Все говорят что котик мой хромает

15.05.202215.05.2022 admin 0 Comments

Все говорят что котик мой хромает

спросить о причине вашего посещения?

Люченцио зовут вас? Вы откуда?

О, это человек весьма почтенный,
О нем я слышал. Милости прошу!
(Гортензио.)
Возьмите инструмент
(Люченцио)
и эти книги
И к дочерям ступайте на урок.
Эй, кто-нибудь!

Слуга, Люченцио, Гортензио
и Бионделло уходят.

За это я оставлю ей, когда
Переживет она меня, мои
Поместья и аренды целиком.
Мы договор напишем на бумаге
И поменяемся взаимно им.

Ну, сватайтесь. Желаю, чтобы вас
Поспешность привела к концу благому,
Но приготовьтесь к сильному отпору.

Дружище, что такое? Вы бледны?

Со страха! Если бледен, то со страха!

Есть к музыке способность у нее?

Она скорей способна быть солдатом:
Копье ей надо в руки, а не лютню.

Так вы совсем не занимались с ней?

Она разбила лютню об меня!
Я, показав лады, согнул ей пальцы,
Хотел с аппликатурой познакомить,
Как вдруг она взбесилась, точно дьявол:
«Ах, это называется лады?»
И лютней бац меня по голове.
Сквозь инструмент я проскочил до шеи,
И, ошалев, как каторжник в колодке,
Торчал из лютни головой своей,
Она ж меня честила дураком,
Пиликалкой, гудочником и всем
Запасом самых ядовитых слов.

Ах, черт ее возьми! Вот это девка!
Люблю ее еще сильней, чем прежде,
И жажду с ней скорее поболтать.

Пойдемте, успокойтесь; вы теперь
С моею младшей дочерью займитесь,
Она способна к лютне и скромна.
Синьор Петручио, пойдете с нами
Или сюда прислать вам дочку Кэти?

Сюда, синьор, я подожду ее.

Все, кроме Петручио, уходят.

А, Котик! Слышал я, вас так зовут?

Вы глуховаты н_а_ ухо, должно быть?
Меня зовут все люди Катариной.

Подвинут? Ну, кто двинул вас сюда,
Задвинет пусть: несложно вами двигать.

Что ж, это так. Иди, садись скорее.

Другую клячу поищи себе!

И все же я
Верх над тобой возьму.

Ну, там увидим,
Кто будет где.

Ах, я оса? Так бойся жала.

Что же
Бояться: взять его да вырвать.

Вырвать?
Да знаешь ли болван, где это жало?

Как где? Известно, там, где хвостик.

Как же!
Ведь жало в языке!

Да в твоем,
Когда ты завираешься. Прощай.

А вот я испытаю.
(Дает ему пощечину.)

Геральдик-Котик, ну, составь мне герб!

У вас колпак шута с петушьим гребнем!

Скорее вы похожи на ворону!

О Котик, что за кислое лицо?

От кислого всегда скисаю я.

Я бы показала,
Да нету зеркала.

Мне все равно.
(Хочет идти.)

Нет, Котик, подожди, не уходи.

О, никогда! Ты так скромна, мила,
А говорили: ты груба, сурова!
Как люди лгут! Я нахожу, напротив,
Что ты мила, шутлива, добродушна;
Как майская фиалка молчалива;
Не хмуришься, не смотришь исподлобья,
Как злые девки не кусаешь губы,
Не любишь ты ни в чем противоречить
И с кротостью встречаешь женихов,
Чаруя их любезностью своею!
Пустили слух, что Котик мой хромает.
О, злые языки! Мой Котик строен
И гибок, как ореховая трость,
И цветом он и вкусом, как орешек.
Ты не хромаешь? Ну-ка, походи!

Пошел ты, шут, приказывай служанкам!

Где научили вас всей этой чуши?

Я от природы очень остроумен.

Природа-мать сострила неудачно!

Входят Баптиста, Гремио и Транио.

Чудесно! Как же может быть иначе,
Да разве можно дурно с ней покончить?

Но что же дочка? Что, она не в духе?

И вы меня зовете дочкой! Нежный
Отец! Хотите обвенчать меня
С каким-то сумасшедшим наглецом,
С бездельником, который собрался
Достигнуть цели с помощью нахальства!

Ну, раньше этого тебя повесят!

Петручио! Как, вас повесят раньше?

О, если так. Ну, плохо наше дело.

Не знаю, что сказать. Давайте руки!
Благослови вас Бог! Желаю счастья!

Аминь. Мы здесь свидетели помолвки.

Катарина убегает в одну сторону. Петручио
уходит в другую.

Такой поспешной свадьбы я не видел!

Ну, ваш товар вас только беспокоил,
Теперь он даст барыш или погибнет.

А я влюблен в Бианку неск_а_занно,
Сильнее всякого воображенья.

Юнец! Прочнее страсть моя!

О старец!
Ты девицу заморозишь.

Зато не пережарю!
Прочь, попрыгун, моя любовь солидней.

Лишь юноши дарят любви восторги.

Синьоры, будет! Я вас примирю.
Посмотрим, кто достойнее; который
Предложит большее богатство, тот
Получит сердце Бьянки. Чем ее
Вы обеспечить, Гремио, хотите?

Две тысячи дукатов ежегодно?
Мои все земли этого не стоят.
Но я могу в придачу дать корабль;
Теперь в Марселе он. Ну что, синьор,
Вы подавились этим кораблем?

Она моя! В том целый свет порукой.
Вы слово дали. Гремьо побежден.

Вы придираетесь: он стар, я молод.

Не умирают разве молодые?

Прощай, сосед.
(Транио.)
Ну, ты не страшен мне,
Нет, милый мой, не так отец твой глуп,
Чтобы под старость все тебе отдать
И от тебя зависеть. Это вздор!
Нет, старую лису не проведешь!
(Уходит.)

АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА I

Падуя. В доме Баптисты.
Люченцио и Гортензио (переодетые).
Бианка.

Довольно, музыкант! Вы слишком смелы!
Вы позабыли, верно, тот прием,
Каким вас угостила Катарина?

Бездельник, я не вынесу нахальства!

Синьоры, это оскорбленье мне!
Я в выборе моем одна свободна,
Не школьник я и розог не боюсь,
Не стеснена я временем и часом,
И занимаюсь я когда хочу.
Чтобы покончить спор, я здесь останусь,
И, прежде чем настроите вы лютню,
Окончены занятья наши будут.

Настрою я, и бросите вы чтенье.

Не думаю. Настраивайте, впрочем.

Где мы остановились?

Вот синьора
Hic ibat Simois; hic est Sigeia tellus;
Hic steterat Priami regia celsa senis.*

Синьора, инструмент настроен мой.

Послушаем! Фу! Фу! Верхи фальшивят.

Поплюйте на колки и перестройте
Свой инструмент.

Что-то бас фальшивит.

Бас не фальшивит, а фальшивишь ты!
(Про себя.)
Он вспыльчив и нахален. Несомненно
Волочится он за моей невестой.
За ними надо будет проследить.

Со временем, быть может, я поверю,
Но не теперь.

О, верьте, что Аякс
Эак_и_дом называется по деду.

Учитель вы, и я должна вам верить.
Подумаю об этом хорошенько.
Пока довольно. Лючио, начнем.
Синьоры, вы не сердитесь, конечно,
Что иногда я позволяю шутки?

Гортензио
(к Люченцию)

Вы можете идти и прогуляться,
Сегодня у меня урок без трио.

Пока, синьора, не коснулись вы
Струн лютни, я вам должен сообщить
Все основные правила искусства
И кратко преподать, в чем сущность гаммы,
Короче, выразительнее, проще,
Чем это принято у музыкантов.
Вот здесь она изложена прекрасно.
(Подает свиток.)

Но с гаммами знакома я давно.

Но не знакомы с гаммою Гортензьо.

Синьора, вам приказано оставить
Уроки и помочь сестрице вашей
Их комнату убрать: назавтра свадьба.

Прекрасные учителя, прощайте!
(Уходит.)

Мне тоже нет причины оставаться.
(Уходит.)

СЦЕНА II

Там же. Перед домом Баптисты.
Баптиста, Гремио, Транио, Катарина,
Бианка, Люченцио, слуги.

Синьор Люченцио, сегодня день
Венчанья Катарины и Петручьо,
А до сих пор о зяте нет и слуха.
Что скажете? Выходит шутка глупой:
Священник ждет в соборе, чтоб свершить
Обряд, а жениха все нет как нет.
Позор, синьор Люченцио, позор!

Мне, мне позор! По принужденью я
Безумному и грубому нахалу
Обещана: посватался проездом
И думает жениться на досуге.
Поверьте мне, он бешеный. Под видом
Невинной шутки всякого обидит,
Он хочет роль сыграть весельчака:
Раз тысячу присватается он,
Назначит свадьбу, пир и оглашенье,
И никогда не явится к венцу.
Теперь на Катарину будут пальцем
Показывать: «Петручио жена,
Который не успел приехать к свадьбе».

О, лучше б мне с ним вовсе не встречаться.

Катарина идет к дому, плача, в сопровождении
Бианки и слуг.

Синьор! Синьор! Долгожданной неожиданность! Новость совершенно

Источник

Вильям Шекспир Укрощение строптивой Страница 6

О Котик, тяжело тебе не будет.

Ведь вес мой сообразен стати.

Верх над тобой возьму.

Ах, я оса? Так бойся жала.

Бояться: взять его да вырвать.

Да знаешь ли болван, где это жало?

Как где? Известно, там, где хвостик.

Когда ты завираешься. Прощай.

Так мой язык, где хвостик у тебя?

И потеряешь свой дворянский герб!

Геральдик-Котик, ну, составь мне герб!

У вас колпак шута с петушьим гребнем!

Скорее вы похожи на ворону!

О Котик, что за кислое лицо?

От кислого всегда скисаю я.

Нет, Котик, подожди, не уходи.

О, никогда! Ты так скромна, мила,

А говорили: ты груба, сурова!

Как люди лгут! Я нахожу, напротив,

Что ты мила, шутлива, добродушна;

Как майская фиалка молчалива;

Не хмуришься, не смотришь исподлобья,

Как злые девки не кусаешь губы,

Не любишь ты ни в чем противоречить

И с кротостью встречаешь женихов,

Чаруя их любезностью своею!

Пустили слух, что Котик мой хромает.

О, злые языки! Мой Котик строен

И гибок, как ореховая трость,

И цветом он и вкусом, как орешек.

Ты не хромаешь? Ну-ка, походи!

Пошел ты, шут, приказывай служанкам!

Была ли царственней Диана в роще,

Чем Котик в этой зале! О, пусть будет

Мой Котик целомудрен, как Диана,

Где научили вас всей этой чуши?

Я от природы очень остроумен.

Природа-мать сострила неудачно!

В твоеей я спальне, Катарина, буду

Еще поближе. Бущет вздор болтать!

Вот дело в чем: отец на брак соглвсен;

В приданом мы сошлись со стариком,

Клянусь светилом тем, что озаряет

И под венец со мной одним пойдешь.

Судьбой назначен я, чтоб приручить

И превратить тебя из дикой кошки

В домашнего веселого котенка.

Вот твой отец. Не смей перечить! Я

Хочу, и буду мужем Катарины!

Входят Баптиста, Гремио и Транио.

Чудесно! Как же может быть иначе,

Да разве можно дурно с ней покончить?

Но что же дочка? Что, она не в духр?

И вы меня зовете дочкой! Нежный

Отец! Хотите обвенчать меня

С каким-то сумасшедшим наглецом,

С бездельником, который собрался

Достигнуть цели с помощью нахальства!

Отец, и вы, и с вами город целый,

Вы ложное о ней имели мненье.

В конце концов, мы влюблены друг в друга

И в воскресенье назначаем свадьбу.

Ну, раньше этого тебя повеят!

Петручио! Как, вас повесят раньше?

О, если так. Ну, плохо наше дело.

Позвольте! Для _себя_ я сделал выбор!

Довольны _мы_. Оставьте _нас_ в покое!

Мы согласились с ней наедине:

Пускай при всех она строптивой будет!

Клянусь, вы не поверите, насколько

В меня влюбился этот дивный Котик:

Повисла у меня на шее, сыплет

Лобзанье за лобзанием и клятву

Любой бездельник усмирит строптивость

У девушки любой наедине.

Ну, Котик, ручку! Надо торопиться

В Венецию, купить к венцу наряды.

Отец, готовьте пир, гостей сзввайте!

А Котик очарует целый мир!

Не знаю, что сказать. Давайте руки!

Благослови вас Бог! Желаю счастья!

Аминь. Мы здесь свидетели помолвки.

Отец, невеста, господа, прощайте!

Целуй, Котенок! В воскресенье свадьба!

Катарина убегает в одну сторону. Петручио

Такой прспешной свадьбы я не видел!

Что наугад спустил свои товары.

Ну, ваш товар вас только беспокоил,

Теперь он даст барыш или погибнет.

О, этот брак наверно будет мирный!

Теперь вопрос о вашей младшей дочке.

А я влюблен в Бианку неск_а_занно,

Сильнее всякого воображенья.

Юнец! Прочнее страсть моя!

Ты девицу заморозишь.

Прочь, попрыгун, моя любовь солидней.

Лишь юноши дарят любви восторги.

Синьоры, будет! Я вас примирю.

Посмотрим, кто достойнее; который

Предложит большее богатство, тот

Получит сердце Бьянки. Чем ее

Вы обеспечить, Гремио, хотите?

Дом в Падуе; там много дорогих

Кувшинов и тазов для омовенья.

Казна лежит в ларцах слоновой кости,

Тончайшее белье, покровы, шали,

Турецкое жемчужное шитье

И золото венецианских кружев.

Посуда есть из олова и меди

Со всем прибором. Сотня есть на ферме

Коров, и все с удоем. Есть быков

Откормленных штук шестьдесят в хлевах,

И прочее в пропорции такой же.

Я соэнаюсь, обременен годами,

Пусть согласится только быть моею.

Все дело в этом «только». Я, синьор,

Единственный наследник у отца,

И если получу Бианку в жены,

Настолько же наполненных добром,

Как падуанский дом синьора Гремьо,

И сверх того, две тысячи дукатов

Что, каково? Я победил вас, Гремьо?

Две тысячи дукатов ежегодно?

Мои все земли этого не стоят.

Но я могу в придачу дать корабль;

Теперь в Марселе он. Ну что, синьор,

Вы подавились этим кораблем?

Синьор, известно всем, что у отца

Три корабля больших, три малых судна

Я предложил все, что имею. Больше

Ни у меня, ни у нее не будет,

Она моя! В том целый свет порукой.

Вы слово дали. Гремьо побежден.

Да, сознаюсь, заманчивее вы.

Бианка. Ну, а если вы умрете

Сперва, а он потом? Наследство как же?

Вы придираетесь: он стар, я молод.

Не умирают разве молодые?

И так, синьоры, вот кмк я решил:

Здесь в воскресенье свадьба Катарины,

А в будущее воскресенье я

С Люченцио, когда отец согласье

Источник

Все говорят что котик мой хромает

Приключения Петрова и Васечкина

С чего всё началось

В 1-й «Б» пришёл новичок. Сев на указанное ему место, он начал доставать из портфеля учебники. Вдруг вокруг него замелькали горошины жёваной бумаги, а вслед шлёпнулась на парту записка:

«Вася Петров чимпион школы по пливкам на точнысть сриди професионалов».

Новичок оглянулся. За партой через ряд сидел, покровительственно улыбаясь, чемпион Петров.

Вдруг улыбка сползла с его лица, так как в глаз ему влетел большой кусок жёваной бумаги, и тут же шлёпнулась записка: «Петя Васечкин – любитель».

Петров уставился на Васечкина. Тот поднял обе руки в традиционном спортивном приветствии.

Так началась дружба Петрова и Васечкина.

Загадочное женское сердце

Ну и пусть смеются. Могут хоть животики надорвать. А только это всё от зависти. Что мы с Петровым такие друзья. Нас ничем не разольёшь. Горошко ехидничает, что мы даже в Машку Старцеву вдвоём втюрились, чтобы никогда не расставаться. Ладно, ладно. Ехидничать всякий может. А сам небось за Людкой Яблочкиной бегает в одиночку и со скуки умирает. Потому что кто на неё, кроме него, посмотрит: она же рыжая и вся в веснушках-конопушках. То ли дело Маша…

Я, честно говоря, и сам не сразу заметил, какая она. А Петров, как выяснилось, сразу, с первого класса, на неё глаз положил, только он в себе всё держал, стеснялся. И вправду, у нас раньше с этим делом строго было. Чуть что – засмеют. Я и сам, например, над Горошко всегда хихикал, в том смысле, что он за Людкой Яблочкиной бегает. Но то Горошко, а тут лучший друг. Я повторяю, он хоть и сразу в Машу втюрился, можно сказать, с первого нашего Первого сентября (это он мне сам потом признался, как, говорит, увидел, так будто в столб головой врезался, и искры из глаз посыпались, прямо как первомайский салют!), но про это целых три года никто не догадывался. Даже я, не говоря уже о самой Маше. А открылось всё вот как.

Дело, как сейчас помню, было в конце третьего класса. Машу как раз сандружинницей выбрали. Она тогда сама себе сумочку сшила с красным крестом и полумесяцем и стала её через плечо носить. И такая гордая была, не подступись. А ещё ко всем придираться начала: то ей не так, это не этак. Одним словом, никакого житья с самого, можно сказать, утра. Потому что, как только приходишь в школу, так и начинается. Я уже и раньше вставать стал, чтобы первым в класс попасть, но всё напрасно. Школу только открыли, а Машка уже тут как тут – торчит у дверей класса. И сразу же: покажи руки, покажи шею, покажи уши, почему не причёсан, почему ногти не подстриг?! И так каждый день. Причём ко мне одному придирается. Просто никакого житья от неё не стало.

А тут, смотрю, что-то и Петров раньше других в школу зачастил. Сначала я подумал, из солидарности, как настоящий друг, а потом вижу, не в этом дело. В школу-то он приходит, а в класс не идёт, хотя всё у него в полном порядке, и Машка на него ноль внимания. А он встанет у окна и глаз с неё не сводит. Ну, тут я наконец и заметил. Что-то тут нечисто, думаю. Решил понаблюдать.

День наблюдал, два наблюдал, а на третий понял, так и есть – втюрился Петров. Надо же. И в кого? В Машку. А она отличница и придирала. Чего он в ней нашёл? И главное, глаз от неё не отрывает! Ну, думаю, если я заметил, то скоро и все заметят, и будет бедному Петрову тоскливо не только в классе, но и во всей школе. И тут мне его жалко стало – всё-таки лучший друг. Ну и решил ему помочь.

Чего ты, говорю, Петров, всё на неё смотришь? Чего в ней хорошего? А он вздыхает, как паровоз, вот-вот дым из него повалит. Мне его ещё жальче стало. Ничего, говорю, не дрейфь, Петров, прорвёмся. Ты только не вздыхай так громко. А он ещё громче вздохнул и говорит: «Какая разница? Вздыхай не вздыхай, а она всё равно ноль внимания!» Что правда, то правда. У человека, может быть, вулкан в груди извергается, целый Везувий, а Старцевой всё до лампочки. А ещё сандружинница называется. Ей по должности положено первую помощь оказывать, а она только и знает «уши покажи, руки, шею»… А у человека, может, температура сорок один да ещё с десятыми, может, никаким градусником её и не измеришь. А ей хоть бы хны. И такое зло меня взяло. За Петрова обидно.

А как помочь ему – не знаю. И ещё больше злюсь. Так разозлился, что даже на Петрова кричать начал. Ну чего, кричу, стоишь? Пошли в класс! А он стоит и глазами хлопает. Сколько его знаю, он всегда, когда думает, глазами хлопает. А так как думает он медленно, то и получается, что он почти всегда ими хлопает. Постоял он так, похлопал-похлопал и говорит: «Нет, не пойду! Ты иди, а я ещё тут постою!» И снова на Машку уставился. Ладно, говорю, стой. Может, чего и выстоишь. Ну а сам в класс пошёл.

А Машка конечно же тут как тут. Привязалась. И руки ей покажи, и шею выверни, и ушами похлопай. Нет ли там пыли? Нету, говорю, с утра стряхивал! И тут меня вдруг осенило. Как громом ударило. Я даже в класс прорываться перестал. Чего я там не видел? Ладно, говорю, Старцева, пойду себя в порядок приводить. А сам прямиком к Петрову. Тот, где стоял, там и стоит, куда смотрел, туда и смотрит. Ладно, говорю, кончай переживать. Сейчас она, как миленькая, на тебя внимание обратит! А он говорит: «Быть того не может!»

Ещё как может, говорю. Ты, говорю, Петров, пойди вымажись как следует! Она к тебе так пристанет – не отвяжешься. Гляжу, оживился Петров. Не сразу, но всё-таки начинает до него моя идея доходить. Глазами больше не хлопает, нос поднял, и рот до ушей. «А что вымазать?» – спрашивает. Мажь уши, говорю, чтобы сразу заметно было. Вижу, колеблется Петров. «А может, лучше руки?» – спрашивает. Ну как знаешь, говорю, и с разбегу лечу в класс.

Так на полном ходу мимо Старцевой и промчался.

Машка, конечно, такого номера не ожидала, так и застыла с открытым ртом. А когда пришла в себя, то и говорит: «Ну и хулиган же ты, Васечкин!» Ладно, ладно, думаю, пусть чего хочет говорит, а я уже в классе. Попробуй меня отсюда выгнать. Сел я на своё место и жду, что дальше-то будет, когда она измазюканного Петрова увидит. Лишь бы, думаю, он бы посильнее вымазался.

В общем, вижу, идёт Петров. Как на казнь. Голова поднята, а в глазах такое, что ни в сказке сказать ни пером описать. Пришёл и встал. Стоит и на Машку не смотрит. А та говорит: «Ты чего, Петров, встал на проходе? У тебя руки всегда чистые! И уши! И шея! Можешь не показывать! Проходи давай!» А он стоит, чуть не плачет и на меня смотрит. Так, знаете, жалостливо. А я чего могу? Я ж предупреждал, чтобы уши мазал – сразу в глаза бы бросилось, а так…

Короче, подошёл он ко мне, сел рядом, лицо в ладони уткнул и сопит. А мне, главное, его утешить нечем!

Словом, повздыхал он, повздыхал и полез в портфель за учебником, а руки при этом от лица убрал.

Гляжу: что такое? У него на лице какие-то буквы отпечатались, на всю щеку. Только прочитать я их не могу, так как они задом наперёд отпечатались. Вот, думаю, теперь бы он Машке на глаза попался. Да где там, она опять в его сторону даже не смотрит. Одно слово, невезучий. А Петров в это время, ничего не подозревая, тем же манером еще два раза за лицо схватился, и у него эти буквы снова и снова отпечатались. В три ряда.

Тут уж я не утерпел и захохотал. А он обиделся и спрашивает: «Чего ржёшь? А ещё друг называется!» А я смеюсь, остановиться не могу. Тут он ещё больше обиделся и говорит: «Ах, раз ты так, Васечкин, то я с тобой дружбу заканчиваю! Можешь от меня отсаживаться куда хочешь! Мне же легче будет. А то вечно придумываешь всякое, а я расхлёбывай. И вообще у тебя уши грязные. И нос! И шея!»

Источник