считал академик, является не просто средством коммуникации, а творцом, создателем, «заместителем» русской культуры. Язык является важнейшим сокровищем, достоянием любого народа, отражающим его «внутреннюю силу» и историю. «Не только культура, но и весь мир берёт своё начало в Слове [3]. Рассуждая о русском языке, Д. С. Лихачёв не случайно называл его одним из совершеннейших языков, который подарил миру множество шедевров литературы. В настоящее время, согласно статистике, более 200 миллионов человек считают русский язык родным, а по количеству говорящих на нём, он занимает 6 место в мире. Развивавшийся в течение многих столетий, наш язык находился в непрерывном движении, изменялся, впитывал в себя характерные черты каждой эпохи. Помимо множества факторов, оказавших влияние на его развитие, лексическому богатству русского языка способствовала христианская вера, в лоне которой он долгое время формировался, благодаря этому в быту и жизни людей укрепилась религиозная лексика, без которой нам трудно представить свою жизнь (благодарю, спасибо, любовь и др.) [4]
Кроме того, религия повлияла и на культуру в целом. По мнению академика Лихачёва, историю русской культуры следует начинать с момента крещения Руси, после которого началось её приобщение к наиболее развитым странам того времени. Приобщение происходило успешно, так как на Руси, ещё до принятия христианства существовала развитая система религиозных представлений, богатая фольклорная база. Помимо этого, с приходом христианства возникли новые культурные явления, такие, как двоеверие, которое выражалось в параллельном сосуществовании христианства и дохристианских верований. Например, празднование некоторых особо почитаемых языческих праздников, таких как масленица или Ивана Купала, а русская православная церковь постепенно заняла важное место в духовной и политической жизни страны.
Помимо этого, Российское государство испытало на себе мощное влияние двух культур: Византии и Скандинавии. Византия передала России духовные традиции, веру, а Скандинавия политическую и военную культуру. Государственное и духовное начало не сливались, как отмечал академик Лихачёв, а лишь приобретали различный характер, а по замечанию Н. А. Бердяева, уникальность России, совмещавшей в себе Европу и Азию, выразилась в антиномичности, проявляющейся в противоречивости русского национального характера. Борьба двух культур отразилась и на религиозной жизни страны, достаточно вспомнить раскол в церкви и появление еретических движений. Русь долгое время вбирала в себя черты греческой и скандинавской культуры, которые постепенно меняли свой смысл, приобретали новое значение.
А. С. Запесоцкий, российский учёный, доктор культурологии, в своем труде, посвящённом деятельности Д. С. Лихачёва «Дмитрий Лихачёв — великий русский культуролог» [5], отмечает, что фундаментальной культурологической идеей Дмитрия Сергеевича было утверждение о том, что модели национального будущего коренятся в прошлом, так как «настоящее всегда воспринималось в России как находящееся в состоянии кризиса» [6]. В трудные времена, когда перед Русью стояла проблема выбора, пути развития, она всегда обращалась к прошлым эпохам. Встатье «Русская культура в современном мире» Дмитрий Сергеевич приводит в пример высказывание А. П. Чехова: «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить». Эта фраза как нельзя лучше показывает важную национальную черту — глубокий интерес к истории, который позволяет не только обратиться к опыту предков, но и служит источником вдохновения для писателей, поэтов, художников, пытающихся заглянуть в глубину веков, в переломные моменты жизни общества, разобраться в событиях истории и их влиянии на настоящее. Ярким примером служат произведения А. С. Пушкина, такие как «Борис Годунов», «Капитанская дочка» и др. Острый интерес заставляет автора обратиться событиям, отразившимся на русской истории и раскрыть их взаимосвязь с человеческими судьбами. Исторический роман Л. Н. Толстого «Война и мир» стал настоящей хроникой событий 1812 года, а через психологическое описание главных действующих героев мы можем проследить их отношения к происходившим событиям, почувствовать настроения общества того времени.
Размышляя о будущем русской культуры, Д. С. Лихачев настроен оптимистично. Он считает, что «Если мы сохраним нашу культуру и все то, что способствует ее развитию, — библиотеки, музеи, архивы, школы, университеты, периодику, — если сохраним неиспорченным наш богатейший язык, литературу, музыкальное образование, научные институты, то мы безусловно будем занимать ведущее место на Севере Европы и Азии».
Русская культура началась в 988 году?
Девятьсот восемьдесят восьмой год. Верно ли, что он — начальная дата русской культуры?
С тех пор, как в нашей стране атеизм перестал быть государственной религией, а на смену ему вновь пришло христианство, официальные историки пытаются доказать, что начальная дата всей русской культуры — это 988 г. н. э. Академик Д.С. Лихачев пишет: «Сама по себе культура не имеет начальной даты. Но если говорить об условной дате начала русской культуры, то я, по своему разумению, считал бы самой обоснованной 988 год… Основное, что сделано мировым славянством, сделано за последнее тысячелетие. Остальное лишь предполагаемые ценности».
Относясь с глубоким уважением к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву, все же отмечу, что своим авторитетом он способствует утверждению в сознании людей представления о дикости и варварстве славян до принятия ими христианства. А такие мысли «льют воду на мельницу» европоцентризма (о губительности которого мы уже говорили на страницах первого тома книги), по которому все славяне и «прочие азиаты» — отсталые люди.
Однако в действительности дикость дохристианских славян не более чем миф. Об этом свидетельствуют как новейшие данные археологических раскопок, так и непредвзятое изучение уже известных исторических источников.
Поддерживая представления о том, что у наших древних предков не было никаких воззрений, ценностей и идеалов, мы тем самым унижаем не только предков, но и самих себя.
Многие считают, что язычество и атеизм близки — и то и другое одинаково безбожные явления. Однако на самом деле язычество — это религия, близкая другим религиям по сути — вере в Бога. И считать эту религию дикой по меньшей мере глупо. Тем более, что многое из наследия язычества могло бы пригодиться даже современному человеку.
Например, отношение к природе. К сожалению, лозунг Мичурина «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача» стал определяющим принципом современной цивилизации по отношению к Природе. Человечество выбрало для себя легкий путь, ведь, как сказал Рабиндранат Тагор: «Внешне овладеть природой легче, чем любовно проникнуть в нее, ибо на это способен лишь истинно творческий гений». А ведь именно любовное проникновение в природу было свойственно язычеству. И тут нельзя не сказать о том, что закреплению потребительского отношения к Природе во многом способствовало христианство, которое борьбу с язычеством перенесло и на Природу, поставив человека в ранг повелителя Природы. В христианстве нет никаких нравственных запретов на уничтожение Природы. Да и к чему заботиться о среде своего обитания, если вот-вот наступит Страшный Суд.
Впрочем, я не собираюсь спорить о том, что лучше — язычество или христианство. Оценочный подход вообще не применим к такому сложному социальному и духовному явлению, как вера. Тем не менее такой подход свойствен многим и многим критикам язычества, стоящим на позициях современных представлений о культуре и духовных ценностях (причем далеко не бесспорных), оценивающих религию наших предков.
Печально, что предвзятое отношение к язычеству приводит к тому, что об этой религии в наших школах не знают ни учителя, ни ученики. А ведь сказки, мифы, песни наших предков — это неисчерпаемый кладезь мудрости, основанной на многовековом опыте народа.
ГДЗ Русский язык 8 класс Ладыженская. Русский язык в современном мире. Упражнение №4
Выделите в тексте три абзаца и прочитайте его вслух. Выпишите из каждого абзаца предложения, в которых выражена главная мысль. Какие синонимы можно употребить, говоря о русском языке? Какой из них употребляет Д. Лихачёв?
Русская литература — одна из вершин мировой культуры, ценнейшее достояние всего человечества. Имена А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова и других великих русских писателей известны всему культурному миру. Как возникла эта литература? На тысячелетнем опыте культуры слова. Выдающийся учёный−литературовед Дмитрий Сергеевич Лихачёв писал: «Рождению русской литературы способствовал превосходный, гибкий и лаконичный русский язык, достигший ко времени возникновения русской литературы высокого уровня развития. Это был язык с обширным словарным составом, с развитой терминологией — юридической, военной, феодальной, технической; обильный синонимами, способными отразить различные эмоциональные оттенки. »
Решение
Русская литература — одна из вершин мировой культуры, ценнейшее достояние всего человечества. Имена А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова и других великих русских писателей известны всему культурному миру.
Как возникла эта литература? На тысячелетнем опыте культуры слова.
Выдающийся учёный−литературовед Дмитрий Сергеевич Лихачёв писал: «Рождению русской литературы способствовал превосходный, гибкий и лаконичный русский язык, достигший ко времени возникновения русской литературы высокого уровня развития. Это был язык с обширным словарным составом, с развитой терминологией — юридической, военной, феодальной, технической; обильный синонимами, способными отразить различные эмоциональные оттенки. »
Выделены предложения, в которых выражена главная мысль каждого абзаца.
− Д. Лихачев, говоря о русском языке, употребляет синонимы превосходный, гибкий, лаконичный. К ним можно добавить звучный, точный, образный, красивый, развитой и т. п.
Выдающийся историк русской культуры лихачев отмечал что говоря
ПОЭЗИЯ | ЛИНГВИСТИКА | ЭСТЕТИКА запись закреплена
— Русская культура: Лихачев Д.С. (18 книг)
«Каждый человек обязан (я подчеркиваю – обязан) заботиться о своем интеллектуальном развитии. Это его обязанность перед обществом, в котором он живет, и перед самим собой. Основной (но, разумеется, не единственный) способ своего интеллектуального развития – чтение. Чтение не должно быть случайным. Это огромный расход времени, а время – величайшая ценность, которую нельзя тратить на пустяки».
(Лихачев Д.С.»Письма о добром»\\Письмо 22 Любите читать!)
«Древнерусское искусство преодолевает окружающую человека косность, расстояния между людьми, мирит его с окружающим миром. Оно — доброе
Хороший в русском языке — это прежде всего добрый. «Пришли мне чтения доброго», — пишет своей жене в берестяной грамоте один новгородец. Доброе чтение — хорошее чтение. И товар добрый — это хороший товар, добротный. Доброта — это человеческое качество, ценнейшее из всех. Добрый человек уже самой своей добротой превозмогает все человеческие недостатки. В старое время, в Древней Руси, доброго не назовут глупым. Дурак русских сказок добрый, а следовательно, поступает по-умному и свое в жизни получит. Дурачок русских сказок уродливого коня-горбунка приласкает и жар-птицу, прилетевшую пшеницу воровать, отпустит. Те за него потом и сделают в трудную минуту все, что нужно. Доброта — она всегда умная».
(Дмитрий Лихачев «Еще о доброте»)
«К древнерусской литературе в университете я обратился потому, что считал ее мало изученной в литературоведческом отношении, как явление художественное. Кроме того, Древняя Русь интересовала меня и с точки зрения познания русского национального характера. Перспективным мне представлялось и изучение литературы и искусства Древней Руси в их единстве. Очень важным казалось мне изучение изменений стилей в древней русской литературе, во времени».
(Дмитрий Лихачев «Заметки и наблюдения»)
___________________________________________
Дми́трий Серге́евич Лихачёв (28 ноября 1906 — 30 сентября 1999) — знаменитый русский филолог, действительный член (академик) АН СССР, затем Российской Академии наук.
Автор фундаментальных трудов, посвящённых истории русской литературы (главным образом древнерусской) и русской культуры. Автор сотен работ (в том числе десятков книг) по широкому кругу проблем теории и истории древнерусской литературы, многие из которых переведены на английский, болгарский, итальянский, польский, сербский, хорватский, чешский, французский, испанский, японский, китайский, немецкий и другие языки. Автор 500 научных и около 600 публицистических трудов.
Книга является итогом всестороннего изучения тысячелетней русской культуры.
Автор отстаивает гуманистическую концепцию единого культурного пространства, обосновывает европейскую ориентацию русской культуры и раскрывает природу национальной самобытности.
Первое издание этой книги вышло к 90-летнему юбилею автора в 1996 году и разошлось в рекордно короткие сроки. Читательский интерес к размышлениям ученого и гражданина, пережившего все лишения и перемены, выпавшие на долю нашей страны на протяжении этого сложного века и сохранившего свободу совести и мышления, побудил издательство выпустить второй тираж, а академика Лихачева — дополнить книгу новыми статьями о природе, культуре, пессимизме и оптимизме.
Вступительные замечания
Глава 1. Проблема характера в исторических произведениях начала XVII в
Глава 2. Стиль монументального историзма XI—XIII вв. (иллюстрировано)
Глава 3. Черты эпического стиля в литературе XI—XIII вв.
Глава 4. Экспрессивно-эмоциональный стиль конца XIV—XV в.
Глава 5. Идеализирующий биографизм XVI в.
Глава 6. Кризис средневековой идеализации человека в житийном жанре.
Глава 7. От исторического имени литературного героя к вымышленному.
Глава 8. Жанровые различия в изображении людей.
Глава 9. Открытие ценности человеческой личности в демократической литературе XVII в.
Глава 10. «Стиль барокко» второй половины XVII в.
Заключительные замечания
Сборник статей, посвященных памяти выдающегося историка архитектуры и археолога Н.Н. Воронина, автора монументального исследования «Зодчество Северо-Восточной Руси«. В сборнике представлены работы, посвященные различным аспектам древнерусской истории и культуры.Следы рунической письменности в черняховской культуре.О роли фольклора в изучении славянских древностей.Древние города Понеманья и южнорусские земли в конце 10-13 вв.Деревянные сооружения городского хоз-ва в древней руси.Погребения купца на древнем Селигерском пути.Надпись 11 в.на стене церкви Михаила Выдубицккого монастыря в киеве.О религиозных представлениях вятичей 11-13 вв.Домен Ростислава Смоленского.К вопросу об архитектурно-археологическом исследовании Московского Кремля.Термин бела древнерусских памятников.Пайцза из Симферопольского клада.Судьба тверского списка хроники Амартола на рубеже 14-15 вв.Двуименные монеты Василия II и Шемяки и двоевластие в Москве.Борьба за суздальское наследство 1174-1176 гг.Изборские каменные кресты.Семисоборная роспись Новгорода.К истории Стоглавого собора 1551 г.О приписках к лицевым летописям времен Ивана Грозного.Печатный пролог 17 в.другие статьи.`
Дмитрий Лихачев, историк и теоретик литературы (стр. 5 )
 | Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 |
В России первым явлением, противопоставившим себя «единству стиля», было барокко. Возникнув в Испании и Италии во времена Контрреформации, оно очень быстро освободилось от своего идеологического происхождения и распространилось на протестантские страны. Это был, пишет Д. Лихачев, высоко «формализованный» стиль, способный «обслуживать прямо противоположные идеологии…».[184] Его переменчивый характер и отсутствие идеологической привязки объясняют, почему он сыграл столь важную роль в переходе русской литературы к современной системе. Не являясь носителем внутренне связного видения мира, но порождая обилие новых форм, он ослаблял обязательную ранее связь между конкретным идейным содержанием и художественной формой.
Ни в одной из стран, которые затронуло барокко, включая Россию, этот стиль не охватил все аспекты национальной культуры. Происходившее в XVII веке в России социальное расслоение, важность которого Д. Лихачев неоднократно подчеркивал, сделало возможным появление литературного течения, которое распространилось в пределах одного-единственного общественного класса. С этой точки зрения, придворный театр и силлабическая поэзия – новые явления, чуждые древнерусской литературе. Барокко – первый в России стиль, который не был «стилем эпохи». Ограниченный определенными социальными рамками, слабый идеологически, он принес с собой свободу выбора и послужил решающим этапом при переходе к новой литературной системе.
Первый закон жизни культуры (постепенный отказ от первоначального единообразия) влечет за собой важное следствие: появление индивидуальных ценностей и «личного начала» как основы литературного творчества. В той мере, в какой восприятие оказывается отныне открытым разнообразным эстетическим «кодам» – вещь, немыслимая во времена, когда безраздельно царило «единство стиля», обязательные литературные формы, которые Д. Лихачев обозначает термином «матрицы» (нормы жанров, нормы употребления «этикета», «окаменевшие» эпитеты, по выражению Веселовского, традиционные темы, образы и мотивы), облегчавшие создание произведений, но стремившиеся исключить любые личные нововведения, будут мало-помалу исчезать. В XVIII–XX веках безусловное подчинение традиции уступает место «осознанному и сознательному освоению всего литературного прошлого»; автор располагает все большими и большими возможностями, что и ведет к индивидуализации творчества. Сегодня исчезновение коллективного творчества в литературе особенно очевидно, а значит, жанровые различия перестают играть сколько-нибудь значительную роль. Каждое новое произведение, задавая себе свои собственные нормы, становится новым жанром. На такого рода общих чертах литературной эволюции Д. Лихачев обосновывает свое утверждение об универсальном характере реалистического стиля, который, будучи результатом процесса постоянной диверсификации, знаменует собой эпоху «индивидуальных стилей».[185]
Таким образом, уважение законов культурной эволюции и ее непрерывности, сохранение культурной «памяти» не означает ностальгического возвращения к теням прошлого. Более того, это диаметрально противоположные явления. Д. Лихачев вовсе не живет ностальгией по прошлому, и область его исследований не должна вводить нас в заблуждение.
Конечно, он знает, каким очарованием обладает средневековая система для современного сознания, сожалеющего об утраченном единстве: «Красота этого эстетического единства жизни настолько покоряла иногда людей нового времени, что всегда и во всех странах, особенно в период господства романтизма, находились поборники старины, стремившиеся возродить это эстетическое единство жизни, по крайней мере в собственном бытовом укладе и в собственных художественных произведениях».[186] Но Д. Лихачев напоминает, что такого рода попытки обречены на провал, поскольку противоречат закону культурной жизни и природе современного эстетического сознания, для которого любая художественная форма является относительной и которое не способно, не совершая над собой насилия, ограничиться одним эстетическим кодом. Он иронизирует над «романтическими поклонниками национального прошлого», над теми, кто внутри или за пределами советского мира восхваляют эстетическое единство и идеологическое единообразие. Трудно не вспомнить здесь о Солженицине с его мечтой о чудесном возвращении в милое сердцу прошлое.
Д. Лихачеву чуждо романтическое сожаление о единодушии и коллективном начале художественного творчества, характерном для «монологических» или «догматических» культур. Лихачев явно не соглашается с мыслью Бахтина. Народная культура, как он показывает, вовсе не предполагает разнообразия в видении мира и эстетических системах – она так же «монологична», как и «официальная» культура. Если расцвет «народной смеховой культуры» в России совпадает по времени с разрушением монолитного характера русской литературы, то это особенность определенного исторического момента, когда оба принципа, книжный и народный, пришли во взаимодействие друг с другом. В отличии от Бахтина, который в своей книге «Творчество Франсуа Рабле…» и в статье «Формы времени и хронотопа в романе» абстрагирует «монологический» и «диалогический» принципы от конкретных исторических условий и рассматривает их слишком отвлеченно, Д. Лихачев помещает их в диахроническую последовательность. О каком-либо предпочтении «монологического» («догматического») или «диалогического» («релятивистского») принципа не может быть и речи: смена одного другим есть объективный исторический факт, еще один закон жизни культуры.
В период господства «коллективного начала» единство системы ценностей являлось д а н н о с т ь ю, а не результатом в ы б о р а. Сознание не в состоянии было воспринимать иное. Современное сознание, напротив, приходит к единообразию, лишь выбрав его среди других систем. Показывая нелепость возврата к «коллективному началу» и неизбежность насилия, которое оно принесет современному сознанию, релятивистскому по определению, Д. Лихачев выступает против тех, кто хочет навязать современному мышлению единые нормы и модели, чьим идеалом является идеологическое единообразие. «Индивидуальные ценности», на которых основана жизнь современной культуры, в том виде, в каком они начали утверждаться в России в XVIII веке, имели решающее значение для происходившей в эту эпоху секуляризации и для освобождения от авторитарных идеологий.
Однако эстетический «плюрализм» заключает в себе опасность распыления, атомизации. Иногда кажется (и Д. Лихачев это признает) что современной литературе угрожает опасность растворения в непосредственной данности, в документе, в произвольности абсолютного индивидуализма. Он выражает сожаление по поводу распространенной привычки «писать книги так, словно авторы записывают свою вечернюю болтовню за стаканом чая, не пытаясь причесать, сократить или привести в порядок свои растрепанные мысли, избавиться от разрывов ассоциативных связей».[187] Но, с его точки зрения, этим нарастанием «энтропии» можно пренебречь, имея в виду то культурное богатство, которое несет с собой диверсификация традиции.
Лихачева отличает его от таких западных мыслителей, как К. Леви-Стросс, который констатирует деградацию коллективного отношения к действительности и по мнению которого индивидуальная свобода, не направляемая объективной необходимостью, лишает современное художественное творчество убедительности.[188] Ускоренная смена стилей (которую Д. Лихачев рассматривает как позитивный фактор и необходимое следствие расцвета «индивидуального начала») приводит французского ученого к пессимистическому взгляду на современность. «Мы выбрали себе в качестве идеала, – пишет К. Леви-Стросс, – не то, что плодотворные новшества могли бы еще дать, но новшество само по себе… и каждый день заклинаем его, чтобы оно предоставило нам новые свидетельства своего всемогущества…».[189] Конечно, издержки индивидуализма опасны для искусства, но еще опаснее для него внешнее принуждение, глубоко анахроничное и не имеющее никакого отношения к специфическим нуждам искусства и литературы.
К тому же свобода творчества вовсе не означает для Д. Лихачева отказ от каких бы то ни было правил. Понятие «культуры» и понятие «правила» неразделимы, о чем говорил и Ю. Лотман. Возникая, новый стиль (это особенно верно для романтизма) в первую очередь проявляет себя как требование свободы в борьбе с окаменелостью правил, но и он, в свою очередь, подчиняется определенным правилам, разве что другим. Невозможно представить себе полный отказ от норм: «Отсутствие границ выбора есть отсутствие самого выбора».[190] Однако нормы интериоризируются, делаются все более осмысленными, тогда как их обилие расширяет поле творческих возможностей до бесконечности. «Необходимость, будучи осознанной, – пишет Д. Лихачев, – пронизывается свободой».[191] Эта фраза не является повторением хорошо известной максимы. Речь идет о диверсификации эстетических «кодов» за счет освоения все более широких и разнообразных слоев прошлого.
С другой стороны, утверждение о «прогрессе» в эстетической деятельности человека, которое мы встречаем у Д. Лихачева, не следует понимать прямолинейно. Этот «прогресс» можно обнаружить в новых возможностях, которые каждая эпоха открывает художнику, но также и в новых требованиях, которые она ему предъявляет. А осознание новых возможностей, как известно, сдерживает в той же мере, в какой и освобождает… В современном искусстве доступ к творчеству, по утверждению Д. Лихачева, гораздо более труден, чем три века назад, и отказ от гармонии, свойственной средневековому видению мира, даже абсолютно необходимый, есть, несмотря ни на что, объективная утрата…
Новое открытие древнерусской литературы не должно, таким образом, вести ни к абсолютизации прошлого, ни к слепой вере в достоинства современности. Цель, преследуемая Д. Лихачевым, – осознание культурной относительности.
Проблема национальных ценностей
Диверсификация традиции происходит не только во времени, но и посредством расширения внутрикультурных связей. Подобно тому как современная эпоха сама по себе не может стать самодостаточной, национальная культура не способна развиваться исключительно за счет своих собственных ресурсов. Таково было убеждение Веселовского, видевшего в «двойственности образовательных начал» необходимое условие для возникновения современной литературы. В 1930-х годах В. Жирмунский, учеником которого в определенной степени является Д. Лихачев, утверждал, что не может существовать «чистой» национальной культуры: «Ни одна великая национальная литература не развивалась вне живого и творческого взаимодействия с литературами других народов, и те, кто думает возвысить свою родную литературу, утверждая, будто она выросла исключительно на местной национальной почве, тем самым обрекают ее не на „блестящую изоляцию”, а на провинциальную узость и „самообслуживание“».[192] Радикальные перемены в русской литературе XVII–XVIII веков показывают, сколь важную роль сыграло здесь иностранное влияние благодаря структурной новизне того, что оно с собой принесло. Подобно Этьенблю,[193] В. Жирмунский призывал к изучению «по-настоящему мировой литературы», не запятнанной «европоцентризмом», после того как будут установлены общие законы эволюции культур и литератур. С этими мыслями перекликается утверждение Д. Лихачева: «Для использования всех традиций и всего опыта сейчас фактически нет границ – ни пространственных, ни временных. Мы не только имеем возможность учесть художественные ценности африканских или азиатских народов, но и глубже, с помощью литературоведения, проникнуть в ценности собственного прошлого или прошлого других стран, в ценности, создаваемые литературами народов СССР».[194]
В «Заметках о русском» Д. Лихачев говорит о разнообразных влияниях, на основе которых сложилась русская культура. В создании русской литературы участвовали не только греки и болгары, но и сербы, хорваты, поляки, мордва, белорусы, украинцы… Он неоднократно указывал на особую роль в формировании русской культуры Болгарии: «Сама почва Болгарии была напоена культурными соками античной Греции и Рима, фракийских племен, а также отдельных племен Азии и Европы. В Болгарии скрещивались пути военных походов и широкие дороги переселения народов».[195]
Лихачева любой национальный характер – это «оригинальная организация» общих черт, принадлежащих всему человечеству, и Россия подчиняется тому же правилу: «Резких различий в народных задачах нет, потому что в основе каждой народности лежит один общий человеческий идеал, только оттененный местными красками».[196] В этом отношении мысль Д. Лихачева перекликается с мыслью Ю. Лотмана, который полагал, что типологию культур можно разработать на основе общего кода, число элементов которого невелико.[197]
Удивительно, что кто-то сумел увидеть в Д. Лихачеве глашатая русского национализма, тогда как все его творчество доказывает, что замкнутость на себе, в пределах своего времени и узко национальных ценностей невероятно опасна для любой культуры. Более того, ему случалось выступать против национализма, который, как он подчеркивает, строится на патологическом фундаменте неудовлетворенности и презрения к самому себе, являющихся следствием невежества: «Национализм порождает неуверенность в самом себе, слабость, и сам, в свою очередь, порожден этим же».[198] Постоянное стремление Д. Лихачева подчеркнуть подлинные ценности русской культуры проистекает не из национальной гордыни, а из обостренного понимания опасностей, связанных с незнанием своей культуры.
Литературное произведение на службе у общества
Цветан Тодоров, как и Вяч. Вс. Иванов, обратил внимание на парадоксальную и трагическую ситуацию Бахтина, обнаружившего «диалогический принцип» в любой культуре, в то время как его собственный голос, лишенный эха, был вынужден задыхаться в насильственном единодушии цивилизации «догматического» типа.[199] Ситуация, в которой находится Д. Лихачев, отчасти напоминает ситуацию Бахтина: он говорит о бесплодности культурной замкнутости, а сам вынужден работать в изоляции, насильственно лишенный возможности следить за тем, что делается в жизни других культур, поскольку не имеет возможности путешествовать и получать новые публикации.
Без громогласных заявлений, но с неизменной твердостью и настойчивостью, ни на йоту не поступаясь своей независимостью, Д. Лихачев снова и снова говорит о необходимости признавать культурные законы, индивидуальные ценности и свободу творчества. Когда он отвергает мысль о том, что Иван Грозный был «народным царем», и подчеркивает значение пусть пассивного и стихийного сопротивления тирании в его царствование, нашедшего особое выражение в народном искусстве, это не может оставить равнодушным современного читателя, который прекрасно помнит всю тяжесть совсем недавней несвободы. Д. Лихачев утверждает абсолютную неприемлемость того, что Жорж Нива называет «сталинской школой жестокости, бдительности, борьбы».[200] Он относит себя к противоположному лагерю и придает ключевому понятию «доброты» смысл активного внутреннего сопротивления.
Несмотря на всю привязанность Д. Лихачева к ценностям народного искусства, у него нельзя отыскать и намека на неопопулизм, напротив, речь идет о защите интеллигенции и ее общественной роли: «Создалось и неправильное представление об „интеллигенте“ Гамлете как о человеке, постоянно колеблющемся и нерешительном. А Гамлет вовсе не слаб: он преисполнен чувства ответственности, он колеблется не по слабости, а потому что мыслит, потому что нравственно отвечает за свои поступки».[201]
Опыт медиевиста обостряет восприятие: творчество А. Жосса свидетельствует об этом в такой же степени, как и творчество Д. Лихачева. В европейской литературе между X и XX веками произошел переход от текста нестабильного, но имеющего устойчивый и единый референт, к тексту незыблемому, стабильному, но имеющему изменчивый, неустойчивый референт: «от текучего текста с „вечным“ содержанием к „вечному“ тексту с текучим содержанием».[202] Осознание этой вариативности выводит на первый план адресата произведений: «Каждое поколение в настоящих произведениях искусства открывает для себя нечто новое именно потому, что содержание произведения бесконечно глубоко и не может быть извлечено из него единовременным актом его познания».
Особенность литературного текста в современной культуре – его способность вмещать самое разное содержание. Произведение, являющееся в своей материальности и постоянстве частью объективной реальности, в свою очередь, оказывает на нее воздействие. Оно способствует изменению сознания, а его содержание преобразуется под давлением истории. «Действительность не только отражается и изображается в художественном произведении – она продолжает соотносится с ним уже после того, как произведение создано, – в чтении читателя. Читатель как бы участвует в творческом процессе писателя, „угадывая” за образом мысль, художественную идею писателя».[203]
Историческая вариативность восприятия выдвигает на передний план критика, ибо выживаемость произведения зависит, в первую очередь, от восприимчивости читателей. Между читателем и произведением могут встать, образуя непроницаемый экран, самые разные препятствия, в том числе и ошибки перспективы, связанные с разными типами сознания, из-за чего подлинные ценности той или иной литературы остаются неузнанными. Лихачева, возродившего для своих современников древнерусскую литературу и обогатившего тем самым возможности ее восприятия, прекрасно это иллюстрирует. К «активному культурному фонду» читателя, обогащающего его восприятие художественных произведений, «относится не только то, что в данную эпоху находится в живом употреблении, но и то, что при восприятии художественного произведения может быть извлечено из запасов „культурной памяти“».[204]
Таким образом, бдительность критики должна распространяться на все, что способно нарушить связь между произведением и его читателями. Она призвана воспитывать эстетическое сознание и корректировать «исторический параллакс» между произведением и его адресатом, который искажает восприятие и нарастает с течением времени. Эта задача оказывается весьма разнообразной: Д. Лихачев наперекор укоренившимся представлениям утверждает, что для того, чтобы по-настоящему понимать поэзию того или иного поэта, необходимо хорошо знать его биографию. Глубокое прочтение поэзии Александра Блока, с точки зрения Д. Лихачева, требует знаний о его жизни и его времени, а также знания «городского пейзажа Петербурга и петербургских окрестностей, деревенского пейзажа Шахматово».[205] Все это «корректирует» восприятие, «позволяя заметить в этой поэзии множество реалистических подробностей, незаметных с первого взгляда».
Историческая вариативность восприятия вовсе не означает, что нам неизбежно придется иметь дело с индивидуальным произволом. Существует объективная истина текста, и даже автор не является ее абсолютным гарантом. Критик, поставленный в ситуацию выбора между несколькими вариантами текста, может отвергнуть «последнюю волю» автора, изучив предварительно множество побочных обстоятельств: историю текста и его создания, социальный контекст, свойственные эпохе типы духовности… При подготовке издателем или критиком даже современного текста необходимо «изучать как творческие, так и нетворческие моменты истории текста произведения (в том числе элементы случайности)».[206]
В отличие от Марты Робер, которая, говоря о «литературной истине», имеет в виду «теорию о власти написанного»[207] и размышляет об ответственности писателя перед жизнью, Д. Лихачев стремится определить ответственность критика перед литературой. Именно он должен судить о том, вписывается ли произведение в процесс литературной эволюции, согласуется ли оно с «законами культурной жизни». В литературной системе, где личность автора занимает первостепенное место, критик должен «вовремя опознавать одаренность писателя и отличать подлинный и ценный индивидуальный стиль, связанный со значительной личностью, от искусственных и надуманных приемов».[208]
Всемогущество, которым наделяются при этом критик и издатель, приглашение к ним «отделить зерна от плевел» может пробудить определенное опасение: как избежать (особенно когда речь идет о современных произведениях) субъективных оценок? Разве читатель и критик, хотят они того или нет, не ангажированы историей, которая может быть источником иллюзий и существенно искажать перспективу?
Не следует забывать, что в своей практической деятельности теоретика и критика Д. Лихачев никогда не играл роль цензора, скорее наоборот – он не прекращал борьбу за возвращение к жизни забытых или попавших под запрет произведений. Смягчая жестокость некоторых утверждений, он подчеркивает, что критика должна ставить перед собой задачу «расширения культурного горизонта» и обогащения восприятия, а не его ограничения. «Роль критики будет сведена на нет и дискредитирована, – пишет он, – если критика просто будет претендовать на роль гувернантки и, указывая пальцем, твердить: это хорошо, а это плохо».[209] Гуманитарные науки играют важнейшую роль в диверсификации и обогащении восприятия: именно они сокращают расстояние между различными культурами.
Лихачева отделять в современных художественных произведениях «творческие» элементы от «нетворческих» можно уподобить лингвистической операции, выделяющей «порождающие» элементы. Именно так можно интерпретировать различие между «псевдостилями» и «подлинными индивидуальными стилями», и это показывает, что Д. Лихачев вполне отдает себе отчет в опасности, которой, по словам К. Леви-Стросса, современное искусство подвергает «услужливость человека по отношению к собственному восприятию» и неистовая жажда новшеств ради новшеств.[210]
Несколько жесткое утверждение о том, что существует объективно определяемая «литературная истина» и что критик обязан привить уважение к ней, перекликается с утверждением, соотносящим законы литературной эволюции с законами, управляющими развитием живого организма. Оно направлено на то, чтобы уважению законов литературного творчества придать характер абсолютной необходимости.
Периферийность такой области исследований, как древнерусская литература, не должна увести нас от истинной проблематики, неявно присутствующей во всем творчестве Д. Лихачева: в центре его интересов находится современная культура и ее специфические проблемы. Великие исторические противостояния, спор между «славянофилами» и «западниками» или же, на исходе XX века, конфликт между «восточными» и «западными» элементами русской культуры, ее судьба и место по отношению к Европе – все это проявляется при чтении работ Д. Лихачева в новом и подчас неожиданном свете. Это его оригинальный вклад в полемику о русской самобытности, которая еще далека от завершения и набирает в последние годы новые обороты.
Россия, хочет она того или нет, по причине византийского происхождения своей письменной культуры является частью европейского пространства, – утверждает Д. Лихачев. Это объективный факт, а не вопрос выбора. Но отнести русскую культуру к Европе еще не значит отрицать ее самобытность. Напротив, сравнение путей развития разных литератур со времени их возникновения в средневековье и поныне позволяет выявить специфический вклад русской литературы, сформировавшейся не через рабское подражание Византии или западным литературам, но в диалоге с ними, в совместном поиске, который ведет к разным и однако же вполне сравнимым результатам.
Доказательство того, что русская культура является частью европейской культуры, означает отказ от замкнутости на себе и изоляции, угроза которой по-прежнему остается актуальной. Восстанавливая связи современной русской культуры с ее истоками и сообществом, которому она, по утверждению Д. Лихачева, всегда принадлежала (даже если иногда делала вид, что об этом не знает), эта работа подчеркивает пагубность последствий, к которым ведет самоизоляция в своих национальных границах или в пределах своей эпохи. Можно сказать, что она продолжает мысль, сформулированную Бахтиным: мы знаем себя только благодаря другому; любая замкнутость на себе означает утрату себя.
Лихачева является также возражением всем тем, кто, как это сделал Милан Кундера в статье «Похищенный Запад», отождествляет современную русскую культуру и «цивилизацию русского тоталитаризма», отбрасывая Россию далеко за пределы европейской сферы и отказывая в диалоге тем, кто, пребывая внутри советского мира, продолжает жизнь европейского духа русской культуры и отказывается принимать участие в том, что М. Кундера называет «застарелыми антизападными маниями».
Типологический анализ, восстанавливая разорванные связи, чужд всякому «имманентному» анализу и помещает свои точки отсчета вне рассматриваемой системы, сопоставляет ее с другими системами. Лихачева затрагивает интересы не только славистов, но и западных медиевистов и специалистов по восточным литературам: он рассматривает проблемы, общие для всех литератур в их исторической эволюции.
Лихачева утверждает непрерывность русской культуры: возвращение русской культуры в русло европейской эволюции означает также переоценку петровской эпохи. Ее уже нельзя считать разрывом культурного процесса, а следует рассматривать как необходимое завершение развития древней системы, достигшей зрелости несколько позже, чем западные культуры по причине «торможения» в развитии, связанного с отсутствием культурного двуязычия, наподобие двуязычия латинского средневековья.
Стремление вернуться от мифических построений к конкретным реалиям, отказ от мистических спекуляций по поводу судьбы русской культуры отмечает важный этап в самопознании русской культуры. Это открытие выходит далеко за пределы осмысления петровской эпохи: оно основано на утверждении, согласно которому любая национальная культура является непрерывной последовательностью и ее настоящее не может строиться на отрицании прошлого, неизбежной основы настоящего. Переход от предыдущего этапа к последующему не отменяет его, а сохраняет и по-новому продолжает.
Вопреки довольно распространенному восприятию «современности», для которого характерно преклонение перед сиюминутным и отказ от «неактуального» прошлого, Д. Лихачев утверждает, что культурное настоящее не является инертным нагромождением и «вечным возвращением», оно не может жить, не питаясь своим прошлым. Эстетические ценности не уничтожаются, а преобразуются. Эволюция культуры – динамический процесс, своеобразный «жизненный порыв», целостность во времени и в пространстве. Осознание жизненности и изменчивости культурных ценностей помещает историю в самую сердцевину исследования русской литературы.
Динамический прогресс, движение к новому, ни в коем случае не являющееся отказом от прошлого, характеризуют позицию Д. Лихачева в целом. Он использует, показывая их относительность, открытия формализма: трудность применения их к древнерусской литературе не уменьшает их значимости, но служит для выработки новых понятий. Не ограничиваясь анализом литературного процесса, Д. Лихачев выходит за пределы теории «отражения» и показывает, что с социальными явлениями взаимодействуют скорее литературные формы, чем содержание.
Д. Лихачев рассматривает текст не как статическое явление, а как динамический процесс, который продолжает развиваться, даже если автор завершил свое произведение в далеком прошлом. Подчеркивать материальность текста, неуклонно придерживаться ее, утверждать, что существует объективная «литературная истина», вовсе не значит застыть в гипнотической утопии единого значения, что было характерной особенностью средневековой эпохи. «Истина» текста – лишь исходный факт, на основе которого развивается его постоянно обновляющийся диалог с разными моментами исторического становления, с разными адресатами.
Через роль (исторически обусловленную), которую Д. Лихачев отводит индивидуальному самоопределению в культуре современного типа, он показывает общность российской и западной интеллектуальной жизни и открывает новый этап в нашем понимании национальных культур.
Новаторский характер мысли Д. Лихачева, помимо ее специфического вклада в литературную теорию, состоим не в том, чтобы констатировать исчезновение средневекового догматизма (выражая по этому поводу скорбь или радость), а в том, чтобы показать анахронический характер любого догматизма, даже если он еще не утратил свою притягательную силу, и предложить достойную современного человека позицию по отношению к системам ценностей.
[3] H. Stern, L’art byzantin, Paris, 1982, p. 3.
[4] L. Bréhier, Vie et mort de Byzance, Paris, 1969, p. 187.
[5] Лихачев, 1973, с. 20.
[9] Лихачев, 1958, с. 45.
[11] Лихачев, 1958, с. 31.
[12] E. Mâle, L’art religieux de la fin du Moyen-Age en France, Paris, 1908.
[13] О «монументальном искусстве» см.: Лихачев, 1973, с. 65, 73–74, 170.
[17] Лихачев, 1973, с. 222. См. также: E. R. Curtius. La littérarure européenne et le Moyen-Age latin, Paris, 1956, p. 391.
[18] См.: P. Wolff, L’éveil intellectual de l’Europe, Paris, 1971, p. 20.
[19] Лихачев, 1973, с. 36.
[20] Лихачев, 1971, с. 8.
[22] См. главу, посвященную географическим границам древнерусской литературы.
[23] Лихачев, 1971, с. 12.
[24] G. Nivat. Vers la fin du mythe russe, Lausanne, 1981, chap. IX.
[26] Лихачев, 1973, с. 250 о турецком барокко.
[27] Лихачев, 1971, с. 412.
[28] R. Jakobson, Une vie dans le langage, Paris, 1984, p. 66.
[29] Лихачев, 1973, с. 22.
[34] P. Zumthor, Essai de poéthique médiévale, Paris, 1972.
[36] Это прилагательное употребляется, в частности, Ж. Пари в Esquisse historique de la littérature française au Moyen-Age, Paris, 1907.
[37] P. Zumthor, op. cit. (прим. 34), p. 45.
[40] Лихачев, 1971, с. 97.
[42] Лихачев, 1971, с. 65.
[45] Лихачев, 1973, с. 19.
[46] E. Garin, Moyen-Age et Renaissance, Paris, 1969.
[51] М. Бахтин, Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчества. М., 1979; французское издание: Mikhail Bakhtine, Le principe dialogique, Paris, 1981, p. 154.
[52] Лихачев, 1973, с. 120.
[54] E. Garin, op. cit. (прим. 46), p. 87.
[55] Лихачев, 1973, с. 119.
[57] Лихачев, 1971, с. 205.
[58] Лихачев, 1973, с. 13.
[59] E. Mâle. L’art religieux du XIIe au XVIIe siècle, Paris, 1961.
[60] Лихачев, 1973, с. 107.
[64] E. Panofsky, Essais d’iconologie, Paris, 1967, p. 27.
[65] Лихачев, 1973, с. 9.
[71] L. Ouspensky, Théologie de l’icône, Paris, 1980, p. 211.
[74] Ju. Tynianov, De l’évolution littéraire // Théorie de la littérature, texts des formalists russes, présentés et traduits par T. Todorov, Paris, 1965, p. 130.
[76] Лихачев, 1973, с. 144.
[77] – один из главных представителей социологической школы в литературной критике, не медиевист. Издал получившую известность книгу «Литература Древней Руси», которая должна была быть первой частью «Истории русской литературы», написанной на основе социологического анализа. В 1930-е годы эта школа критики была разогнана, а сам Переверзев надолго отстранен от официальной деятельности.
[78] Лихачев, 1973, с. 144.
[80] Лихачев, 1973, с. 142.
[81] A. Jolles, Formes simples, Paris, 1972, p. 46.
[86] Лихачев, 1973, с. 160.
[87] См.: D. Hayman, Au-delà de Bakhtine // Poétique, Paris, 1973, № 13.
[88] Лихачев, 1973, с. 141, 143.
[89] Etiemble, Essais de litérature (vraiment) générale, Paris, 1974, p. 39–63.
[90] Лихачев, 1973, с. 157 и далее.
[93] Лихачев, 1973, с. 148.
[95] Гримма взяты из книги: André Jolles, Formes simples (прим. 81), p. 175–176.
[96] R. Guiette, D’une poésie formelle en France au Moyen-Age // Questions de littérature, Romanica Gandensia VIII, Gand, 1960, p. 18.
[98] Лихачев, 1971, с. 59.
[101] P. Zumthor, op. cit. (прим. 34), p. 65.
[103] Например, Le discours de la poésie orale // Poétique, 1982, № 52.
[104] R. Jakobson, Le folklore, forme spécefique de creation // Questions de poétique, Paris, 1973, p. 71.
[105] Лихачев, 1971, с. 68.
[109] Там же, с. 304–305.
[114] Лихачев, 1971, с. 334.
[117] P. Zumthor, op. cit. (прим. 34), p. 7.
[118] Как отмечает Марио Рок в Etudes de littérarure francaise, Lille et Genève, 1949, p. 124.
[119] Emile Mâle (прим. 12); E. Gilson, L’esprit de la philosophie médiévale, Paris, 1932.
[120] Johan Huizinga, L’automne du Moyen Age, Paris, 1975 (рус. пер.: Й. Хейзинга, Осень Средневековья, М., 1988).
[121] Edgar de Bruyne, Etudes d’esthétique médiévale, Genève, 1974.
[125] Ju. Tynianov et R. Jakobson, Les problèmes des études littéraires et linguistiques (1928) // Théorie de la littérature, op. cit. (прим. 75), p. 139.
[127] R. Jakobson, op. cit. (прим. 28), p. 64.
[128] Тынянова (см. его статью 1924 г. «О литературном факте», Леф, № 2).
[129] Б. Эйхенбаум, Теория формального метода (1925) // Théorie de la littérature, op. cit. (прим. 74), p. 74.
[130] Ю. Тынянов, ук. соч. (прим. 128), с. 258.
[131] Лихачев, 1971, с. 51.
[133] J. Huizinga, op. cit. (прим. 120), p. 321.
[134] Лихачев, 1971, с. 268.
[136] Gustave Cohen, La grande clarté du Moyen-Age, Paris, 1945, p. 22.
[137] Лихачев, 1971, с. 128.
[138] Ю. Лотман, Проблема знака и знаковой системы и типология русской культуры XI–XIX вв. // Материалы к курсу теории литературы, вып. I, Тарту, 1970, с. 22.
[139] L. Ouspensky, op. cit. (прим. 71), p. 31.
[140] Ю. Лотман, ук. соч. (прим. 138), с. 22.
[142] Лихачев, 1971, с. 127.
[143] Там же, с. 109–110.
[146] Там же, с. 33, 34.
[147] Лихачев, 1971, с. 95.
[149] P. Zumthor, Topique et tradition // Poétique, 1971, № 7, p. 355.
[151] P. Y. Badel, Pourquoi une poétique médiévale? // Poétique, 1974, № 18, p. 246.
[152] Ю. Лотман, ук. соч. (прим. 138), с. 15.
[153] Ю. Лотман, К проблеме типологии культуры // Труды по знаковым системам, III, Тарту, 1967, с. 35.
[154] Лихачев, 1971, с. 129.
[155] P. Y. Badel, op. cit. (прим. 151), p. 263.
[157] P. Zumthor, op. cit. (прим. 34), p. 44.
[159] Лихачев, 1971, с. 75.
[160] R. Jakobson, Questions de poétique (прим. 104), p. 65.
[161] Лихачев, 1971, с. 145.
[163] H. R. Jauss, op. cit. (прим. 79), p. 80.
[164] G. Cohen, op. cit. (прим. 136), p. 161.
[165] Ю. Лотман, О типологическом изучении культуры // Статьи по типологии культуры, Тарту, 1970, с. 89.
[166] Лихачев, 1971, с. 168.
[167] Лидия Гинзбург, О психологической прозе, Л., 1970.
[168] Лихачев, 1969, с. 184.
[170] Лихачев, 1971, с. 409–410.
[172] Лихачев, 1979, с. 178.
[174] Лихачев, Предисловие // В. Жирмунский, Теория литературы, Л., 1977, с. 6.
[175] Лихачев, 1981, с. 22.
[176] Лихачев, 1971, с. 174.
[177] Лихачев, 1973, с. 5.
[178] Milan Kundera, Le livre du rire et de l’oubli, Paris, 1979, p. 103.
[179] Ю. Лотман, Культура и информация // Статьи по типологии культуры, Тарту, 1970, с. 9.
[180] Лихачев, 1979, с. 174.
[183] Лихачев, 1971, с. 85.
[184] Лихачев, 1973, с. 176.
[185] Лихачев, 1969, с. 183.
[186] Лихачев, 1973, с. 166.
[188] Cl. Levi-Strauss, Le regard éloingé, Paris, 1983, p. 334–335.
[190] Лихачев, 1969, с. 175.
[193] Etiemble, op. cit. (прим. 89).
[194] Лихачев, 1969, с. 176.
[195] Лихачев, 1973, с. 37.
[196] Лихачев, 1981, с. 69.
[197] Ю. Лотман, ук. соч. (прим. 138).
[198] Лихачев, 1981, с. 69.
[199] T. Todorov, op. cit. (прим. 51), p. 172.
[200] G. Nivat, Le nationalisme russe // Le Débat, 1984, № 28, p. 128.
[201] Лихачев, 1981, с. 20.
[202] Лихачев, 1969, с. 178.
[206] Лихачев, 1983, с. 38.
[207] Marthe Robert, La vérité littéraire, Paris, 1981.
[208] Лихачев, 1969, с. 183.
[210] C. Levi-Strauss, op. cit. (прим. 188), p. 334.