Олеся николаева толкование сновидений
«…И окажешься там, где свободна душа молодая!»
В «Читательском клубе» на Погодинской состоялось выступление поэтессы Олеси Николаевой. Творческий вечер провел протоиерей Владимир Вигилянский – супруг Олеси Александровны, первый читатель и слушатель ее стихов. Прикоснуться к поэзии пришли коллеги по цеху, журналисты, поклонники и фолловеры писательницы из соцсетей.
Биография Олеси Николаевой по-своему примечательна. Она родилась в семье писателя-фронтовика Александра Николаева, училась в Литературном институте на семинаре Евгения Винокурова. На сегодняшний день она автор книг «Сад чудес», «На корабле зимы», «Мене. Текел. Фарес», «Небесный огонь и другие рассказы», «500 стихотворений», «Православие и современная культура», «Православие и свобода» и многих других. Главное место в творчестве писательницы занимает религиозная тема, верность христианским ценностям, размышления о Промысле Божием в жизни каждого человека.
Открывая встречу, протоиерей Владимир Вигилянский отметил, что на счету Олеси Николаевой – более 40 книг, и она с успехом работает в самых разных жанрах, выступает как поэт, прозаик, эссеист, блогер. Эту мысль подхватил и гость вечера – главный редактор журнала «Знамя» Сергей Чупринин.
На счету Олеси Николаевой – более 40 книг, и она с успехом работает в самых разных жанрах
“Олеся Николаева – поэт, этим и интересна, – сказал он. – В пушкинской традиции писатель старается быть универсалом. И Олеся Николаева известна как теолог, церковный публицист, журналист, переводчик”.
Сергей Чупринин поделился своим наблюдением, что между ее стихами и прозой есть граница и контраст. Стихи устроены сложно и прихотливо, они аристократичны по духу и подразумевают, что человек, входящий в этот поэтический мир, настраивается на определенный камертон. Стихи нужно несколько раз перечитывать, и только тогда открывается их загадка. А в прозе Олеся Николаева, по словам Сергея Чупринина, демократична, ее рассказы и повести написаны понятным языком. Рассказчица иногда кажется чуть простодушной, словно специально надевшей маску наивности, и при этом всегда очень остроумна. “Для всех открыта калитка прозы Олеси Николаевой”, – подчеркнул главный редактор журнала «Знамя».
Тему сложности поэзии Олеси Николаевой затронул и протоиерей Владимир Вигилянский. Он поделился, что, как муж, является первым человеком, которому поэтесса читает свои стихи. При этом он чаще всего не понимает их смысла, скрывающегося за богатой лексикой и нагромождением образов. Но проходит несколько лет, и содержание текстов проясняется. “Все дело в том, что как поэт Олеся Николаева перегоняет время”, – делает вывод отец Владимир. Он также отметил, что Олеся Александровна активно размещает свои стихи в социальных сетях и находит там новых заинтересованных читателей, некоторые из которых пришли в клуб на Погодинской.
К числу ценителей таланта Олеси Николаевой относится и присутствовавшая на вечере критик Елена Степанян. Она обратила внимание, что особый дар поэтессы в том, что та умеет, по словам классика, «В одном мгновеньи видеть Вечность…. И небо – в чашечке цветка». Елена Степанян также призналась, что хрупкость, кротость и железный характер ощущается и в личности, и в творчестве Олеси Николаевой. А затем прочитала ее стихотворение «Похвала Ольге»:
Богомудрая Ольга берется за дело,
хороня любимого князя.
Но уже не вернуть ей живого тепла
и таинственной речи с любовью:
будет Ольга до смерти расхлебывать
со слезами судьбину вдовью.
Но – Бог в помощь на поприще том,
а на поле сражения старом
богомудрая Ольга на бунт окаянных древлян
отвечает мечом и пожаром!
Так и я – в развращенное сердце свое,
в город чувств обезумевших,
в крепость греха и соблазна
чистых жертвенных птиц выпускаю
в огне моего покаянья, –
светло и ужасно
полыхают посады, и гибнут древляне,
и солнце восходит с востока.
Богомудрая Ольга в Царьград собирается,
но – до Царьграда далёко!
Писательницу всегда волновала тема – как сочетать творчество и жизнь в Церкви
После этого слово взяла главная героиня вечера. Олеся Николаева рассказала, что ее всегда волновала тема – как сочетать творчество и жизнь в Церкви. Она поделилась наблюдением, что среди людей искусства бытует заблуждение, будто бы грехи можно искупить талантливыми произведениями. “Но это не так – на Страшном Суде не оправдаешься стихами. И если у тебя, что-то талантливое получилось – это дар свыше”, – напомнила Олеся Александровна. И, конечно, прочитала несколько стихов, сделав подборку из разных жанров. Прозвучало «Пастернаковское поле», в котором лирическая героиня переживает, что в Переделкино современными коттеджами застроили поле между дачей Пастернака и кладбищем. Читатели услышали юмористически-назидательную «заплачку» – «Невзлюбила свекровь невестку-хохлушку» – и обличительно-трагическое по пафосу стихотворение про генерала Алексеева, который предал Николая II. А стихи о Крыме и Царьграде хочется процитировать полностью:
В широкополой шляпе с бантом
ты Крыму летнему к лицу,
и музыке, и музыкантам,
волне, и лодке, и гребцу!
Ведь здесь в любом челне отплывшем
жив тайный компас: на Царьград!
А сделать бывшее – небывшим
сам Ангел Крыма был бы рад.
Чтоб, храбр, как лев, живуч, как тополь,
Царь Александр Третий впредь
мог, заходя в Константинополь,
тропарь в Святой Софии спеть.
Чтоб, византийские уделы
пройдя в длину и в ширину,
поднять Босфор и Дарданеллы
на черноморскую волну!
И чтобы, солнце нахлобучив,
Царьграда ликовал причал,
и чтоб пророчественный Тютчев
под сводами дворцов звучал!
И зверь из бездн на дряхлых лапах
здесь не добился ничего,
и дамы в белоснежных шляпах
не знали счастья своего!
На Страшном Суде не оправдаешься стихами
Также Олеся Николаева рассказала, что в ее жизни был момент, когда она хотела отказаться от литературного творчества, к которому нередко примешивается гордыня. Но ее не благословил на этот шаг известный старец Кирилл Павлов. “Творчество – моя форма жизни, – отметила писательница. – Если я не пишу, не погружаюсь в словесное выстраивание мира, я разрушаюсь”.
Читатели, пришедшие на встречу, среди которых было немало «фейсбучных друзей», смогли в непринужденной обстановке задать Олесе Николаевой самые разные вопросы. Больше всего их волновало, как рождаются ее стихи и как ей удается все успевать – заниматься семьей и выкраивать время для творчества? Писательница призналась, что она всегда находится в гуще людей, а большая семья (у поэтессы трое детей) никогда не мешала ей заниматься литературой.
“Однажды я одна на три дня поехала в Дом творчества, взяла с собой машинку, села за стол и ничего не смогла написать”, – призналась она. И подытожила: “Самое страшное, когда стихи и рассказы – мертворожденные”. Также она рассказала, что своим студентам в Литературном институте, где преподает, советует: нужны не только способности, но и воля к тексту, выдержка и работоспособность. “В основе моей прозы всегда лежат реальные истории”, – сообщила писательница. Интересно, что коллега по цеху, ректор Литературного института Алексей Варламов, отмечая ее дар рассказчицы, назвал ее «Православной Шахерезадой».
А завершило вечер стихотворение, которое поэтесса прочитала по просьбе слушателей. Знаменитую «Апологию» можно назвать ее «визитной карточкой», где ощущается неповторимая интонация Олеси Николаевой:
…Что твердишь ты уныло: нет выхода…
Много есть входов!
Есть у Господа много персидских ковров-самолетов.
У Него и на бесах иные летают святые.
И горят в темноте кипарисы, как свечи витые.
О, всегда я дивилась искусствам изысканным этим,
дерзновенным художествам – птицам, растениям, детям.
И мне нравились их имена – аспарагус и страус,
завитки насекомых – вся нотная грамота пауз.
Над лугами летают поющие альт и валторна,
и ничто не случайно у них, и ничто не повторно!
…Разве зебра не сбавила б спеси дурной с авангарда?
Что, верблюда бы он переплюнул? Побил леопарда?
Носорога б затмил? Или радугу б взял из кармана?
Иль придумал бы что-то покруче, чем зад павиана?
Чем глаза крокодила? Чем хохот гиены зеленой?
Или чрево кита с беглецом драгоценным Ионой?
Что б придумал новее пустыни, ходящей волнами?
Иль цветущей саванны?
Могучей реки с рукавами?
Огнегривой цунами – над мачтами гордых фрегатов?
Осьминогов жемчужных? Литых электрических скатов.
Что новее монаха-отшельника в рубище строгом?
Он на льве возит воду, сердечно беседует с Богом.
И, как спелую смокву в горсти, как подбитую птицу,
обозреть может землю, пройти через стены в темницу,
нашептать рыбарям, чтобы риф огибали левее,
исцелить паралитика – что мы видали новее?
Потому что здесь все не напрасно и все однократно:
если выхода нет, пусть никто не вернется обратно!
Но войти можно всюду – нагрянуть ночною грозою,
сесть на шею сверчку незаметно, влететь стрекозою,
нагуляться с метелью, озябшими топать ногами,
на огонь заглядеться, на многоочитое пламя:
как гудит оно в трубах, как ветер бунтует, рыдая.
…И окажешься там, где свободна душа молодая!
Олеся Николаева Толкование сновидений
В «Новом мире» вышла подборка моих стихов «Толкование сновидений». Одно из них так и называется.
Асмодей – злобный дух, своим холодом разрушающий брак.
Спит жена и что же видит?
Перед мужем – Асмодей:
он вот-вот его обидит, впарит Лихо лиходей.
И она, кулак потуже сжав, поднявшись на дыбы,
загораживает мужа от наветов и волшбы.
Оттесняет всею массой Духа злобы до крыльца
и античною гримасой ужасает пришлеца.
И хватает под микитки, разевая громко рот:
«От тебя – психоз, убытки, скверна, порча, недород,
немочь бледная, улитки, кровь дурная, дрожь и пот!»
И толкает до калитки да ещё коленкой бьёт.
…Просыпается, а муж ей:
«Что за сон я видел! Бред!
Шёл я, зайца безоружней, вижу дом, пошёл на свет.
А оттуда – баба: плошки вместо глаз! Вокруг лица
вьются змеи; когти кошки; зубы – явно из свинца.
И давай лупить царапать, грызть, кусать, плевать, пинать,
каркать, хрюкать, крякать, квакать, жечь, калечить, распинать.
Еле вырвался … К чему бы? Весь в ушибах и в крови…»
А жена ему сквозь губы так значительно:
— К любви!
… Вот и я стихотворенье сочинила в тот же миг,
как простое сновиденье записала в черновик.
Толкованья, варианты, строк замена, правка строф.
Прилетали музыканты, заходил Орфей, суров…
Он безделицей не хочет дар таинственный марать.
Он витийствует, пророчит, приглашает умирать.
Так к чему же эти муки, эти просьбы:
обнови
пусть не сны, а только звуки…
А к чему они?
— К любви!
***
С.Ф.
» Вот и я стихотворенье сочинила в тот же миг,
как простое сновиденье записала в черновик.
Толкованья, варианты, строк замена, правка строф.
Прилетали музыканты, заходил Орфей, суров…
Он безделицей не хочет дар таинственный марать.
Он витийствует, пророчит, приглашает умирать.
Так к чему же эти муки, эти просьбы:
обнови
пусть не сны, а только звуки…
А к чему они?
— К любви!»
Любимые стихи. Олеся Николаева.
«Что приключилось с ним?» «Чума! – всплакнула мать, скорбя. –
Он утром встал, сошёл с ума и вышел из себя».
И он пошёл на красный луч, пошёл на синий глаз
и понял разговоры туч и дерева рассказ.
Язык земли и речь осин, и куст цеплял его
словами: «В мире ты один! Нет больше никого!»
И мир ему сквозь скрип телег, сквозь плеск дождей и рек,
кричал: «Ты – первый человек! Последний человек!»
И всё пространство темноты, и луч, в глазах рябя,
ему твердили: «Только ты, никто, кроме тебя!
А эти люди и дома, вороны, муравьи, –
лишь порождение ума, лишь помыслы твои!
И солнце, и покров дождя – рисует страсть твоя:
она – то в образе вождя, то в образе червя.
И даже мать из слёз и слов, хлебов, закатов, роз –
лишь персонаж волшебных снов, обрывок детских грёз.
Сработаны на твой заказ вся эта плоть и жесть.
И если ты умрешь – тотчас погибнет что ни есть:
И люд, и град, и свет, и рай – дары твоей любви:
Поэтому – не умирай, поэтому – живи!»
Он слышит выпь, он видит сныть, туманы поутру,
И говорит он: «Так и быть! Тогда я не умру!»
Сжимая пальцы, на ветру, с лица стирая пот,
вновь говорит: «Я не умру! Я буду, буду, вот!»
Полустанок мерещится, девушка,
городок захолустный снится…
И сюжет начинает раскручиваться,
и поезд во тьму несётся,
и кажется – этот, уехавший на кого-то учиться,
к ней никогда не вернётся.
Отчего-то чужая эта история до слёз меня ранит,
и от этого полустанка мне уже никуда не деться,
и ветер переменился, и с поля тянет
холодом, от которого не согреться.
Неужели она, как все, –
шаль на плечи накинет, пойдёт извечным
бабьим – бабкиным, материнским путём –
махнёт рукою
и сойдётся с первым, или вторым,
или третьим встречным,
чтоб на нём отыгралось сердце –
всей обидою, всей тоскою?
Или всё-таки она встанет – дерзновенно, строго
и годами мучительной безответности не смутится,
и, наконец, вымолит, выкупит, выстрадает его у Бога,
и он – поседевший, загнанный, заплаканный – возвратится!
Миша, наверно, скоро станет священником,
Володя – главным редактором, а Глеб – разведется,
Леночка эмигрирует к своим соплеменникам,
Галя родит четвертого, а Колька совсем сопьется.
Миша скоро наденет епитрахиль златотканую,
Володя – костюм с бабочкой, Глеб – штаны стариковской кройки,
Леночка – что-нибудь импортное, долгожданное,
Галя – сорочку казенную, а Колька – куртку с помойки.
И жизнь – эта кастелянша, костюмерша известная,
по-хозяйски начнет приглядываться: кто в чем? по росту ли? по плечу ли?
Где протерлось, где залоснилось, прохудилось, треснуло.
И по одежке проводит каждого, и сложит ее на стуле.
Являясь в мир, ему говорит душа:
— Посмотри, как я необыкновенна, как хороша!
И всё вокруг оживает от моей красоты,
потому что крепко связаны я и ты.
Моя музыка заливается, и простор поёт.
И всё твоё от моих источников пьёт.
А мир отвечает:
— Ничего в тебе этакого, необычного:
ты — одна из всех:
пуговица на моём кафтане, на блюде моём — орех.
Стоишь себе среди прочих в общем ряду:
как сосна в лесу или трава в саду.
А душа говорит:
— Во мне райский сад, и лукавый змей, и Адам,
я тебе даю имена и прозвища тоже дам.
История твоя, мир, у меня с изнанки — выколото тату.
Читается нараспашку и на лету.
А мир отвечает:
— Ты — нищенка, пятаки
собирающая на паперти, в твои кульки
столько ветоши понапихано: детские годы — «тю-тю», «лю-лю»,
и эти картинки с названием непонятным: «Люблю, люблю».
Говорит душа:
— Я слишком богата, и я могу
обладать морями, сидя на берегу,
крутить так и сяк горою, стоя в низине дней,
и на вершине строю город из небесных камней.
А мир отвечает:
— Кладбище — твой удел.
Растут там паслён, да сурепка, да чистотел.
А мёртвые — заперты в темноте могил.
И за ними ещё никто ниоткуда не приходил!
И никто не видал, чтоб сама по себе душа
возле тела бродила, как возле оставленного малыша.
Говорит душа:
— Всё равно — для Творца я дороже всех:
и тебя, мой мир, и иных миров, и эпох, и вех,
и пространства вместе со временем, и культур.
А когда мне твердят обратное — это — чур!
…Потому, мой мир, как ты весь — из моих костей и составов,
в моей крови,
мне не шли вестей, не диктуй уставов, за руки не лови.
Не сули мне грош, не дари мне брошь, не толкуй мне ложь, —
шелестя, шурша.
Потому что ты оттого пригож, оттого хорош,
что душа моя хороша!
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Олеся николаева толкование сновидений
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2017
Об авторе | Олеся Александровна Николаева родилась 6 июня 1955 года в Москве. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Поэт, прозаик, эссеист; лауреат нескольких литературных премий, в том числе Национальной премии «Поэт» (2006), профессор Литературного института им. Горького. Постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация в «Знамени» — рассказы «Двойное дно» (№ 2, 2016). Живет в Переделкине.
Что за дела в двенадцать ночи
у отрока? А как же! За
ночным затишьем, что есть мочи,
готовит молнии гроза.
Она оттачивает стрелы —
безмолвно тысячи теней
по чёрной глади оробелой
смолу и серу тащат ей.
Куют незримо молоточки
железо в кузницах, и тьма
губами просит об отсрочке,
укутав бархатом дома.
Её никто ещё не чует,
все дремлют, видят сны, храпят:
там дрыхнет кот, тут пёс ночует,
спят мать с отцом, деревья спят…
Лишь этот отрок нечто слышит
и видит — что там? — зверь ли, змей
ткань эту плотную колышет,
как будто бы ползёт под ней.
Скорей бы — чёрную повязку
сорвать, откинуть верхний пласт, —
а там подсветку и огласку
гроза подспудным силам даст.
И можно этому смятенью
дать имя, разглядеть лицо
Томящего скользящей тенью…
Пожить по своему хотенью!
Найти Кощеево яйцо!
Как после битвы всё вокруг: разорено
именье славное, прокисшее вино
не то что уксусом уже разит — мочою.
Угодья вытоптаны, сосны сожжены.
Кто жив, попрятался в свои дурные сны:
с горбатым месяцем, с его кривой свечою.
Лишь графоман хозяйствует: в трофей
вцепился намертво. Теперь ему Орфей
что мальчик для битья иль бомж прохожий.
Он сам себе — и Зевс, и Параклет:
сам кости выроет, сам череп и скелет
обтянет жилами, задрапирует кожей.
Ах, то-то я смотрю: то голова
торчит безносая, то из ушей — трава
ползёт пожухлая, то рот в червях кривится…
А вместо глаз — в слепых щелях лица
стекло бутылочное, попки огурца,
две пуговицы иль обрезки ситца.
…С тех пор, как монстры поселились тут,
бельчата падают с ветвей и птицы мрут,
рябины чахнут, даль темна и мглиста.
И лишь шиповник мой из западни
топорщится колючками — сродни
дворецкому у князя-монархиста.
Да ветер из порушенных домов
доносит отзвуки то музыки, то слов:
душа от них не то чтоб даже грелась
или кормилась — попадала вдруг
в приволье ласточки, и — на лету упруг —
её подхватывал и нёс в пространство мелос.
В приволье ласточки, в блаженство соловья…
Душа начётчика лишь пробует, как я,
собрать потоптанное, сдать в музей под номер.
И атмосферу ту восстановить…
Но не догнать уже, не изловить
той ласточки,
и соловей тот помер.
За складкой ночи, сырой стеной,
за хрупкой сетчаткой глаз,
за чуткою перепонкой ушной
решается всё сейчас!
За далью неба, там, где пасут
духи — наш овчий двор,
едва ль не с рожденья наш длится суд,
выносится приговор.
…Когда же откроешь ты третий глаз,
услышишь ты третий глас:
ни вправо, ни влево, — тебе тотчас
откроется тайный лаз.
Но сам себе не дай слабину,
себе не черти черту,
спускаясь в самую глубину,
летящую в высоту.
Молодой человек прекрасен, как сильный лось,
напролом сквозь кусты ломясь и ломая сучья.
Он проходит время своё насквозь,
а выходит он, как барсук, где нора барсучья.
Где ж взыграние лимфы, кипящий сладкий дурман?
Где ж те воины в красных туниках — тельца кровяные?
Нет, он с присвистом дышит, как порванный барабан:
дребезжат мембраны, тусклы глаза слюдяные.
Ах, мне жаль твоей молодой красоты, герой!
Матереет нежная плоть, раздувает жилы, как лава,
обрастает лишнею кожей, родинками, корой,
словно пробует в землю корнями врасти коряво.
Но всего прекрасней младенец — новенький, золотой!
Он в земном ничего не смыслит — его ласкает
пенье духов небесных — там, в синеве густой:
им он машет руками да с губ пузыри пускает.
Странный человек! Всё о себе он
смотрит долгий сон,
по пространствам мировым рассеян,
в бездны погружён.
У него взаправдашние кости,
кровь, глаза и сухожилья, но —
ходят к нему призрачные гости:
свет зажгут, а в комнате темно.
Говорят бессвязно, безъязыко.
Соль пресна, а перец не горчит.
То ль глухие, то ль не слышат крика,
то ли он лишь мысленно кричит.
У него взаправдашнее горло —
можно шарф на шее завязать,
но когда от этих снов припёрло,
хочется кому-то рассказать.
Что живой он, настоящий, много
есть тому свидетельств: этот — впрок —
на запястье бурый след ожога:
бабушкой пролитый кипяток!
Его ударило не сильно: чуть задело,
едва затронуло, но вот — слегка заело,
едва царапнуло его, но замутило,
из глаза капнуло и закрутило:
обезоружило, затрепетало
и обнаружило, что всё пропало!
И заморочило, и закололо,
и раскурочило, перемололо.
И что-то грохнуло и надломилось…
И сердце охнуло. Остановилось.
То я вепрь, а то я выпь, — со своей землёю схож:
звёзды в небе — моя сыпь, зыбь на море — моя дрожь.
Как напьёшься допьяна, мир припрячешь в кулаке,
глядь — а в нём твоя страна: нос хмельной и в табаке.
Пляшет, плачет старина, шарят тени по кривой:
не качай им в лад, жена, грозной птичьей головой.
Всё, что видится извне — возникает изнутри…
Тише! О своей войне никому не говори!
День проводили честь честью, и встретили
ночь, и вступили в шеол …
Только актёры пока не заметили:
зритель последний ушёл.
Тщатся, стараются — жестами, мимикой
обворожить, обаять…
Пафосом, эпосом, икосом, лирикой
сердце могли б надорвать.
Только ответом им злая, гремучая
в зале пустом — тишина.
Речка подземная, струйка горючая
да перетянутая струна.
Выйдешь на воздух — сплошная обочина,
глушь, да задворки, да тьма.
Ветер свистит:
— Ваша пьеса окончена,
так не сходите с ума!
Ваша Гертруда, как девка, торгуется…
В Гамлеты метит крепыш,
да под Офелию всё гримируется
сорокалетняя мышь.
Кончен спектакль — и иссякли желания:
зрители спят до трубы.
Что ж не уймётся вся ваша компания,
всё — « бу-бу-бу », «бы-бы-бы»?
Тут монолог вековечный заученный
все начинают твердить:
— С этой вот сцены бесценной, замученной
некуда нам уходить!
Будем до смерти играть — то раскручивать
жизни пружину, то рвать:
правых оспаривать, мёртвых озвучивать,
вместо упавших — вставать.
Когда со стихами на сцену
ты выйдешь, Орфея собрат,
тотчас тебя смылят, как пену,
иронией охолодят.
Тот хмыкает, этот плюётся…
Понятно, ведь публика ждёт
рифмованного анекдотца,
прикола и выверта, — вот!
А ты им — псалмы часослова:
хрип ворона, крик петуха.
Нет-нет, не потерпит такого
растерзанных душ требуха.